Олег Верещагин - Скаутский галстук

Олег Верещагин

СКАУТСКИЙ ГАЛСТУК

На экране я вижу

Бегущих солдат.

Я б сумел им помочь!

Погибает отряд,

Не хватает бойцов…

Мне бы ринуться в бой!

Но меня еще нет

Над усталой землёй.

Для того, чтобы мне

В этом мире расти,

Надо было сначала

Россию спасти…

1

Из-под открытого передка «газели» валил пар пополам с дымом. Пассажиры напряжённо наблюдали, как водитель, исполнивший около двигателя ритуальный танец, отступился с обиженным выражением лица — и угрюмо заворчали, когда он сказал:

— Всё, часа три простоим, не меньше.

Кто-то подал реплику в том смысле, что это не лучшее начало дня и задал вопрос — мол, что теперь делать? Для водителя, похоже, подобной проблемы не существовало. Он пожал плечами:

— Я чиниться буду, вы город посмотрите. Вон там кафе есть. К одиннадцати, — он взглянул на часы, — подходите сюда и поедем… — он задумался и добавил не-что, не внушавшее оптимизма: — На крайняк я сменку вызову, доедете…

Пассажиры начали расползаться. Некоторые отправились под навес с гордой надписью:

АВТОВОКЗАЛ П.Г.Т. БРЯНДИНО

Большинство и правда поползли в сторону призывно краснеющего навеса летнего кафе, лениво обсуждая, есть там пиво, почём и какое. Глядя им вслед, я довольно громко сказал:

— Мы не скорбим от поражений

И не ликуем от побед.

Источник наших настроений:

Дадут нам водку, или нет?

Никто не оглянулся, и я пошёл в сторону, где начиналась улица посёлка.

Через двадцать минут я совершенно точно знал, что:

— ничего более типичного для русских посёлков, чем это Бряндино, нет;

— взрослое население отсутствует по причине жары;

— детское население представлено двумя пацанами, моющими велосипеды у колонки;

— собакам жить настолько скучно, что они даже не брешут;

— до реки три километра (это сказали те самые пацаны), и народ в основном там и обретается;

— зелёные насаждения вдоль улиц недавно (пеньки свежие) попилил какой-то идиот по чьему-то идиотскому приказу;

— этих улиц восемь и они расположены клеткой 4х4 в неимоверную длину.

ВСЁ.

Мне стало скучно. Оставалось только идти в кафе, сидеть, есть мороженое и слушать, как все, обливаясь потом, ругают правительство, США, шофёра, молодёжь, погоду и Сталина, поглощая при этом дикое количество пива и матерясь так же скучно, как скучны здесь улицы. Меня, собственно, никто особо не ждал и не имело принципиального значения, когда я прибуду в облцентр — в полдень или в десять утра. Да и остальных, так жаловавшихся на опоздание, не ждали никакие серьезные дела — разве что добывание очередной порции ставших смыслом жизни зелёных бумажек, которые они почитали основой основ…

Я в третий раз прошёл мимо разлапистого храма, гордо вознёсшегося возле общественного туалета и раздрызганного клуба — и вдруг заметил в глубине тупичка между клубом и храмом небольшое зданьице старинной постройки, флигель, в которых во времена Российской Империи любили селить приезжих гостей и доверенную прислугу. На флигеле висела старая табличка и, помедлив, я направил туда свои стопы.

Ну конечно же. Табличка гласила:

КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ П.Г.Т. БРЯНДИНО

А ниже — что-то насчёт Министерства Культуры и того, что музей работает ежедневно без перерывов с восьми утра до шестнадцати ноль-ноль.

Это уже было интересно. Именно в таких вот музеях я встречал самые замечательные экспонаты, на которые стоило бы просто обязывать смотреть людей… Но ходить по таким музеям было тягостно. Пустые, со следами дешёвого ремонта, тихие, словно смертельно больной человек, осознающий свою болезнь, они держались как правило благодаря самоотверженному энтузиазму фанатиков-хранителей, всё ещё надеявшихся: вот сейчас власть образумится, не может же она не понять, что… и так далее.

Я оглянулся. Сквозь деревья за туалетом хорошо было видно яркую крышу кафе.

Нельзя презирать людей, среди которых прожил тридцать лет. И я их не презирал. Временами я их ненавидел. Уже просто за то, что никто из них и не подумал отойти от вокзала — просто чтоб посмотреть новое место…

Вздохнув, я поднял руку и позвонил.

В глубинах музея раздался тихий перезвон. Я стоял и думал, кто мне откроет. Вариантов было три, все — интересные и печальные, как сами провинциальные музеи.

