Александр Терентьев - Золотой мотылек

Александр Терентьев

Золотой мотылек

1928 год. Советско-финляндская граница

– Уходит, гад! Уходит!.. Еще полсотни метров – и он у финнов, на той стороне и хрен его там достанешь! Что же делать, черт… Гони, что смотришь?!! – крепкий невысокого роста военный мельком глянул на бойца, сжимавшего вожжи, и вновь вскинул к глазам мощный морской бинокль, высматривая черную фигурку лыжника, неумолимо приближавшуюся к синевшему вдали густому ельнику. Хлесткий выстрел трехлинейки ударил неожиданно, гулкое эхо прокатилось до опушки и затихло, утонув в пушистых лапах равнодушных елей. Военный резко обернулся, мазнул полным бессильной ярости взглядом по виновато заморгавшему красноармейцу, рванул застежку потертой кобуры и выхватил наган.

– Ты… ты… С-с-снайпер! Под трибунал… – военный махнул рукой и, выхватив из рук возницы вожжи, хлестнул ни в чем не повинную лошадь, обиженно рванувшую легкие беговые санки и понесшую седоков к месту падения неудачливого лыжника…

Даже неспециалисту было понятно, что пуля лишний раз доказала, что она не дурнее молодца-штыка, – раненый лежал совсем некрасиво, как-то боком, дышал неестественно часто и хрипло, а на спине темнела безобидная на первый взгляд дырочка. Военный подскочил к беглецу, рванул с его плеча пухлый вещмешок и сноровисто высыпал содержимое сидора на снег. Какие-то тряпки, кусок сала в чистой холстинке, хлеб…

– Где?! Ценности где, гнида?!!

В ответ на нехорошо побелевшем лице раненого мелькнула кривая усмешка, а пальцы медленно сложились в неуклюжий, но вполне различимый кукиш.

– Все, кончился… – мрачно констатировал старший пограничного наряда, заметив тоненькую ниточку крови, скользнувшую по щеке убитого…

На обратном пути к заставе молчали. Старший наряда мрачно наблюдал за монотонно поблескивающими подковами бодро трусившей впереди лошади, отворачивался от летевших в лицо комьев снега и, прикидывая, куда же его могут теперь заслать служить, перебирал в уме места, куда «Макар телят не гонял»; провинившийся боец тоскливо размышлял о грозном трибунале и пытался вспомнить, что же за ругательство такое «снайпер» – это контрреволюция или еще что похуже? Военный устало, уже без всякой злобы посматривал на старшего наряда и его двух деревенского вида бойцов и мысленно составлял телеграмму хозяину очень серьезного кабинета на Литейном. Хотя и так было ясно – как ни подбирай слова покруглее, а важное задание он провалил. Курьер все-таки «ушел» и оборвал все ниточки…

Срочно. Секретно. Ленинградское ОГПУ. Тов. Алкснису. Сведения не подтвердились. Курьер пустой. Недоразумению убит переходе границы. Агент 2‑го разряда Васильев.

…Начало 1928 года никак не обещало молодой стране Советов радужного благополучия.

К этому времени товарищ Ленин уже мирно почивал в еще деревянном мавзолее, а власть сосредоточилась в руках вождя нового – товарища Сталина. Бухарин пока еще считался «настоящим большевиком-ленинцем», но Каменев, Зиновьев и главный оппозиционер Лев Троцкий еще в конце 27‑го были отстранены от высоких должностей и из ВКП(б) исключены. Пока Троцкий горевал в ссылке в далекой Алма-Ате, переживая свое поражение в схватке с «примитивным горцем», Сталин намеревался вышвырнуть «болтуна» из страны и на деле доказать, что строительство социализма вполне возможно в одной стране, вопреки уверениям «великого оратора», наркомвоенмора и много еще чего теперь уже «бывшего». Уже отшумели деловито XIV и XV съезды партии, принявшие курс на индустриализацию и коллективизацию соответственно, и страна, сама того не подозревая, замерла на пороге великих перемен. Уже принят первый пятилетний план, уже строятся Днепрогэс, автогигант в Нижнем Новгороде, масса новых заводов, электростанций и прочих великих строек. Время НЭПа, введенного Лениным и накормившего страну после голода и разрухи, вызванных Первой мировой войной, двумя революциями семнадцатого и войной Гражданской, заканчивалось. Все еще было впереди: и тридцать седьмой, и сорок первый, и культ личности, и многое-многое другое, а пока люди просто жили и строили доселе невиданное в истории «царство свободы, труда и справедливости». До светлого царства было еще далековато, а пока перед страной вновь замаячил призрак голода и в начале двадцать восьмого тов. Сталин лично выехал в Сибирь, чтобы вытрясти из хитрых и прижимистых крепких сибирских мужичков «излишки хлеба», без которого вся идея великого строительства не стоила и гроша. Невзирая на самые красивые и правильные лозунги, стране были остро необходимы весомые деньги-валюта и старая добрая буханка ржаного хлеба…

