Эльфрида Елинек - Дети мёртвых

Ничто, в котором оба сына лесника сейчас играют в карты, лишь равнодушно пожимает плечами. Ветер сперва даёт о себе слышать, а потом показывается на глаза. Покорно склоняют головы последние лиственные деревья чуть выше по склону, они нынче уже много в чём участвовали, но сегодня не хотят испортить игру, на них нашло поболеть за нашу команду. Охотничья собака, этот обязательный парень, принюхивается к воздуху и издаёт короткий вой, который переходит во взвинченное завывание и может скакать в долину верхом на ветре, это будет слышно до самого Нойберга! — пустим его по миру, ведь это такой милый земной звук. Лесничий на мгновение поворачивается к собаке, но та избегает взгляда своего господина и мастера, почти пристыжённо смотрит в землю. Внизу по боковой дороге едет почти новенький микроавтобус местного транспортного предприятия, на котором экскурсанты совершают свои выезды, наверное отпускники сейчас как раз на пути в Марияцелль. Егерь спрашивает себя, поедут ли они через Фрайн и Мёртвую Бабу или через Нижние Альпы; нет, лучше через Фрайн, дорога через Нижние Альпы со времён ливней стала особенно коварной и опасной, об этом предупреждают по авторадио. Ну да водитель знает, он здешний. Только что последние маленькие люди сели в машину, а лесник — мужчина, который пойдёт далеко. И микроавтобус уже беззвучно свернул на повороте, пересёк лесную речку, это разгневанное дитя, которое раскидало почти все свои игрушки и за это, естественно, получило новые, только много больше, и они теперь забили всё его ложе. Местные власти опять не чешутся, людей на общественные работы не соберёшь, молодые мужчины все в горах, обслуживают охоту, где они могут за час заработать втрое больше, большинство в это время берут свой ежегодный отпуск. А дел непочатый край! Лесничему надо ещё взглянуть на речушку, которая берёт здесь начало; она причиняет лесничему больше всего забот, поскольку должна течь в Тирольский ручей, но, кажется, не имеет никакого желания: после ливней она даже передвинула своё ложе. И забрала с собой все постельные принадлежности. Новое ложе речушки срочно требует чистки. Там, где она лежит сейчас в гремучей тишине, в неописуемо спокойной и вместе с тем воющей от боли ночи смерти, тоща как неподалёку спят сыновья лесника и другие сыновья, ожидая, что шум разорвёт их вечную тишину, не крик ли ужаса послышался? Чьего? Сыновья взаимно гасят крики друг друга, как сигарету, чтобы отец не услышал. Там в любом случае нельзя оставлять камни и ложе тоже, либо уж оно должно быть, наконец, прибрано, при необходимости придётся купить новые простыни и наволочки. Речушка, в которой что-то пенится, — но что? — не может каждый вечер ложиться в своё вонючее посеревшее бельё. Это — и худшее — лесник должен пойти посмотреть, потом из дома он позвонит в управу Нойберга и забьёт тревогу, которая помылась, но для этого ещё надо набрать воды в рот. Разумеется, он будет молчать. Внизу отдыхают отпускники в их любимых шезлонгах и загорают, смешанный набор людей, наказание господне, они принимают солнце как средство наслаждения и пытаются сбежать от своей жизни в чужие постели, да, вот они лежат рядком, тоща как речушка наверху влезет в своё новое ложе и износит ему всё дно.

Не пурга ли это? Нет, пурги не может быть. Лесничий плотнее насаживает на голову шляпу с кисточкой серны и поворачивается лицом к горному ветру; собака так и не отходит от его левой пятки, хотя он — вольно! — её отпустил. С альпийского склона на мужчину и его собаку давит дремучий еловый лес, и вдруг егерь ощутил гигантскую испоконную тяжесть этого леса, он почувствовал каждое отдельное дерево, как будто оно росло на его собственной шкуре, ибо там, где потомство лесника однажды упало, застреленное, в бурьян, теперь царит пустота, как после этого вифлеемского избиения младенцев, какое здесь учинил только господин Г. (он у нас за Ирода). Егерь идёт, втянув голову в плечи, вдоль государственной дарственной дороги, собака семенит позади него; каменистый позвоночник склона в этом месте резко выступает, обнажён весь его спинной костяк, по которому с производственным шумом ползают тяжёлые лесовозы, пока у горной спинки не обломятся контрфорсы, м-да, долго им действительно не продержаться. В темноте кто-то листает лесника, как раскрытую амбарную книгу, вот, рука влезает в него и переворачивает пустые страницы, которые лесник забыл записать, а теперь поздно для того, чтобы оставить что-то после себя, след. Позади лесника остаётся пусто. Зато склон горы встаёт на дыбы, — значит, деревья на склоне делают что-то, чего они обычно не делают. Я слышу голос, это голос взросления ночи, в которой теперь живут его, лесника, дети, и это вообще их первый отпуск. Голос обращается к леснику на два голоса и при этом оголяет все силы, происходящие из хаоса, им только и хочется, чтобы их зашвырнули в пруд, как пару камешков, тут склон потемнел, упали тени, облака уплотнились, и вот уже поднимается из бездны вся сила тьмы, тьма сил, которые влачат за собой глину непреходящей, всё поглощающей влаги, всё ту движущую силу, которая тащит оставшееся, сдерживает дрожащее, развращает грядущее, а также облегчает отпускникам возможность остаться, поскольку больше не выпускает их. Воды правят, а больше не правит никто. Воздуха управляются ветром, но вода царит одна над всем.

