Нгуен Нгок - Моя названая сестра

Нгуен Нгок

Моя названая сестра

Возможно, мой друг ты останешься недоволен мною: еще бы, в самый разгар весны вздумал рассказывать грустную историю. Но, сам не знаю отчего, мне не но душе этакие сладенькие радости. Успокойся, вот только закопчу свой недолгий рассказ, и отправишься на прогулку. А на улицах — народу! Все рады, еще бы — весна! И может быть, первой ты встретишь на улице нынешним утром девушку из моего рассказа, мою названую сестру. Да вон опа, будто и впрямь я вижу ее шагающей в черной блузе «баба»[1] распущенные волосы надают на плечи — маленькие и узкие. Поверь, едва встретишь ее, сразу поймаешь себя на желании помочь ей, защитить ее, словно нечто прекрасное, но хрупкое и воздушное. Только она всегда ходит одна.

Она родом с Юга, как ты, наверно, догадался по черной блузе и прическе; пожалуй, других особых примет у нее и пет. Обыкновенная вьетнамская девушка — маленькая, очаровательная, загадочная…

Обычно она приходит каждое воскресное утро, так уж повелось с тех пор, как мы решили стать назваными братом и сестрой. И всякий раз, войдя ко мне, вытягивается в струнку — прямо солдат, отдающий рапорт генералу, — и смеется:

— Ну как, явилась точно в срок?

Я никогда не отвечаю на первый ее вопрос, для меня это просто традиционная форма приветствия. Протягиваю ей руку и произношу неизменную фразу, которую она, вероятно, расценивает точно так же:

— Садись, садись, Тхюи. А ты вроде с прошлой недели чуточку подросла.

— И вовсе не чуточку. Выросла, и намного.

— Так уж сразу и намного. Нет, по-моему, сестричка, ты не очень-то спешишь…

Тхюи садится напротив меня, и у нас завязывается беседа.

Тем для разговора очень много. О том, как идет у нее учеба, а у меня — работа… Иногда она просит помочь ей по математике. Я объясняю ей формулы и легонько щелкаю ее но затылку:

— Вот тебе… Вот тебе, тупица ты этакая!

Тут она, конечно, начинает дуться:

— Ну-у, опять эти ваши командирские замашки…

Но бывает, она и не вспомнит про математику. И задает самые неожиданные вопросы.

— А сколько вы съедаете за один присест? — спрашивает она вдруг.

— Не меньше пяти чашек риса и прочего, — отвечаю я, уверенный: такое преувеличение гарантирует мне перевес над нею.

— Проиграли! Моя взяла! — неожиданно восклицает она. — Я съедаю но шесть чашек. — И помолчав, спрашивает снова: — А в котором часу вы ложитесь спать?

На новую ложь я не решаюсь и говорю:

— Ты уж прости, сестричка, я засиживаюсь довольно-таки поздно, дел сейчас невпроворот…

Она не отвечает ни слова, но в глазах ее я вижу упрек. И обещаю отныне ложиться пораньше, только она мне явно не верит.

Иногда мы ходим с нею в кино. Тхюи обожает детективные фильмы, и я не могу удержаться, чтобы не пожурить ее за это. Но к концу поучений обычно смягчаюсь.

— Ладно, — говорю, — это ничего. В твоем возрасте еще допустимо. Повзрослеешь — и тебе будут нравиться совсем другие фильмы, более серьезные и глубокие.

Она и сама понимает: пристрастие это — верный признак того, что она не вышла еще из детского возраста. Но и скрывать свои вкусы она не в силах. У нее даже глаза разгораются, чуть услышит краешком уха про детектив — фильм ли, книгу — все едино. И я в душе посмеиваюсь над нею…

Тхюи закончила семилетку. И сколько ни возражал я, как ни противился, идти в восьмой класс и кончать среднюю школу не пожелала. Хочу, мол, получить поскорее специальность, и все тут — буду геологом. Сейчас она уже на третьем курсе горного техникума. Получит диплом и отправится на поиски подземных богатств. Так что теперь разговоры паши все больше вертятся вокруг предстоящего окончания техникума. Как-то она вдруг сказала:

— Ну вот, скоро я начну свою самостоятельную жизнь.

Мы замолчали надолго. Представляешь, сколько в душе у меня всколыхнулось вопросов? Надо бы обсудить их с нею. Она подошла, стала рядышком. Молчанье наше, на мой взгляд, чересчур затянулось.

— Как отец небось за меня волнуется, — наконец сказала она.

— Но и радуется, конечно, — подхватил я, потом спросил: — Где твое письмо?

