Степан Злобин - Пропавшие без вести
Месяца два спустя после начала их знакомства Татьяна сдалась.
— А он обладает «сценическим обаянием», твой Анатолий, — сказала она мужу. — Мне даже жалко, что я с ним была неприязненна и сурова. Боюсь, что я его чем-то обидела: не был уже дней десять.
И когда Бурнин к ним пришел, Татьяна с упреком сказала ему:
— Куда же вы так запропали, душка-поручик, — ни слуху ни духу?
— Неужели лед тает, божественная собака?! — с искренней радостью воскликнул Бурнин.
Когда события тридцать девятого года призвали Бурнина покинуть Москву, он, уже с капитанскими петлицами, зашел к Варакиным попрощаться.
— Не таите, Татьяна Ильинична, дурных чувств к бывшему соседу, — сказал он, целуя руку Варакиной. — Я вас очень, по-братски, люблю. А если три года назад был надоедлив, то потому только, что до чертиков наскучался по людям…
— Я тоже вас полюбила, Анатолий Корнилыч, — может быть, эгоистично, за то, что вы искренне любите Михаила, — призналась она. — Непременно пишите оттуда, где будете…
Но писал Бурнин вообще редко и мало, а после начала войны и совсем не писал.
Предстоящая встреча с Бурниным волновала Татьяну Он теперь казался ей таким близким, почти родным человеком, точно брат ее Миши.
Она приготовила скороспелый, но вкусный обед, выставила даже бутылку вина и уже с полчаса дожидалась без всякого дела у телефона, когда позвонил Бурнин и сказал, что заехать не сможет, однако же Татьяна Ильинична не пожалеет, если захочет встретиться с ним на улице. Он назвал адрес дома, в котором будет, и намекнул, что может сказать что-то очень ей интересное…
— Вот так сюрпри-из вам, Татьяна Ильинична! Вот так сюрприз!.. Ах, как это все здорово получилось! Ах, как здорово-вышло! — радостно бормотал про себя Анатолий. — Всегда и во всем мне везет!..
С этими мыслями быстрым шагом он приближался к дому, у которого в прошлый приезд ожидал в машине Балашова.
— Анатолий Корнилыч! — почти у ворот неуверенно окликнул женский голос.
— Родная моя, здравствуйте! Непостижимо уму, как вы меня обогнали! — воскликнул Бурнин, увидев Татьяну. — Миша жив и здоров. Я уверен, что вы очень скоро увидитесь… Милая, продолжение нашего разговора следует через десять — пятнадцать минут на этом же месте. Я обещал передать в этот дом письмо. А если их не застану дома, то буду ваш через две-три минуты.
— Разумеется, я вас дождусь, даже если бы сутки пришлось… Уж такая женская участь, — сказала Татьяна, проводив его по двору до крыльца. — А что же Миша письма не прислал?
— У меня было время связаться только по телефону. Внезапно пришлось. А то бы заехал, конечно, к нему… Ну, вы меня извините. Я постараюсь скорее…
Анатолий дернул за ручку старозаветного проволочного звонка, услышал за запертой дверью звон колокольчика и женские поспешные шаги.
Девушка лет двадцати, в поношенном домашнем платье, с половой щеткой в руках, отворила дверь.
— Ксению Владимировну Шевцову могу я…
— Мама! Тебя! — вместо ответа крикнула девушка в глубину квартиры и пригласила его войти.
Бурнин отрекомендовался пришедшей на зов высокой худощавой женщине с ранней сединой в волосах.
— Вам письмо от Петра Николаевича. Я вместе с ним заезжал в прошлый раз, когда он не застал вас дома, — пояснил Бурнин.
— Да, мы только вчера появились обе. Дочь была от райкома на оборонных работах, а вот я в первый раз в жизни, что называется, поехала на курорт. Представьте себе, приезжаю туда двадцать второго, узнала — война. Я — на станцию за обратным билетом и вдруг тут же ногу сломала! — нервно-торопливо рассказывала Ксения Владимировна, пока Бурнин извлек письмо Балашова из полевой сумки. Было заметно, что женщина сдерживает сильное волнение.
Она взяла в руки конверт, и пальцы ее дрожали, щеки покраснели пятнами. Но она не распечатывала письма, а смотрела то на конверт, то в лицо Бурнина.
— Спасибо вам. Что же Петр Николаевич? Где? Что с ним? — спрашивала она в какой-то растерянности.
— Я видел его вчера в штабе армии. Да вы не волнуйтесь, он совершенно здоров! — по-своему поняв ее нервное состояние, поспешил сказать Анатолий.
— Он изменился? Очень? — жадно спросила женщина.
— Простите, я раньше не знал товарища генерал-майора, — ответил Бурнин.