Они шумят и гнутся не просто так, деревья, они не стоят, они работают! У лесника такое чувство, будто что-то разом подтолкнуло этот дремучий лес, один из живности, кроме этого роя, что только что взлетел. Немецкое войско, тот лес! Он насмерть стоит, он ни пяди не сдаст. Но лесник-то знает, что это уже не так, вы слышите, эй, господин Гриб, ваши дни сочтены, ваше дело крышка, сделанная из живого дерева, мы, нежные пластинки, с трудом поддерживаем вас снизу, когда вы поднимаете бурю против стихийной вырубки! Теперь буря рубит вас! С подачи почвы этот лес отобьют на людей; я вам сейчас скажу, что может сделать среди прочего этот лес, если явится к нам однажды: он может поднять с рельсов локомотив весом в сто двадцать тонн и швырнуть его о здание вокзала. И если вы окажетесь внутри вокзала в ожидании следующего поезда, то вы — часть участи мира, которому только вас и не хватало. Миллионов, миллионов и миллионов ему не хватало и до вас.

Уже почти подхваченный потоком валунов и древесины, который, подобно проносящемуся мимо поезду, бегло гладит его по волосам, лесник вырвался на свободу от вида ландшафта и принудительно повернул своё лицо в направлении движения; ему нужно пройти ещё изрядный кусок, чтобы обойти весь свой участок и посмотреть размер урона. Толпа людей, принёсшая огонь для своей еды, могла бы причинить лесу заметный ущерб, но не бойтесь, почва и древесина сейчас слишком напоены водой. Лесник треплет собаку по голове, а когда снова выпрямляется, то узнаёт, что нет в мире более здорового и весёлого человека, чем тот молодой мужчина, который выбирается из земли на том месте, где из безудержного склона выскользнули мухи; он всё ещё утопает в ней по пояс, подобно рабочему канализации, который вылез из колодца и сел передохнуть на краю люка. Сам очень внимательный, мужчина с удовольствием даёт себя рассмотреть во всём своём спортивном великолепии, это молодой парень, которого суконно-серый лесник за километры узнал бы по одежде, словно снятой с яркой картинки, которую он всегда носит, неприкрытый агент сети спортивной торговли, который должен сперва испробовать на себе всё, что потом будет капать на мозги покупателя, в том числе даже совершенно спортивный «БМВ», но, несмотря на смертельный исход, наши дети и внуки и впредь будут покупать эти и подобные им каталки для нашего серого существования: с одной стороны, чтобы фантастически упаковаться, с другой стороны, чтобы с грохотом вознестись над остальными людьми и предъявить грандиозное содержание в новой стойкой термосной одежде, которая надувает, как паруса, витринные стёкла изнутри. Наружность указывает на внутреннее, для того она и существует. Но для чего этот молодой человек, у которого ритмично шипит из ватных ушных затычек (чтобы не вытекал трупный сок заживо погребённых), вынырнул здесь, словно грациозный олень? И сегодня на нём, в отличие от обычного, вообще ничего нет, по крайней мере от головы до пояса ничего, остального пока не видно.

Лесник находит это нормальным. Он настолько был занят тем, чтобы не видеть своих детей, которые повадились бегать здесь сломя голову, то есть без головы на плечах, как это было и при жизни, что он всё ещё экспериментирует со временем обхода своего участка, чтобы они не попадались ему на глаза. То, что собака словно прилипла к нему, поджав метлу, которой она когда-то так радостно мела перед обоими мальчиками, — всегда для лесника знак, что лес позвал мёртвых, а никто к нему не пошёл, кроме, естественно, его сыновей, это для них типично. Уж они всегда, поскольку им нельзя было поехать в окружной город на поп-концерт, грезили более дикими, более яркими видениями; чем отец и мать могли им предложить в действительности, хотя они таки купили мальчикам даже собственный телевизор, памятный предмет для комнаты. Это священное телевидение добилось того, что боги оказались так же удалены от сотворенной ими жизни, как и мы, смертные. И так шло, как и должно было идти, простая церковная песня и сперва гроб, а потом вскоре другой. Не могли парни сделать это вместе, тогда бы хоть на похоронах сэкономили, всё прошло бы в одно мытьё, которое матери уж они сэкономили точно. Хотя бы ушли для этого на природу. Там, где из земли поднялся в воздух рой мух, наконец освобождённых для своего патрульного полёта, неведомо куда, из подземной дырки, на месте, где сыновья лесника прострелили себе по дырке в черепке, по зазубрине, которую им больше не сточить, там теперь появляется этот господин Шранц или как его там; по-видимому, он был привлечён необозримой массой чёрных пляшущих крылатых существ, которые уже пустились в сторону площади Героев, в Вену, где они потом будут поджидать господина Шранца, если он в своём папомобиле при господине государственном канцлере прибудет на всемирно знаменитый (но господин Шранц ещё более знаменит!) балкон, тогда они все сообща, как бьющие фонтаны (и так же мимолётно, как они, массы улетучиваются в наши дни гораздо быстрее, чем раньше, поскольку парковки нынче дороги!), выстрелят, выбросят руки вверх' и браво! возликуют, грубо крича, презрительно освистывая председателя Олимпийских игр, который любимого всеми спортсмена стряхнул с себя, как пловец капли воды, — спортсмена, которого этот Властелин Колец ещё пять минут назад превозносил до небес. Этот молодой человек, которого мы здесь видим торчащим в лесу, да он ведь весь в земле! Она налипла ему на лицо, на плечи, на руки; повсюду.