Дверь в зиму - Генри Лайон Олди
— Я сдаюсь.
— Авжеж, здаєшся. Куди ти подінешся?
Они возникли справа и слева: пиксельный камуфляж, полоски зеленого скотча на рукавах. Бесформенные израильские мицнефеты на касках, автоматы наизготовку. Не «Калаши», что-то другое.
— Повернись. Руки за спину.
Андрей повиновался. Ему обмотали запястья скотчем, обхлопали ладонями, забрали нож. Развернули лицом.
— Имя, фамилия?
— Знаменский Андрей Александрович.
— Знаменский! Надо же… Звание?
— Ефрейтор.
— Часть?
— Отдельная рота связи.
— Связист, значит. Наших убивал?
— Нет. Вообще ни разу не стрелял.
— Миколо, вони усі так кажуть. Не стріляв, не вбивав. Тьху, мразота!
— Там з’ясують.
— Звісно, з’ясують!
— Откуда родом?
— Из Коломны. Это под Москвой.
— Я географию знаю, москалику. Здесь что делаешь?
— На задании.
— Что за задание?
— Разведка…
— ДРГ, что ли?
— Да.
— Сколько человек в группе? Где остальные?
Сейчас он окончательно станет предателем, понял Андрей. Группу он сдаст, никуда не денется. Он смирился с этим, но по старой, еще цивильной привычке, пытался оттянуть неприятный момент.
— Я не имею права…
Очередь простучала глухо, неубедительно. В следующий миг Андрея сбили с ног, прижали к земле. Каким-то чудом он все же смог приподнять голову.
На поле — далеко, в самой гуще подсолнухов — творилось черт знает что. Там колыхались цветы, трещали выстрелы. Над праздничными дисками — черное с желтым — взлетали брызги, вспыхивали алым в лучах восходящего солнца. Ударил раскатистый звук взрыва. Огненный клубок вспух, превратился в дымный гриб, теряя форму и рассеиваясь.
Вернулась тишина.
— Це твоя група? — жарко прошептали Андрею в ухо.
— Да.
Он был в этом уверен.
— Гаплик їй.
Они еще немного полежали.
— Все, можна вставати.
Андрея рывком подняли на ноги.
— От же бовдури! І ці на поле полізли!
— Ото ж…
— А ты почему с ними не пошел?
— Сбежал.
— Дезертировал?
— Выходит, так.
— Почему решил дезертировать?
— Испугался, — признался Андрей. — Не хотел через поле идти. Жуткое оно…
Про деда он решил молчать. Еще сочтут, что пленный косит под сумасшедшего!
— Ще б пак!
— Тут вже третя ваша ДРГ гине.
— Кажуть, під час Другої Світової тут ціла рота СС зникла. Потім ще поліцаї — їх есесівців шукати примусили.
— То зараз у фашистів свіже поповнення!
— Понял, москалику? Пополнение у фашистов в аду. Твої красені — найліпша для них компанія!
— Миколо, а ти звідки про це знаєш?
— Про що?
— Про фашистів та поліцаїв.
— Дід мій розповідав. А йому — Микитич, той самий…
— Григорий Никитич?! — не удержался Андрей.
— Так, він. А ти, хлопче, звідки знаєш?
— Он меня предупредил, чтоб я на поле не совался. Я и сам не хотел…
— Здурів? Попередили його…
— Сказал: уходи. Я и ушел.
— Що ти верзеш, гнидо?! Микитич давно помер!
— Ти, Миколо, не галасуй. Помер, не помер… Різні плітки ходять. Кажуть, бачили його. Ой, Боже ж ти мій!.. Як ти казав, москалику? Єфрейтор Знаменський?
Андрей кивнул.
— Ой, божечки… Микитич з них був, зі Знаменських.
— Точно?
— Останній він був. Після нього Знаменських в селі не залишилося.
— Та ну! Світ великий! Отих Знаменських скрізь — як бліх на собаці…
— Може, й так. Ладно, ведемо його до командира.
— Так, там розберуться.
— Пощастило тобі, хлопче. Радій, що живий.
— Я и радуюсь, — покорно согласился Андрей.
Он лгал. Он и хотел бы радоваться: живой, правда. Живой! Но радость не складывалась. Его вели по тропе вдоль поля, и чудилось, что подсолнухи поворачивают вслед Андрею свои черно-золотые лица. Провожают внимательными, запоминающими взглядами бесчисленных глаз, похожих на угольки.
Ты наш, молчали подсолнухи. Ты вернешься. Рано или поздно. Мы ждем. Мы будем ждать. Мы дождемся. Никуда не денешься, молчали они.
Это поле, с холодной обреченностью думал Андрей. Даже если я уеду на край света, мне никуда от него не деться. «Ты ел мёд, — сказал старик. — На поле не заходи». Край света? Край поля.
Вечное хождение по краю.
Болела шея. Хотелось поворачивать голову так, чтобы смотреть на подсолнухи. Только на них, ни на что другое.
До конца жизни.
Сентябрь — октябрь 2022 г.
Кассандры
Поликсена:
Нет, Кассандра,
Не думай, что и я тебе враждебна,
Как прочие. Ведь ты не виновата
В своей болезни. Бог тебе туманит
Рассудок, ты и видишь только злое
Там, где не отыскать и тени зла.
А ты, бедняжка, отравляешь радость
Себе и нам. Мне жаль тебя, голубка.
Леся Украинка. «Кассандра»
Первый
— Сначала женщины! Мужчины, отойдите!
Народу на перроне собралась тьма-тьмущая. Толстые, неповоротливые в пуховиках и шубах, люди пришли в движение. Замотанные шарфами, в вязаных шапках, надвинутых на брови, они пятились, менялись местами, толкались, рискуя упасть на рельсы. Тащили, поднимали, переставляли чемоданы, сумки, баулы. Плакали дети, какой-то младенец орал благим матом. Захлебывался, хрипел, начинал снова. Скулили собаки, жались к хозяевам. В переносках ворочались, шипели, зыркали янтарным глазом коты.
Исход. Вавилонское столпотворение.
Далекие звуки взрывов наслаивались на людской гомон.
— Салтовка, — сказали рядом со мной, прислушиваясь. — Северная.
— Холодная гора. В районе Гиевки.
— Была б Холодная, было бы громче. Это ж близко…
Спора не получилось: спорщиков растащило в разные стороны.
— Женщины! — надрывался полицейский, загораживая вход в вагон. — Пропустите женщин! Мужчина, ну куда вы лезете?
Мужчина никуда не лез. Он просто не мог отойти в сторону, прижатый толпой. Огрызаясь, оправдываясь, матюкаясь — все вперемешку! — он пытался сдать назад. Топтался по ногам, наступал на сумки. Каким-то чудом я сумел посторониться, дал ему шанс пройти.
— Спасибо, — прохрипел он. — Вот же, а?
— Вот же, — согласился я.
Ему было крепко за шестьдесят. Мне было слегка за шестьдесят. Всем нам, мужчинам, уезжавшим в эвакуацию, было за шестьдесят — тех, кто младше, не пускали в здание вокзала.
Зачем, спросил я себя. Зачем ты едешь, дурила? Куда? Обстрелы?! Да, в доме деревянные перекрытия. Да, он пляшет при каждом близком прилете. Но окна еще целы — если рамы не
