Джонатан Летем - Бастион одиночества
Уговаривать Артура не пришлось. На следующий день, во вторник, любуясь устилающим землю первым снегом, я стоял на автобусной станции в Кэмден-тауне. Подъехавший автобус начертил на девственно ровном снежном покрове две глубокие полосы и со вздохом остановился. Водитель выскочил из кабины и направился к багажному отсеку. Артур, приехавший без багажа, вышел из автобуса и, дыша в приставленные ко рту ладони, двинулся ко мне. Одет он был в легкую не по сезону короткую куртку. На плече висела спортивная сумка «Адидас».
— Ты здесь учишься? — спросил он в замешательстве.
— Это город. До колледжа отсюда три мили.
Артур посмотрел на меня недоуменно.
— Не волнуйся. Запросто туда доберемся, — хвастливо сказал я. Так у нас было заведено: старшекурсники или аспиранты на машине, а порой и кто-нибудь из профессоров, по особому стилю одежды безошибочно узнавали тебя среди местных жителей, останавливались, забирали и везли по узким улочкам умирающего индустриального центра, по трассе 9А, проложенной среди леса, до самого колледжа. Мне хотелось произвести на Артура впечатление. Я взял его сумку, и мы зашагали мимо закусочной «Данкин доунатс» к серой мокрой дороге.
Нас подобрал в городе сам Ричард Бродо, директор колледжа. Быть может, он приезжал сюда полакомиться пиццей. Я представил Артура, назвав его другом, приехавшим навестить меня из Нью-Йорка. Бродо сдержанно поприветствовал Артура и тут же напомнил мне, что посетители, остающиеся в студенческом общежитии на ночь, обязаны зарегистрироваться. Кроме того, они не имеют права находиться на территории городка более трех суток. Я заверил его, что мы не нарушим правила. С того дня, когда Бродо рассказывал нам о двух пиццах из его детства, он заметно постарел — так мне показалось. Неужели три месяца в Кэмдене для ректора были столь же насыщенными, как и у меня? — задался я вопросом. Признаться честно, мне стало жаль Бродо. То, что он предложил подвезти нас, служило доказательством его тщетного желания завоевать доверие студентов, найти наконец свое место в царстве бессистемности — место, которое до сих пор ему не удалось отыскать.
Дворники сбивали снег к краям ветрового стекла.
— Ты тоже учишься в колледже, Артур? — поинтересовался Бродо.
— Э-э… Гм… Я собираюсь в Бруклинский колледж. Только… гм… мне надо сдать еще парочку зачетов. В общем, я решил поступать в следующем году.
Его не вполне внятное объяснение заставило Бродо переменить тему разговора. Он улыбнулся и заметил:
— Для вермонтской зимы ты оделся не очень подходяще.
— Не-а, нормально, — ответил Артур. — Сэр.
Бродо довез нас до самого «Освальда», хотя кто угодно другой высадил бы возле будки охраны. Мне вдруг нестерпимо захотелось пригласить его в гости, и я задумался, бывал ли он хоть раз в студенческих общежитиях. Наверное, нет. Вот бы Мэтью удивился. Назвал бы мой порыв «Дево». Я не боялся, что Бродо увидит у нас наркотики или украденное имущество городка — мы никогда не забывали об осторожности. Но в последний момент я все же отказался от своей безумной затеи.
— Желаю приятно провести время, Артур. Может, надумаешь поступить в следующем году в наш колледж.
— Гм… Да, было бы здорово. Спасибо.
Буквально за два дня Артур Ломб прославился на весь Кэмден. Своими широченными джинсами, толстыми шнурками, несвязной речью, постоянными упоминаниями рэпа и граффити, а также неподдельным изумлением, в которое его привело наше обиталище, Артур поразил моих новых друзей и стал живым доказательством того, что все мои рассказы о Бруклине — не пустая болтовня. Как ни смешно, но Артур ошеломил студентов своей реальностью. Когда он заявлял, что должен пересчитать деньги, прежде чем отдать им наркоту — я, Артур и Мэтью убили все утро на раскладывание порошка по бумажным пакетикам, — мои однокашники снова и снова убеждались в его «уличной закалке». Наконец-то в городке появился настоящий наркоделец. Артур чувствовал, что привлек к себе общее внимание, и, как мог, этим пользовался. Так что было сложно определить, кто над кем смеется.