— Генерал-майора?! — пробормотала она и вдруг пошатнулась, схватившись за спинку стула, и опустилась на старенький, просиженный диван. — Зина! Зиночка! Зина! — позвала она, будто на помощь, и разрыдалась.
Дочь вбежала в испуге.
— Письмо от Петра… Он… на фронте… — сказала сквозь слезы женщина.
— Ранен? — в тревоге спросила девушка, прямо глядя в лицо Бурнину.
— Товарищ генерал-майор совершенно здоров! Я расстался с ним ровно сутки назад! — возразил Бурнин.
— Видишь! Видишь! Ты слышишь! — так же, как мать, неожиданно теряя самообладание от этих успокоительных слов, воскликнула девушка.
Она бросилась к матери и стала ее целовать. Обе плакали и смеялись, взглядывая в одинаково сияющие глаза друг друга.
Бурнин отвернулся к окну и сквозь прозрачную шторку смотрел на осенний двор с облетающими деревьями. От дома к воротам, поджидая его, медленно шла по мощеной кирпичной дорожке Татьяна Ильинична.
«Сколько женщин так же радостно плакали бы сейчас, доведись им узнать, что их близкие живы, хотя «сутки назад» вовсе не означает, что жив и сейчас, — думал Бурнин, деликатно пережидая и невольно оставаясь свидетелем этой сцены. — В этом несчастливом и трудном начале войны оказалось уже так много людей не только убитых, но просто безвестно пропавших, людей, которые не могли подать о себе никакой вести, и о них никто ничего не мог сообщить их семьям. Исчезли — и всё… И, может быть, это и есть самое мучительное для близких…»
— Ну, успокойся же, мама! Ты же сама всегда говорила, что он не может быть в чем бы то ни было виноват… Ну вот все и кончилось, вот все и кончилось, вот все и ясно! — бормотала дочь матери за спиной Бурнина.
«Значит, его обвиняли в чем-то, — догадался Бурнин. — Так вот почему он четыре года не видел семью… Так вот оно в чем, «щекотливое дело», о котором сказал Иван!»
После слов своего штабного приятеля о том, что Балашов был в Германии, Бурнин подумал, что заграничная служба генерала и послужила причиной отрыва его от семьи. Значит, это не так…
И Бурнин ощутил неловкость, как будто он заглянул в чужую семейную жизнь через замочную скважину.
— Простите меня, — обратился он виновато к обеим женщинам. — Ведь у меня очень мало времени. Я сейчас же обратно на фронт. Если хотите со мной передать письмо…
— Да, конечно! Вы извините… У всех свои радости, свои беды… Я очень быстро, — заторопилась Ксения Владимировна. — Зиночка, ты бы поставила чай, — сказала она и, разрывая конверт, вышла в соседнюю комнату.
— Товарищ майор, — подойдя к Бурнину, осторожно произнесла Зина и вдруг увидала в окно Варакину, которая сделала Анатолию знак нетерпения. — Это вы жену заставили ждать во дворе?! — воскликнула Зина с упреком. — Как же так можно?!
— Это жена фронтового товарища. Я к ней не успел заехать и назначил встречу у ваших ворот…
— Да как же так можно! Как ее звать? Я сама позову…
Не дождавшись ответа, Зина стремительно выскочила во двор.
— Идите, идите в квартиру, пожалуйста! — услышал Бурнин ее голос.
И пока мать с дочерью в соседней комнате перечитывали письмо Балашова, усевшись с Татьяной на тот же диванчик, Бурнин рассказал ей об отзыве Варакина в институт.
Татьяна сжала его руку.
— А я ведь завтра могла уехать черт знает куда из Москвы! Как хорошо-то, что вы подоспели! Такое спасибо, что не забыли меня! — радостно говорила она.
Ксения Владимировна вошла в комнату с начатым письмом и пером в руках.
— Посоветуйте, как же мне быть теперь, Анатолий Корнилыч! Зина эвакуируется с заводом, а мне что же делать? Вдруг Петр Николаевич сумеет приехать или мне разрешат к нему… Ведь почти что четыре года… — она растерянно оборвала себя и умолкла.
— Мне очень трудно вам посоветовать, — замялся Бурнин. — Товарищ генерал завтра получит ваше письмо и, конечно, сам примет меры. Он очень тревожился, что не знал ничего ни о вас, ни о сыне…
— Вы, товарищ майор, извините, — перебила девушка, — мы с мамой немножечко растерялись… Конечно, тут никаким советом помочь нельзя. И отец написал всего десять строчек… Вы правы, пусть он решит. Я поеду с заводом, а мама останется тут… Иди же, мама, дописывай! — поощрила девушка, взяв за плечи мать и выводя ее снова из комнаты…
И вот с письмами, адресованными Балашову и Варакину, Бурнин стоял на платформе. Татьяна Ильинична провожала его. В непривычных сумерках, без фонарей, торопливо искали военные люди свои вагоны.