Где-то в тех же краях затерялась маленькая деревушка Герасимовка, по пыльным улочкам которой бегает еще никому не известный мальчонка Пашка. Это чуть позже взрослые дяди сначала невольно бросят его под нож убийц, потом сделают из него пионера-героя, а еще позже объявят «стукачом и мерзким доносчиком». А пока Павлик Морозов помогает взрослым в поле, гоняет лошадей в ночное, ворует с мальчишками яблоки, ловит раков и лучшим лакомством на свете считает молоко с хлебом – с хорошо пропеченной черной горбушкой, щедро натертой чесноком и присыпанной крупной солью…

Дамочка-секретарь неопределенного возраста «слегка около сорока» на секунду прекратила терзание потрепанного «Ундервуда» и, равнодушно скользнув взглядом по малиновым петлицам с двумя кубиками, суховато сообщила:

– Проходите – товарищ Алкснис ждет вас…

Кабинет зам. начальника губотдела ГПУ был невелик – стол с неизбежными письменным прибором и лампой под зеленым стеклянным абажуром, пара стульев, железный ящик сейфа да вешалка с сиротливой шинелью. Хозяин кабинета, довольно-таки костлявый и, вероятно, высокий мужчина в такой же, как и у посетителя, темно-зеленой гимнастерке с накладными карманами и темно-синих галифе с малиновым кантом – вот разве только сукно получше да в петлицах по начальственному ромбику – блеснув круглыми стеклами очков в тонкой стальной оправе, радушно пригласил, прерывая официальный рапорт:

– Здравствуйте, товарищ Орехов, вижу, вижу, что «прибыл». Присаживайтесь… Вот, ознакомьтесь… – Замнач протянул Орехову несколько листочков бумаги и неторопливо закурил, рассеянно понаблюдал за голубовато-серыми струйками дыма и через несколько минут поинтересовался: – Ну, как? Что вы обо всем этом думаете?

– А если это просто провокация? – Орехов осторожно тронул листочки. – Неизвестный «доводит до сведения органов ОГПУ», что доверенное лицо Агафона Фаберже нелегально повезет чуть ли не ведро бриллиантов и прочих ценностей в Харбин, чтобы уже оттуда переправить их в Финляндию, куда этот самый Агафон сбежал еще пару месяцев назад. Что же он – пустым ушел? А несметные ценности доверит какому-то курьеру?

– В том-то и дело, что почти «пустым»: несколько безделушек да коллекция марок – правда, очень, говорят, дорогая. А «несметные сокровища Фаберже» где? Что-то наши чекисты еще в восемнадцатом-двадцатом изъяли, часть дипломаты датские вульгарно сперли… Сам Карл Густавович умер в двадцатом в Лозанне. В нищете, кстати! Сыновья – Александр, Евгений и Николай эмигрировали. Пусть что-то они с собой увезли, по-мелочи… Младший Агафон работал у нас оценщиком в Эрмитаже – по приказу Троцкого ему вернули коллекции, мебель и черта лысого, а все равно ушел, контра! Но пустой ведь ушел! Марки, пусть и дорогие, – это тьфу! Где остальное?! Говорят, у доверенных лиц, которые своих «друзей и отцов родных» и обобрали… Одна история с чемоданом бриллиантов, якобы спрятанных этим… как его… Евгением на какой-то даче в Левашово под Питером, чего стоит! Чекисты все перерыли-проверили – пусто!

– Так если «нигде и ничего», так, может быть, это… донесение и не врет? – Орехов еще раз пробежал взглядом по строчкам. – Мы на финской границе курьеров ловим, а они решили всех перехитрить – кружным путем пойти. Резон. А вот этот… Марк Наумович Штейн – мол, он работал у Фаберже и может опознать курьера… некоего Лещинского. А есть вообще-то такой?

– Есть… – Замнач нажал крохотную кнопочку у края стола, и тут же в кабинет неслышно вплыла дамочка из приемной. – Штейна привезли? Пригласите… вежливо. И чаю нам!

Марк Наумович Штейн оказался сухоньким старичком в чуть мешковатом, но опрятном костюме, в чеховском пенсне, за стеклами которого настороженно-опасливо щурились умнющие глаза много повидавшего и давно уже ничему не удивляющегося человека. Сходство с великим доктором и писателем дополняла ухоженная шевелюра и бородка аккуратным клинышком. «Интересный дед… А борода-то как у товарища Калинина… Вроде бы на контрика не очень-то похож…» – Орехов не скрываясь оглядел старика и остался в общем-то доволен.

– Здравствуйте това… или гражданин начальник? Осмелюсь полюбопытствовать, за что меня арестовали? – Штейн суетливо пробежал руками по карманам. Извлек большущий платок и нервно промокнул совершенно сухой лоб.