На третий день пребывания Артура в городке Раньон и Би отвезли нас в город. В хозяйственном магазине мы стащили по банке «Крайлона» и «Красного дьявола». Вечером того же дня мы вчетвером разрисовали боковые стены «Освальда», потом местную пивную, а заодно и здание отделения искусств. Мы с Артуром украсили Кэмден «истинно» бруклинским граффити, воспроизвели на стенах тэги «ДМД» и «БТЭК» — группировок, парни из которых когда-то подписывали слово «той» над нашими собственными метками. Здесь все эти буквы ровным счетом ничего не значили, хотя если бы мы вывели их на какой-нибудь стене в Бруклине, то вскоре познакомились бы с реанимацией в «Колледж Хоспитал». Раньон и Би несколько раз написали большими буквами «КОРОЛЬ ФЕЛИКС» — слова из какой-то их личной шутки. А затем, увидев, как ловко мы с Артуром орудуем распылителем, отказались от этого занятия.
Наверное, Артуру казалось, что он попал на съемки «Субботнего шоу» под названием «Наркоделец-самурай» или «Нанюхавшиеся кокаина в Вермонте». Я старался вести себя так, словно полностью адаптировался к местной жизни и нахожу нынешние условия своего существования привычными и естественными. При этом страстно желал, чтобы Артур усвоил одну вещь: Дилан Эбдус был на Дин-стрит подобием принца в нищенских одеждах, лишь выжидающего возможность занять свой трон. Естественно, я не хотел даже упоминать о произошедшем между Мингусом, Барреттом-младшим и Старшим. И отказывался признаваться самому себе в том, насколько долго я знаком с Артуром. Я даже об Аврааме ни разу не завел речь, только хвастливо заявил, что отцу почти ничего не известно о том, как я здесь живу. А ведь именно он внес большую часть платы за мое обучение. Но в тот момент это казалось мне незначительным.
В пятницу утром мы ужаснулись при виде своих художеств. Ярко-красные, наспех выведенные на пасторально-белых стенах буквы в свете солнца смотрелись шокирующе. Создавалось впечатление, что мы с Артуром, будто лунатики, вставшие с постели, отобразили в этом псевдоискусстве свои городские кошмары. В столовой только и говорили о том, кто мог это сделать, а Раньон и Би шепотом заверяли меня, что бояться нам нечего.
Мы лишь по-новому оформили нашу детскую площадку, только и всего.
По правилам, мне следовало уже сегодня посадить Артура на автобус и отправить обратно в Нью-Йорк, но я плевать хотел на все установления. Я жаждал показать ему пятничную вечеринку — в тот день она проводилась в «Крамбли Хаус». По городку гуляли слухи, будто я устроил у себя в квартире распродажу дури по сниженным ценам, а у Артура уже набралась сумма, которую требовал Роберт Вулфолк. Но мы желали устроить себе еще одну грандиозную ночь — и заодно употребить остатки наркоты.
Квартира была в нашем полном распоряжении. Мэтью в последнее время ночевал у подруги-второкурсницы, которая жила за пределами городка, в северной части Кэмдена, поэтому Артур расположился в комнате Мэтью. Я спал в гостиной, где, кроме кровати, стоял еще диван и был устроен камин. В тот день мы бесцельно слонялись по квартире, освещенной бледным декабрьским солнцем, приходя в себя после минувшей ночи и готовясь к следующей. Артур не выносил записи «Дево», «Уайр» и «Резиденте», которыми мы заслушивались в эту пору, поэтому залез в фонотеку Мэтью и выбрал альбом «Дженезис». В конце концов мы завалились подремать, я — на свою кровать, Артур на диван. Болтать нам было, по сути, не о чем. За нас говорила истерически-завораживающая музыка.
Внезапно раздался громкий стук в дверь. Оказалось, это не покупатель, а уборщица — женщина, имени которой я не знал, хоть и видел ее уже в сотый раз. Бледная, полная, согбенная — я смотрел на эту тетку как на старую каргу, хоть и было ей максимум лет сорок. В обязанности уборщицы входила чистка туалетов, поэтому мы всегда без слов впускали ее. Едва заметно кивнув Артуру, она удалилась в комнату Мэтью, к которой примыкала ванная. Я перевернул пластинку и вновь завалился на кровать.
Уборщица была из армии «серых» местных жителей — владельцев частных домов и земельных участков. Их отличали бесцветность и готовность раболепствовать, они усердно выполняли свою работу и обращались со студентами настолько почтительно, что были почти незаметны. Мы знали имена некоторых из них — людей в возрасте, отдавших Кэмдену по двадцать—тридцать лет, переживших несколько поколений не только студентов, но и профессоров и превратившихся в своего рода талисманы колледжа. Точнее, знали из прозвища — Скрампи, Рыжий. Их постоянно видели с газонокосилкой или снегоочистителем. Уборщицы же туалетов практически ни с кем не общались. Раньон называл этих служащих «людишками», а однажды даже поднял бутылку с пивом и сказал:
