Граница горных вил - Тихомирова Ксения

Наброски (целая пачка) как-то раз остались на моем столе. Андре забыл их и ушел, зато явилась Кэт, которой требовалась Бет, но и со мной нужно было обсудить что-то предпраздничное. Машинально взяв в руки пачку изрисованных листов, Кэт просмотрела их один за другим и с яростью бросила обратно.

— Далась ему эта вздорная мышь! — прошипела Кэт сквозь зубы. — Сколько ни рисуй, лучше она не станет. Собранье шестеренок с оловянными глазами!

Я и сам предпочел бы не слышать этот монолог, а тут еще с ужасом понял, что Санька сидит в смежной комнате. Они с Бет что-то обсуждали к ее следующему семинару. Бет оставила Саньку с одной книгой и пошла в библиотеку искать другую. Я подхватил свою свояченицу под локоток и вывел на нейтральную жилплощадь, придумывая на ходу, что ей сказать. Кэт, к счастью, прошла комнаты две-три, прежде чем осознала возмутительность моего с нею обращения и двинула локтем — вполне в стиле коленчатого вала.

— Кэтти, я не умею рисовать, но ты очень красивая, — сказал я первую попавшуюся глупость.

— Что ты вообще умеешь? — бросила Кэт.

— Молчать. Иногда это единственное, что можно сделать.

— Там был Андре?

— Нет.

— Кто там был?

— Неважно. Ты можешь посмотреть на них как на детей?

— Хочешь сказать, что я старуха?

— Девчонка ты, а не старуха! Девчонки вечно сочиняют всякий вздор, а потом мучаются сами и мучают других.

— Ах, надо же, какой ты умный!

— Да, я очень умный! Чуть не женился в девятнадцать лет на одной такой же вот… девчонке.

— Тебя что, гнали жениться?

— А как же? Дурь моя меня гнала.

— Почему ты думаешь, что это была дурь, а не любовь? — спросила Кэт уже без агрессии и с живым интересом.

— Да вот дожил до любви, узнал, какая она бывает на самом деле.

— А что твоя невеста? Она была красивая?

— Она и сейчас красивая. В стиле Стефани, только повыше ростом. Но главное, она оказалась умной.

— Почему главное? То есть почему умной? — удивилась Кэт.

— Потому что ей хватило ума дать мне отставку. За что я ей теперь бесконечно благодарен.

— Ладно, — Кэт слабо улыбнулась. — Ты действительно будешь молчать?

— Нет, пойду сплетничать. Со Стефани.

— А кто там был, в соседней комнате?

— Не знаю, — соврал я. — Будем надеяться, что никого. Да и кому какое дело?

Вернувшись к себе, я действительно никого не нашел в соседней комнате. Потом вернулась Бет (я, кажется, так и стоял столбом в сомнениях и раздумьях) и спросила:

— Что у вас произошло?

— У нас — это у кого? — уточнил я.

— Я увела Саньку к себе. Она сказала, что хочет уехать куда-нибудь подальше. И что она приносит несчастье… своими оловянными глазами. Я даже не поняла сначала, что она говорит. Стала рассказывать, что я придумала ей платье к празднику…

— Ох! — вздохнул я.

— Да, правда, «ох». Она на меня как-то странно посмотрела, сказала, что на праздник не пойдет, платье никакое не наденет и вообще видеть никого не хочет. Так что случилось-то?

Я понял, что отмолчаться не удастся, придется сплетничать.

— Тут Кэт зашла, увидела рисунки и высказалась по поводу Санькиной внешности… Насчет оловянных глаз, в частности. Я не успел зажать ей рот — не ожидал. Моя вина. Она не знала, что там Санька.

— А потом?

— Потом я вывел Кэт за дверь, чтобы она еще чего-нибудь не сказала.

— Что же теперь делать? — спросила Бет растерянно.

— Знаешь, я не очень понимаю Санькину реакцию.

— Чего же тут не понимать? Она верит всему, что говорит про нее Кэт.

— Почему?

— Считает, что все остальные ее жалеют, одна Кэт говорит правду.

— Нормальная девчонка в душе торжествовала бы, что довела соперницу до взрыва.

— Она, по-моему, не понимает, что Кэт — соперница.

— Да быть того не может!

— Может. Для нее мы с Кэт и Милица — примерно одно и то же.

— Тогда лучше этих детишек убрать! Куда-нибудь на Круг.

— Попробуй убери! Они на Круг не хотят подниматься даже в порядке ознакомительной экскурсии.

— Сильно! А почему, собственно?

— Чтобы потом не тосковать внизу. Они решили, что нужно прожить в полную силу человеческую жизнь — и хватит с них.

— Так поженились бы хоть, что ли! — с досадой высказался я.

— И не подумают — ближайшие лет пять. Ну, или года три, — вздохнула Бет. — Они сейчас в полную силу проживают начало юности. Жениться им пока неинтересно.

— Нам, старикам, жить все же проще, — сказал я, подводя итог. — Наверно, надо заложить ей Кэт. Кто будет говорить: ты или я?

— Тебе она не поверит. Мне тоже.

— А парню говорить нельзя. Слушай, скажи ей, пусть про Кэт вообще забудет. Пусть думает про парня. Раз для него она красивая — какая разница, что говорят другие?

— А за парня она боится, потому что Кронос ей сказал, что с ней опасно связываться.

— Да вы совсем ребенка затравили!

— Я не травила, — возразила Бет, и в глазах у нее появились слезы.

Я почему-то вспомнил Фамусова, причем с сочувствием.

— Так, — деловито сказал я, — тебя надо утешать?

— Немножко, — вздохнула Бет.

— Хорошо. Значит, сначала немножко тебя, потом взрослую дочку.

— Мне с первого взгляда показалось, что ты настоящий герой, — сказала Бет. — А Кэт ты тоже утихомирил?

— Ну, так, более или менее. Только надолго ли? А знаешь, Дьюла меня недавно за Кэт отругал.

— За Кэт? Почему?

— Он сказал, что я должен найти ей жениха, поскольку я старший (и единственный) мужчина в доме.

— Пожалуйста, найди, — сказала Бет с надеждой. — И Дьюла тоже мог бы присоединиться, раз его это так волнует. Чем искать какой-то люк, нашли бы, в самом деле, жениха, и все проблемы сразу разрешились бы. Ну, или почти все. Это же будет… я представить не могу, какое это будет счастье.

— Да, надо лишь заказать Кроносу индикатор. Или тест.

— Какой?

— На правильного жениха.

Бет рассмеялась. Можно было заняться Санькой.

Она сидела перед письменным столом, обхватив голову руками, но не плакала. Утешала ее главным образом Бет. Мой взнос был невелик. В какой-то момент я сказал Саньке, что Кэт вовсе не ее так злобно ненавидит, а свою собственную судьбу, и попал в «яблочко». Санька взглянула на меня с удивлением, а может, и с догадкой — в общем, с живой толковой мыслью, а не с глухим отчаяньем. Потом я еще травил какие-то анекдоты из своей университетской жизни с общей моралью: «перемелется — мука будет». В разгар веселья (вот уж не знал за собой клоунских талантов — а тут нашлись) нас разыскал Андре, потерявший и рисунки, и модель. Он нашел сначала пачку эскизов, потом нас, а потом набросок праздничного платья, сделанный Бет, и взвился чуть не до потолка:

— Кто ж это додумался?

— Я, — призналась Бет.

— Но, Бетти… Нет, ты в самом деле не видишь, что это никуда не годится?

— В самом деле, не вижу. По-моему, будет красиво.

— Да. Если ты наденешь — то, конечно.

Он перевернул лист на чистую сторону, вытащил из кармана карандаш и что-то быстро набросал, приговаривая понятные только ему слова:

— Допустим, если взять хотя бы… журавля… журавлика с японского рисунка… что может быть изящней журавля, танцующего… где они там танцуют?.. у бамбукового леса?

Я рассмеялся. Увидеть в Саньке журавля — на это не хватило глаза ни у Кэт, ни у Бет, ни даже у Милицы. Андре нарисовал наряд, в котором журавлиная ассоциация преломилась так, что, не скажи он это слово, никто бы о ней не догадался. Осталась угловатая грация, идея сильных крыльев и прихотливый бамбуковый орнамент по кайме.

— Так, — деловито спросил маэстро, — кто сможет это выполнить? Милица?

— Я сделаю, — сказала Бет. — Я уже вижу, что должно получиться.

— Для тебя тоже что-нибудь нарисовать? — спросил он, спохватившись.

— Нет, нет, — сказала Бет рассеянно, вглядываясь в рисунок, — мне уже сшили, оставим как есть… Ты не обиделся? Конечно, ты бы сделал лучше…

Андре занервничал.