Граница горных вил - Тихомирова Ксения
Иногда этот брак становился достаточно долгим, чтобы успели вырасти дети: девочки-вилы и мальчики-люди. Об их судьбе мне приходилось читать в сказках, а здесь опять добавили подробностей. Сыновья вил, как правило, были от природы непревзойденными врачами-травниками, и, кажется, некоторые из них умели переходить горную границу. Или, может быть, их там всегда кто-нибудь ждал. А чаще оба — человек и вила — погибали юными, не оставив на земле следа.
Еще печальней звучали истории о человеческой неверности. Одну такую сказку я помнил еще с детства. Речь шла о королевиче, который променял вилу на дочь турецкого султана. По мере того, как таяла его любовь, таяла и маленькая вила. Она сделалась сначала ростом с девочку, потом стала крохотной феей, затерялась в цветах и исчезла совсем. Королевич, конечно, раскаялся, долго искал и звал ее, но все напрасно.
Редкая сказка кончалась так, как следует кончаться сказкам: «И стали они жить-поживать…» Я спрашивал:
— Что, и сейчас живут?
— Навряд ли, — отвечали мне со вздохом. — Человек что-нибудь да вытворит. Но больше о них ничего не рассказывают.
По мнению рыбаков, вилы никогда не причиняли людям зла, наоборот. Это необычайно добрые создания. Они не в силах пройти мимо чужой беды и не помочь. Особенно невыносимо для них детское горе. Рассказывали, что бывали случаи, когда вилы подбирали сирот и растили их как собственных детей.
Вилы очень смелы — то есть они вообще не умеют бояться, — но, как правило, не воинственны. На них напасть в принципе невозможно, но если задирают их соседей, вилы могут вмешаться, и врагам непоздоровится.
— А что будет?
— Ну что? Топнет ногой — с горы сойдет лавина. Или течет тоненький ручеек — и вдруг станет огромным водопадом и всех смоет.
Я спрашивал, есть ли у вил душа и кто их сотворил. В том, кто их создал, ни у кого сомнений не было: кто мог создать красивое и доброе? О душе мнения сложились разные. Одна версия приблизительно повторяла андерсеновскую «Русалочку»: своей души у вилы нет, но человек может с нею поделиться. Потому вила и умирает, потеряв любимого. Другая версия оказалась сложнее и тянула на апокриф. По этой версии вила была каким-то пробным вариантом Евы, который оказался чересчур удачным для Адама. Будучи воплощенной верностью, вила не участвовала в грехопадении, потому и смерть над ней не властна, пока она — из верности же — не разделит с человеком его смерть. В таком варианте у вилы есть своя душа. Беда лишь в том, что жить для себя, никого не любя, виле несвойственно. Рано или поздно она все равно встретит себе на погибель человека. И чтобы хоть немного облегчить судьбу добрых вил, им дарована страна, где люди лучше, чем все остальное человечество. Надежнее, честнее, порядочнее. С ними хоть как-то можно иметь дело.
Рассказчики не относили себя к этим особенным людям. Считалось, что такое племя живет где-то в горах, чуть ниже, чем проходит граница вил.
Я не стал спрашивать, как относится к этим историям местное духовенство. Какой смысл придираться к фольклору? Рассказчики, однако, как мне показалось, верили, что это не фольклор, а жизнь. Как-то я спросил седого рыбака, поведавшего мне про вилу и про юношу, который вздумал прикрывать чей-то отход за перевал:
— Когда это произошло?
— Да в прошлую войну. Вторую мировую.
— Что, на самом деле?
Рыбак уставился на меня в упор.
— Ну да! На самом деле. А иначе зачем, парень, я тебе это рассказывал? Да ты бы сам попробовал подняться на Круг! Тонио говорит, ты ходишь в горы.
— Хожу.
— Ну вот. Сходи, попробуй.
— Глядишь, и вилу встретишь, — добавил кто-то молодой.
Тут все, конечно, засмеялись. Идея подняться на Круг меня заинтересовала, но не было ни снаряжения, ни компании для такой экспедиции. А значит, по теории Бет, мне не следовало туда соваться. В возможность встретить вилу я, конечно, не поверил.
Глава 6
ПРОГУЛКИ С БЕТ
Все, о чем я только что рассказывал с научной добросовестностью, меня тогда почти не занимало, поскольку я по-настоящему увлекся одной Бет.
У нее был талант являться вовремя и куда следует. Мне кажется, мы с ней даже не договаривались о встречах, а просто знали, где и когда оказаться.
Мы начали с академических мероприятий. Бет учила меня языку и показывала город. Мы долезли до самой маковки горы, на которой он расположен, до собора с понятной золотой главой, и, остановившись у его ограды, взглянули сверху на деревья, крыши и фонтаны. Однажды вечером мы забрели на концерт струнной музыки прямо на одной из площадей.
Это была короткая эпоха первого знакомства. Встречаясь, мы обменивались быстрым взглядом, взаимно подтверждая, что у нас все в порядке, то есть мы держимся друг друга, хотя и не говорим об этом вслух. Вслух мы выдерживали этикетный тон на «вы».
На этой первой стадии влюбленной лихорадки я еще смог легкомысленно отчалить на «Дельфине» и два дня плавал с Тонио и его командой вдоль берегов Иллирии (это мероприятие «стояло в плане»). Плавалось нам приятно. Я оказался совершенно равнодушным к качке, да ее почти не оказалось. «Дельфин» — почтовый катер. Он деловито брел от одного рыбацкого поселка до другого, кого-то подвозил, что-то сгружал, где-то действительно брал почту. Я помогал, чем мог, но больше сидел на палубе, смотрел, как проплывали берега и облака, и радовался ветру, бежавшему навстречу «Дельфину». Кажется, в глубине души я поверил, что, когда мы приплывем обратно, Бет вот так же прибежит встречать меня на пристань. Но Бет в порт не пришла.
Мы возвратились к концу дня. Я зашел в домик, потоптался в нем без смысла и цели. Собрался и ушел в город. Один. Как в первый день. Не то чтобы я не знал, как найти Бет по телефону, но это было совсем не то, чего я хотел.
В городе начинался вечер. Каждый раз это напоминало пролог блестящей оперы вроде «Севильского цирюльника» или веселого балета. Увертюру я просидел в кафе: что-то жевал и смотрел, как улица наполнялась людьми. По вечерам здесь, кажется, никто не оставался дома. Вся жизнь происходила под открытым небом. Наконец я решился стать из зрителя статистом. Мой вид вполне годился, чтобы слиться с местным кордебалетом: все белые рубашки так мерцали в полутьме, будто их кто-то подсвечивал.
Этот театр меня развеселил. Я даже попытался поймать ритм, в котором двигался наш авангардный хоровод, — чтобы не испортить свою «партию».
Когда-то в детстве меня записали в хореографическую студию. Не то чтобы в серьезную, а так, слегка — «ради осанки и манер». Бабушка настояла. Конечно, я сбежал оттуда сразу, едва перешел из английской школы в математическую (то есть занялся самоутверждением). И от избытка манер тоже яростно избавился. Но навык остался, и теперь музыка и движение втягивали меня в непредсказуемую авантюру.
Музыка звучала как будто за углом. Не очень громкая, «живая», традиционно танцевальная. Я поворачивал за угол — там не было ни танцев, ни оркестра, а музыка опять звучала рядом и заманивала на праздник, близкий, но ускользающий.
Так я кружил по городу, пока течение не вынесло меня на маленькую площадь, где мы с Бет стояли в первый вечер. Тогда площадь была пустой и тихой, теперь здесь оказался самый центр вечернего веселья. Это тут играла музыка, мерцали огни и танцевала целая толпа народа. Вся площадь стала бальным залом, а тротуары — уличным кафе.
Пока я шел к далекой музыке, я был почти готов пригласить любую барышню и танцевать, как Тонио на посиделках, — только не здесь. Здесь, как из-за угла, на меня разом накинулись тоска по Бет, острое одиночество и ощущение потери.
Я посмотрел на окна дома, который мне показывала Бет. Они оставались темными и все так же наглухо закрытыми — будто там никто и не жил. Подошел к деревцу под балконом, встал под его кроной. И тут случилось чудо.
Волна танцующих вдруг выплеснулась на тротуар, нас всех встряхнуло, как в автобусе. Кто-то стал падать, кто-то засмеялся, кто-то пытался пронести над головой стакан с вином, и оно взлетело вверх, как мокрый фейерверк, а я поймал и удержал за плечи девушку, которую выбросило прямо на нас — на дерево и на меня. Волна тут же отхлынула, а я остался со своим уловом, то есть с Бет.