Она положила передо мной на стол конверт без адреса — письмо к отцу…

Тхюи пишет ему каждую неделю. Рядом с нами с самого начала всегда был третий человек. На самом-то деле, конечно, его нет снами, но оба мы, не говоря об этом друг другу ни слова, постоянно ощущаем его присутствие. Он является как бы посредником между нами, добрым гением, опекающим наше названое родство. Это — мой бывший однополчанин, мы воевали вместе в Пятой зоне [2] и были в одной роте. Он старше меня лет на двадцать, и я с первого дня знакомства величал его дядюшкой. Да, он остался на Юге. Это был настоящий товарищ. Когда мы прощались, он ни о чем не просил меня, но, прибыв на Север, я сразу, словно выполняя данное ему обещание, начал разыскивать Тхюи. Так мы стали с нею братом и сестрой. Она почти не говорит со мной об отце. Но вот уже почти три года каждую неделю пишет ему, и аккуратность ее временами меня изумляет. Что ни воскресенье, приносит мне утром письмо. Моя забота — переправлять их на Юг.

В письмах она сообщает отцу много такого, чем почти не делится со мной. Пишет о своем будущем:

«Папа, я твердо решила учиться на геолога. Ты ведь согласен, правда? Даешь мне свое разрешение? Больше всего на свете я люблю эту профессию. Нет, больше всего я люблю тебя…»

«Папочка, сегодня утром один знакомый сказал, что не может жить без меня. Но ты не волнуйся, я ему ни капельки не верю, хоть он и прекрасный человек…»

По молчаливому соглашению Тхюи разрешила мне читать ее письма прежде, чем я отошлю их. Так что вот уже три года я по письменным источникам (поверь мне, весьма и весьма подробным) наблюдаю, как растет и взрослеет моя сестра.

Вот и в то, поневоле запомнившееся воскресное утро она оставила на моем столе привычный конверт. На сей раз она писала о том, что скоро уже для нее начнется самостоятельная жизнь. Да, воскресенье это было последним…

Письма для отправки забирал у меня приятель, друживший с отцом Тхюи, человек деловой и неразговорчивый. Всякий раз, взяв конверт, он задавал мне один и тот же вопрос:

— Ну как, «тэ-эн» не нарушена? («Тэ-эн» означало «тайна», так мы сокращали по согласным звукам это слово.)

И потом говорил, как бы сам себе отвечая:

— Значит, все в порядке.

Приходил он обычно по понедельникам. И после неизменного «значит, все в порядке» торопливо протягивал мне руку, объясняя:

— Мне пора на курсы, опаздываю.

Я его не удерживал.

По вечером в понедельник, последовавший за тем достопамятным воскресеньем, он, взяв письмо и спрятав его в карман, вдруг заколебался, медля почему-то с уходом.

— Тебе пора на курсы, — сказал я, — уже семь.

Он, не ответив ни слова, сунул руку в карман, извлек белый конверт Тхюи и положил передо мною на стол. Я изумленно взглянул на него. Он, понурясь, уставился в пол. Я вздрогнул. И, тотчас поняв, в чем дело, сказал:

— Нет, не надо…

«Не надо никаких слов, я все понял!» — хотел закричать я.

Но все молчал и молчал. Не проронил ни звука и он, но вдруг я услышал его голос:

— Они убили его!

До сих пор не знаю, произнес ли он эти слова или то был отзвук тяжкого нашего молчания.

Я спрятал письмо Тхюи в ящик моего стола, на самое дно, и запер его на замок.

Новые письма продолжали поступать регулярно. Были в них и фразы, звучавшие капризно, и слова искренней любви. То сдержанные, то полные чувствительных излияний, письма эти дышали нежностью и тоской, переполнявшими сердце молоденькой девушки.

С тех пор мне стало трудно общаться с Тхюи. Она по-прежнему приходит каждое воскресное утро, я пожимаю ей руку и говорю:

— Садись, Тхюи, садись, вот сюда. А ты вроде с прошлой недели чуточку подросла.

— И вовсе не чуточку. Выросла, и намного.

— Так уж сразу и намного. Нет, сестричка…

Я стараюсь не прятать глаз и разглядываю ее. Да, она взрослеет теперь быстрее прежнего; стала, можно сказать, совсем взрослой. Наверно, в свои восемнадцать лет она не замечала, как я-то сам — изменился или нет. Все больше толковала о своей профессии, о сокровищах, которые таятся в недрах нашей страны, уж она их непременно отыщет. Спрашивала, известно ли мне, что под верхними слоями в земных глубинах таится золотое сердце — это буквально ее слова. Она собиралась, словно врач, прослушать могучую грудь земли и услышать биение этого сердца. А потом сказать металлургам: «Вот, товарищи, здесь будет взрезана плоть земли, и из недр ее можно будет обеими руками черпать для родины несметные богатства…»