— старик-краевед, всезнающий и обречённо-спокойный от мысли, что ЭТО никому не нужно;

— пожилая женщина, подрабатывающая здесь для прибавки к пенсии;

— молодой мужчина с горящими глазами, увлечённый историей родного края и не на жизнь а на смерть сражающийся за нее с поступью ХХ1 века.

Я не услышал шагов и поэтому слегка подался назад от удивления и неожиданности, когда дверь мне открыл подросток.

В наше время с этим путаница. Восемнадцатилетних дылд называют «мальчиками», пятнадцатилетних парней — «детьми», десятилетних пацанов — «подростками»… Всё зависит от того, кто и для чего употребляет эти слова. Надо, например, выплеснуть очередную порцию грязи на армию — говорим о «несчастных мальчиках». Надо заставить читателя пролить слезу над судьбой юных зэков — пишем о «детях за решёткой». Надо убедить власти в том, что в двенадцать лет человек готов для половой жизни — находим учёного, у которого дети превращаются в «подростков». В дни моего детства всё было разграничено чётко: до 14 лет — мальчик, до 18 лет — подросток, потом — юноша. Так вот это был именно подросток, лет 15. Высокий, коротко стриженный, но со светло-русой чёлкой, узколицый, сероглазый и сильно загорелый, он был одет в широкие шорты, подпоясанные ремнём с массивной пряжкой и свободную рубашку защитного цвета. Правую руку от запястья до середины предплечья закрывал кожаный напульсник. На меня смотрел внимательно и без любопытства, а я настолько растерялся, увидев его, что тоже молча пялился. Первым нарушил молчание он:

— Вы хотите осмотреть музей? — не то чтобы вежливо, скорей безразлично, спросил он меня.

— Вообще-то да, если можно.

— Цена билета — десять рублей взрослый, пять — детский, — просветил он меня. Я удивился:

— А что, к вам и дети ходят?

Он не ответил. Ясно — глупый вопрос. Около кафе — два игральных автомата, а пятак — это ж шанс сунуть его в щель и ждать: вдруг хозяин «игрушек» оказался лохом и сейчас на тебя упадут десять тысяч?!

— Экскурсия — по цене детских билетов, но с оплатой экскурсовода, пятьдесят рублей, — продолжал он, как-то странно меня разглядывая, непонятными глазами. — Если желаете сфотографироваться с экспонатами — снимки «поляроидом», десять рублей штука.

— Да нет, спасибо, — ответил я. — Уж сам как-нибудь…

— Проходите, — он посторонился…

…Внутри флигель оказался не маленьким — шесть комнат! Как объяснил мне единственный, судя по всему, обитатель музея — четыре комнаты уже сейчас заняты экспозициями, а ещё в двух неразбериха и бардак, потому что музей недавно переехал. Я хотел спросить — откуда, но вспомнил гордую церковь и сразу сообразил. Конечно, духовность народа сильно поднялась от того, что экспонаты — молчаливых свидетелей прошлого — свалили в комнаты флигеля, а здание «вернули законным хозяевам». Судя по количеству и весу нательных крестов на жирных грудях и над голыми пупками, у нас в самом деле расцвет нравственности… Очевидно, что-то такое отразилось на моём лице, потому что парень, отрывавший мне билет (я обратил внимание, что использованных там совсем мало), сказал вдруг:

— Мы потихоньку разгребаемся — дядя Лёша и я. Но рук не хватает…

— Дядя Лёша — это смотритель? — уточнил я. Парень кивнул: — А у тебя что, такая школьная практика?

— Нет, — он снова замкнулся. — Мне просто нравится… Проходите, — и он впереди меня ушёл в те комнаты, где надо было «разгребаться».

А я побрёл по комнатам.

В двух оказалась очень неплохая выставка фауны и флоры, сделавшая бы честь и областному музею — если не размерами, то подбором, расположением и ухоженностью экспонатов. В одной — самой большой — были представлены экспонаты на тему «Наш край с древнейших времён по годы Великой Отечественной Войны». Тут я подзадержался, думая, что с удовольствием лично вышвырнул из соседнего здания весь мишурный новодел, чтобы поместить там предметы, лежащие в горках и витринах, куда более древние и даже просто намного более ценные в чисто материальном выражении.

Очевидно, современность и ещё что-то должны были быть представлены в последних двух залах, ещё не оформленных — ну в четвёртый занимала война.

Грешен — не люблю бывать в таких залах. Они везде одинаковы. Медали и ордена, германские каски и противогазы, корпуса гранат, документы, листовки… Правда, через эти места война прошла здорово, экспозиция была побогаче, но не выходила за пределы указанной темы. Я всё-таки побродил туда-сюда, привычно определяя предметы. Постоял перед витриной с холодным оружием. По соседству находилась другая —