Побег - Олег Викторович Давыдов
А к ночи меня уже выворачивало наизнанку, так что казалось — мои внутренности, мое чрево, мой червь рвется на свободу, дабы тоже увидеть этот закат и эти выступившие на небе звезды. Я содрогался всем телом, выплевывая желчь, и ничто не могло помочь мне — я отравился проклятыми бенедиктовскими овощами. И Софья не могла ничем мне помочь, ибо я гнал ее от себя — я не хотел, чтобы она видела меня в этом жалком, расслабленном, распластанном положении. И она, понуря голову, шла от меня, а я опять вздрагивал, чувствуя приближение нового приступа.
Читателю не надо объяснять слабость, овладевающую человеком в отравлении. Рвота прекратилась, но я остался лежать на воздухе в садочке около нашего дома. Редкие звезды виднелись в небе, и я, глядя на них, вспоминал свое видение в день, когда впервые был у Софьи, когда она гадала мне на кофейной гуще, — звезды — осколки разбитого солнца. Вдруг послышались осторожные шаги по гравию дорожки, шепот, возня: казалось, кто-то перелезал через заборчик. Три тени проскользнули мимо меня к дому, послышался стук в окошко.
— Не открывай! — крикнул я, покрываясь испариной слабости, но это был слишком тихий крик, и было уже поздно: дверь скрипнула, отворяясь, раздался удушаемый стон. Я уже бежал к дому на ватных ногах, но на полпути был пойман за руки. Меня подняли, ударили об землю…
Неизвестный нудист на могиле Волошина
* * *
Я открыл глаза и увидал себя внутри дома. Рядом на полу полусидела истерзанная Софья с затянутой петлей на шее. Лицо ее было лиловое, все опухшее, заплаканное; но сейчас она уже не плакала и не стонала, а только тяжко вздыхала, ловя ртом воздух, и умоляюще глядела на своих палачей, копошащихся возле нее, прилаживая петлю. Я захрипел.
— Молчи, гад, — сказал один, обернувшись, — видишь, как женщина себя хорошо ведет? Таки понимает: если крикнет, я тебя припорю. И не закрывай гляделки, а то веки срежу.
А другой, нагнувшись надо мной, ласково добавил:
— Мы не грабители, не думай. Ваши денежки оставим, но вас придется кончать. Понимаешь, когда в жизни нет никакого удовольствия, это не жизнь.
Я только хрипел, не в силах осознать происходящее.
— Да тише ты! — что за нетерпение? Еще успеешь… Поживи пока…
Собрав остатки сил и слюны, я харкнул в его нелепую харю. Он растер плевок и молча вцепился зубами в мое плечо. Собака! — у, какие у него зубы! — он хочет откусить от меня кусок. И я заорал.
— Тише, гад, — прошипел он, — тише! Припорю… — И, схватив нож, блеснувший во мраке холодным сияньем луны, широко замахнувшись во тьме этой призрачно яркой светящейся сталью; взвыв с надсады, пронзил меня этим летящим лучом, этой молнийной вспышкой, — всадил в мою хрипло ревущую грудь это жало по самую рукоятку.
Глава 10 Преобразование Лоренца
Длина лезвия ножа, пронзающего вашу грудь, уменьшается пропорционально глубине проникновения в внутренности. Таков общий закон — удел пронзаемых. Но в моем случае никакого действительного проникновения, конечно, не было. Длина лезвия, правда, тоже уменьшилась, но проникновение было только мнимым, так что, когда рукоять ножа, блеснувшего светлым лучом, тупо ткнулась мне в ребра, это была всего лишь пустая рукоять, ибо вещественная часть лезвия уже обратилась в ноль, а я, вскрикнув, очнулся от сильного толчка на красном диване в комнате убиенного мной калеки Геннадия Лоренца.
Читатель, возможно, уже успел позабыть это несчастное существо и его птичек — так вот я напомню, что некоторое время назад на страницах этой истории действовал некий Геннадий, расслабленный калека и большой любитель птиц. Будучи в теле тоже, быть может, вами уже забытой женщины по имени Томочка Лядская, я не стерпел обиды, нанесенной ей упомянутым Геннадием Лоренцом, и бросил ему в лицо его же истерзанную душу, отчего несчастный вдруг помер, взбрыкнув ногами и тонко чирикнув. Я же тогда, как вы теперь вспоминаете, вылетел вон из тела Томочки и, скитаясь где попало без тела, наткнулся, в конце концов, на себя, спящего в своей собственной квартире.
Если читатель внимательно, как дело того и заслуживает, следил за ходом моего правдивого повествования, он сейчас ни капельки не удивляется тому, что теперь я очнулся на этом красном диване (которого, к слову сказать, здесь раньше и не было), — на красном диване в комнате безвозвратно погубившего свою злосчастную душу калеки Геннадия.
Ведь как вы думаете, что означает выражение: «я обрел себя»? Это, во-первых, может значить, что я очнулся; может также значить, что я осознал себя, и так далее. Но для того, кто оставил и потерял свое тело, это должно означать, в первую очередь, только одно: что он вновь обнаружил его — нашел свое тело. И именно таким образом, не сомневаюсь, вы прочитали мой текст в первой главе этой части.
Московский планетарий
Действительно, оттолкнувшись от распяленного в небесах безобразного младенца, я очутился у себя дома, где нашел себя на кровати с синяком под глазом; но — разве это значит, что я вселился в свое тело? Я действительно нашел себя в указанном месте, так сказать, обрел себя, но, очевидно, место было уже занято.
Далее возникает вопрос. Ведь со мной что-то происходило в это время — так вот со мной это было или не со мной? В ответе невозможно усомниться: конечно, со мной — без меня не обошлось, раз я все об этом так подробно знаю, но отсюда никак не следует, что действовал я. То был не я, читатель,
