Анатолий Гончар - Шейх

— Нафик, этого можно вообще не кормить! — сидевший за соседним столом командир роты связи капитан Воробьёв довольно осклабился. — Давай, шеф, тащи лучше сюда!

Солдатик, было уже вознамерившийся снять с подноса ещё одну порцию, замер.

— Но, но! — запротестовал вновь прибывший и, не озабочиваясь снятием кепки, спешно подрулил к замешкавшемуся Серёгину. Широко ухмыльнувшись, он, не обращая внимания на протестующие возгласы дожидавшегося своей пайки Григория, ухватил с подноса тарелку с борщом и, плюхнув её на стол, опустился на пустующий стул.

— Ну, как оно Вам? — спросил он, беря ложку и примериваясь к кусочкам тонко порезанного хлеба. Смятая кепка почти сама собой очутилась на спинке стула.

— Ничего, сойдёт, но могло быть и лучше, — повторил слова Ефимова Гуревич, — капустка квашенная подкачала. А так ничего.

— Да я тебя о капусте что ли спрашиваю? Во, блин! Вы только о жратве и думаете! — скорчив презрительную гримасу, Станислав зачерпнул полную ложку и потащил её в рот. На полпути он остановил руку, осторожно подул на горячий борщ и наконец-то соблаговолил пояснить свою собственную мысль: — Да я вас про Б/З спрашиваю, а вы мне о борще рассказываете! — содержимое ложки наконец-то достигло его губ.

— А ничего себе борщик! — несколькими секундами спустя заверил он. Затем вопросительно взглянул на своих друзей, ожидая их реплики, но, так и не дождавшись, принялся развивать собственную мысль дальше: — Интересно, как они себе это представляют? — он снова хлебнул борща. — На недельку задержать… — хмыканье и качание головой, — блин… Дурдом! Что с того, что мы перекроем три участка местности? Ему что, путей других не будет? В конце концов, он же не попрётся в голове колонны?! У него в охране, я думаю, не одни дураки ходят! Одного навернём, а остальные сделают ноги.

— Слушай, Слав, дай пожрать! — не выдержав, перебил его монолог капитан Гуревич. — Какая тебе, хрен разница, можем мы его задержать — не можем. Короче, ешь давай и нам не мешай. Повезёт — грохнем, получим по медальке, не повезёт — свежим воздухом подышим.

— Я же говорил, не надо было ему борща давать! — вмешался в их диалог командир роты связи. — Сейчас бы выпнули на улицу, и сидели себе спокойно, — Воробьёв, как всегда, был до невозможности добр.

— Да, я думаю, и сейчас не поздно! — охотно поддержал его мысль Игорь.

— Но, но! — опять запротестовал Крушинин, и его неожиданно поддержал появившийся в столовке и слышавший последние реплики Фадеев:

— Нет, нельзя!

— Правильно, товарищ майор! — приободрился старший лейтенант, никак не ожидавший от него такой помощи.

— Нельзя, — повторился Фадеев и, улыбнувшись, подсел к сидевшему в одиночестве Григорию, — всё равно он в тарелку со своей немытой рожей уже влез. Не выливать же теперь!

— И Вы, товарищ майор, туда же! — нарочно официально и одновременно как бы обиженно пробухтел Крушинин. — Но я всё одно скажу: — Он поднял ложку вверх и, потрясая ей в воздухе, торжественно озвучил свою только что пришедшую ему в голову мысль: — Давайте так: если возьмём «кассира» — вам ордена и медали, а мне содержимое его чемодана.

— Боюсь, к раздаче ты опоздаешь! — заметил молчавший до сих пор Ефимов.

— Это почему же? — непритворно удивился Крушинин.

— Да потому — кто первый встал, того и тапки. Одним словом, кому улыбнётся удача, тому и пирожок с полочки! — пояснив, Сергей принялся за только что принесённое ему второе.

— А я думаю, что в лучшем случае «победителя» ждут только награды, а что касается бабла, то наверняка всё уже давно посчитано и на все «бабки» уже готова грамотно составленная опись. Так что можете забыть про свои миллионы. И бойцам скажите, чтобы укоротили свои шаловливые ручонки, а то как бы чего не вышло! Наизнанку всех вывернут. К ядрёной фене.

— Вот так всегда. Даже и помечтать не дадут! — притворно огорчившись, выдохнул Станислав, и тут же забыв про свою «обиду», принялся с усердием наворачивать остывающий борщ.

Майор Фадеев поглощал пищу с той непостижимой быстротой, которая присуща лишь людям, долгое время вынужденным укладываться в кратчайшие временные рамки, даже Ефимову, всегда считавшему свою манеру есть до неприличности быстрой, было далеко до ротного. Не сильно отставали от них и более молодые офицеры — группники. Так что когда степенно попивающий чай Воробьёв потянулся за очередной печенькой, офицерско-прапорский состав первой разведывательной роты специального назначения потянулся к выходу.

На площадке перед столовой стоял старший прапорщик Косыгин. Он поглядывал по сторонам и неспешно затягивался уже наполовину выкуренной сигаретой. Висевшая на ремне портупеи кобура с лежавшим в ней тяжёлым пистолетом свешивалась едва ли не до середины бедра. Значок дежурного, расстегнувшись, был готов в любой момент шлепнуться в грязь, а висевший на ремне цифровой фотоаппарат придавал ему вид Шрайбикуса из советских учебников по немецкому языку. На лице Василича играла загадочная улыбка. Вышедший первым Гуревич окинул взглядом довольного старшину и, не найдя внешних признаков такого показного веселья, скорчил нарочито-недовольную гримасу:

— Чё лыбишься? Радуешься, что завтра нас на неделю спровадишь и опять в синьку уйдёшь?!

Васильевич, почти сразу же смекнув, что недовольство группника липовое, сделал новую затяжку и, не удостоив того ответом, швырнул сигарету в стоявшую тут же урну, в качестве которой служила старая артиллерийская гильза.

— Василич, а ты что это с фотоаппаратом? — выглянувший из столовки ротный улыбнулся. — В корреспонденты, что ли, записался или с нами в горы идти собрался?

— С вами, — кивнул Косыгин, и все вдруг поняли, что тот не шутит, хотя, причём здесь фотоаппарат? — Комбат на днях сказал: если ещё раз выпью, то отправит меня с группой, вот, — радостно пояснил Васильевич, которого, похоже, такая перспектива нисколечко не пугала, а даже, судя по его настроению, радовала.

— Понятненько. Василич собирается нажраться уже сегодня! — сделал свой вывод из сказанного вынырнувший из-под палаточного полога Крушинин. От неприкрытой правдивости этих слов Фадеев даже дёрнулся.

— Василич, ты мне знаешь что, только попробуй прикоснись сегодня к бутылке! — хорошее настроение ротного сняло как рукой.

— И не собирался, комбат уже сказал, что иду, — растопырил свои усищи старшина. Фадеев же, глядя в его совершенно честные глаза, мысленно вздохнул и говорить больше ничего не стал.

— Василич, а фотоаппарат ты за каким хреном сюда притащил? — натягивая на голову кепку, полюбопытствовал ни на грамм не поверивший старшине Крушинин.

— А, — отмахнулся Косыгин, — начштаба приказал взять. Наверное, что-то фотографировать собрался.

— Слышь, Василич, щелкни-ка нас! — потребовал нарисовавшийся в дверях Леонид Лёвиков и, не дожидаясь старшинского согласия, начал озираться по сторонам в поисках наилучшего фона.

«Может, и впрямь сфоткаться? — подумал Ефимов. — Это когда ещё все вместе соберёмся?»

— Так, я сюда! — высокий, худой Гуревич прислонился к левому плечу ротного, плотный широкоплечий богатырь Станислав Крушинин — справа, рядом с ним Лёвиков. Ефимов было приткнулся к левому плечу Гуревича, но…

— Михалыч, давай в центр! — одновременно предложили офицеры. И Сергей не заставил себя ждать. Когда же фотоаппарат уже был нацелен объективом на застывших в ожидании разведчиков, из дверей столовой показалась щурящаяся от яркого солнца физиономия капитана Воробьёва.

— И я, и меня! — сразу же сориентировавшись в происходящем, потребовал ротный связи. Но первый кадр уже был сделан.

— Становись, щёлкну ещё раз до кучи! — милостиво разрешил вошедший в роль фотографа Косыгин, и Григорий спешно шагнул вперёд, подныривая под руку капитана Гуревича. Так они и застыли: широко улыбающийся Станислав Крушинин, подчёркнуто серьёзный Вадим Фадеев, сердито насупившийся Игорь Гуревич, на мгновение опустивший взгляд Леонид Лёвиков, печально смотрящий вдаль Сергей Ефимов и озорно смеющийся капитан Григорий Воробьёв. На мгновение ослепив фотографирующихся, сработала вспышка. Народ зашевелился…

— Всё, фотосессия окончена, — заявил Косыгин и начал неторопливо убирать фотоаппарат в предназначенный для него чехол.

Шамиль радостно потирал руки. Всё складывалось как нельзя лучше. Спецслужбы заглотили приманку и теперь носом рыли, лишь бы успеть вовремя добраться до его диверсантов. Но Шамиль держал руку на пульсе, готовый в любой момент отозвать приготовившихся к последнему броску «барсов». Это были его лучшие люди, и лишний раз рисковать ими он не собирался. Впрочем, если не будет иного выхода, он готов был пожертвовать даже «барсами».