Илья Вергасов - Крымские тетради
Я понимаю — Мошкарин меня торопит: с чем пришел?
8В нашем партизанском районе было пять боевых отрядов, в числе их и Ялтинский. Если те четыре отряда имели кое-какой успех, то у ялтинцев на боевом счету — ни единой операции.
Об этом я и завел разговор.
Мошкарин расстегнул ворот гимнастерки.
— Надо понять наше положение. Мы на макушке крымских гор, выше нас разве небо! Направо пойдешь — след наведешь, налево заглянешь — без глаз останешься, огнем выпалят.
— Меняй стоянку.
— Легко сказать.
— А Митин?
— Сюда не наведет — не знает.
— А на Красный Камень?
— Отвечаю особой тактикой. — Мошкарин посмотрел на своего штабиста, на лице которого была явная тревога. — Борода, объясни гостю, что к чему.
Николай Николаевич положил волосатые руки на колени.
— Первую группу мы разбили на боевые пятерки. — Тамарлы почесал под подбородком. — Разбили, значит…
Мошкарин живо поднялся из-за стола, ударил ладонью:
— Пять пальцев — пять групп, дислокация от Ялты до Никитских ворот. У каждой собственный тайник, понял? Притрутся, оглядятся — и айда на дорогу! Трах-тараррах — в тайник, отсиживайся.
— А если обнаружат этот самый тайник? Людей-то перебьют!
— А на войне, товарищ начальник штаба района, и убивают.
Переглянулся с Тамарлы. В словах Мошкарина не было уверенности. Сомневался и сам Тамарлы.
Неожиданный шум из штабной землянки прервал нашу беседу.
Мошкарин беспокойно крикнул:
— Кто там?
— Разведка из Ялты. Она у Становского.
— Степу ко мне!
Степан Ипатьевич Становский. Личность оригинальная. Отращивает усы на запорожский лад, курит трубку, говорит басом, хохочет к месту и не к месту. Но нельзя не заметить: трясется от смеха, а глаза не смеются. Они как бы живут самостоятельно, смотрят на всех из далеких глубин, и смотрят пристально.
— Я туточки, командир.
— Выкладывай данные, и чтобы без фантазий.
— Это мы могем. — Позже я заметил, как Степан к месту и не к месту употребляет словечки «могем», «швыдче», «нехай ему сатана в печенку»…
— И покороче, — потребовал командир.
Улыбка слетела с губ отрядного разведчика.
— Есть! Бургомистром города Ялты назначен его величество доктор Василевский.
Ахнули:
— Хирург?
— Он самый. А на бирже труда подвизается доктор Петрунин, Аверьян Дмитриевич, нехай ему сатана в печенку!
— А кто на «Массандру» сел? — не стерпел я.
— Господин Петражицкий!
Не может быть! Этот респектабельный господин, тихоня, белолицый, с усталыми, мало что говорящими глазами. Заместитель главного винодела, всегда и всеми довольный. Сволочь!
— Никитский сад в чьих руках?
— У бывшего помещика профессора Щербакова!
Вот те и раз: такой большой ученый, гордый, со словом к нему запросто не полезешь. Я с его сыном Петром, механизатором, дружил, был на приеме у наркома. Хорошо Петр об отце говорил, уважительно.
Что-то во мне вздрагивает: почему такие, как профессор Щербаков, идут на службу к врагам?
— А где Митин? — Голос Мошкарина возвращает меня к действительности.
— Надя доносит: каждое утро в гестапо как на службу ходит. Можно укокошить!
— Его, гада, живым взять! И давай, Степа, вот что: аллюр три креста, и чтобы связной к вечеру был в землянке Андреева. Пусть боевые пятерки покидают стоянки, и все марш в отряд.
— Правильно! — подхватывает начальник штаба.
Становский уходит выполнять приказ, у меня как тяжелый груз с плеч: опасно так раздроблять отряд. Молодец Мошкарин, понял.
Отрядный доверчиво стукнул меня по плечу:
— Ты, начштаба, не думай, что здесь «Иван Ивановичи — отдай гармонь!». Соберу весь отряд и бабахну по самим Долоссам. Мыслишка такая во мне бродит. Вот аукнется!
— А получится?
— Ты слушай! — Мошкарин со страстью выкладывает свой план удара по вражескому гарнизону. Очень заманчива идея, и при удаче аукнется на весь Крым. Ведь от Долосс до Ялты рукой подать.
Это меня увлекает.
— А что? — смотрю на Николая Николаевича.
— Ну, а потом? — трезво спрашивает бывший штабс-капитан.
— Уйдем в горы!
— Не позволят! У немцев проводники, техника, у них, наконец, Митин.
Мошкарин нетерпеливо:
— Волков бояться — в лес не ходить!
— Походим, только тропы выберем нужные.
В разгар полемики вбегает Становский, взволнованно докладывает:
— В районе андреевской землянки пальба!
— Опоздали! — чуть ли не с плачем говорит Тамарлы.
9С Красного Камня Ялта проглядывается насквозь. В нынешнее время там примостилась над обрывом видовая площадка, на ней часто бывают курортники, туристы, любуются морской далью, берегом — с ожерельем здравниц и пансионатов из бетона, стали, стекла.
Но поднимитесь, дорогие друзья, немного выше, туда, к сосняку, крученному-перекрученному злыми зимними ветрами, потом выйдите на чаир сенокосную полянку, и вы увидите скромный обелиск. Под ним мраморная плита, а на ней имена тех, кого давным-давно нет среди нас, но кто остался в памяти, в наших сердцах. Это имена партизан из мошкаринских пятерок. Ах, как дорого нам доставалась партизанская наука!
В мыслях Дмитрия Мошкарина была золотая зернинка. Позже, когда боевое трудное время научило нас всяким — малым и большим — маневрам, мы широко пользовались мошкаринской идеей, конечно усовершенствовав ее.
Мелкие подвижные партизанские группы!
Они выходили из отрядов, бесшумными тенями скользили поперек яйлы, неслышно спускались на берег, пройдя через все секреты и заставы, и на дорогах били немцев, били и исчезали, словно в землю проваливались. Они возвращались в отряд, только в отряд.
Если от обелиска, под которым покоятся останки наших боевых друзей, начать спуск в сторону Ялты, то, пройдя метров семьсот — восемьсот, можно увидеть фундаментальную землянку, «андреевскую» — так теперь называют ее экскурсоводы. Она реставрирована, и ныне точь-в-точь такая, какой была в дни поздней осени 1941 года.
Тут и жила пятерка во главе с Владимиром Михайловичем Андреевым, бывшим директором Ялтинского санатория профсоюза связи.
Он был молод, отличный горный ходок, любил жену, эвакуированную куда-то в Киргизию.
Вот Владимир с легкостью горного ходока вошел в землянку, огляделся:
— Хлопцы, завтра шарахнем фрицев!
— Есть шарахнем! — молодо отозвался комсомолец Феодори.
Командир вернулся из разведки. Три часа он приглядывался к местности, по которой поведет партизан на ту площадку, что выбрал еще утром. С нее удобно отходить, бросать гранаты прямо в машины.
Андреев весел, напевает, рассказывает ребятам, как действовать в случае преследования, куда уходить.
Все увлечены! Еще бы! Ведь завтра они пойдут в свой первый бой.
Они были молоды и увлекались. Забыли даже о том, о чем хорошо знали. Вчера, например, Феодори вернулся из разведки — он был в Долоссах. Рассказал важное: там появились еще немцы — вдобавок к тем, что уже были, и с ними Митин.
…Поднялись рано, поели, подогнали неприхотливую амуницию. Рассвет был тихим, брехливые сойки и те молчали.
Вдруг вбегает Феодори — он на охране лагеря был:
— Немцы!
Застыли.
Пауза затянулась.
— Спокойно, хлопцы, — первым пришел в себя Андреев. — Феодори, марш на пост! Всем приготовиться к бою!
Феодори выскочил из землянки, добежал до своего поста и прижался к обледенелой скале.
Комендант Биттер вел отборных гестаповцев. Он разделил группу на две части, охватывая землянку, которую уже засек.
Андреев увидел фашистов. Будет бой! Первый и, может быть, последний. Жалко ребят, они такие молодые.
Повелительно скомандовал:
— Все гранаты отдать мне!
Ребята переглянулись и молча исполнили командирский приказ.
— Начну стрелять, выскакивайте из землянки и — марш в отряд!
Партизаны выбежали в тот самый момент, когда Андреев открыл прицельный огонь по карателям. Он швырнул гранаты. Ребята скрылись за скалой, увидели мертвого Феодори, побежали и… напоролись на засаду. Только одному удалось добраться в отряд.
Значительно позже, весной, мы узнали финал этой трагедии.
Андреев стрелял не спеша, уложил несколько фашистов, но получил тяжелую рану в плечо, а потом и в живот. Потерял сознание.
Очнулся — фашисты! И предатель Митин.
Митин уговаривал:
— Напрасно себя губишь, Владимир Михайлович. Все проиграно, надо понимать.
— Время придет — поймешь другое, иуда!
Андреева пытали, жгли, и он молча умер.
Биттер приказал сложить трупы своих солдат у входа в землянку, «чистильщикам» побеспокоиться о их транспортировке в Ялту, а сам, ведомый Митиным, стал «нащупывать» другие партизанские тайники.
…Василий Моисеевич Кулинич, мастер-часовщик, был известен чуть ли не каждому ялтинцу. Артист, мудрец и на дудочке игрец. Из тех, кто хочет добра людям. И хитер же Василий Моисеевич! Как это сделать, чтобы и немца укокошить, и людей сберечь?
