Уильям Берроуз - Гомосек
В машине Ли повернулся к Аллертону:
– Чувак, вероятно, таит подрывные мысли. Знаешь, когда я учился в Принстоне, коммунизм был самым писком моды. Открыто выступая за частную собственность и классовое общество, ты определялся как тупая деревенщина или епископальный педераст. Но я не поддался заразе – коммунизму, то есть. Aqui. – Ли протянул таксисту три песо, и тот пробормотал что-то еще и яростно рванул рычаги. Машина дернулась с места.
– Иногда мне кажется, что мы им не нравимся, – сказал Аллертон.
– Мне-то что – пускай не любят, – отозвался Ли. – Самое главное – могут ли они что-то с этим сделать? В данное время – явно ничего. Им не дали зеленый свет. Таксист, например, ненавидит гринго. Но если он кого-то укокошит – а это весьма вероятно, – то не американца. Скорее всего – другого мексиканца. Может быть, своего лучшего друга. Друзья не такие страшные, как чужаки.
Ли открыл дверь квартиры и включил свет. Все жилище пребывало в беспорядке, казавшемся безнадежным. Тут и там были заметны попытки разложить все по кучкам, но признаков обжитости не наблюдалось. Ни картин, ни украшений. Вся мебель явно – чужая. Но присутствие Ли, тем не менее, пропитывало всю квартиру. Куртка на спинке стула и шляпа на столе не могли принадлежать никому другому.
– Я сейчас тебе налью. – Ли вынес из кухни два простых стакана и налил в каждый по два дюйма мексиканского бренди.
Аллертон попробовал.
– Господи боже мой, – сказал он. – Сюда, наверное, поссал сам Наполеон.
– Вот этого я и боялся. Неразвитый вкус. Ваше поколение так и не научилось извлекать удовольствие из того, что развитый вкус дарует посвященным.
И Ли сделал большой глоток. Ему удалось экстатически выдохнуть "а-ах!", но бренди попало в горло, и он закашлялся.
– Действительно, кошмар, – через некоторое время выговорил он. – Но все равно лучше, чем калифорнийское. От этого хоть коньяком пахнет.
Наступило долгое молчание. Аллертон сидел, откинув голову на спинку дивана. Глаза его были полузакрыты.
– Давай, я покажу тебе квартиру? – предложил Ли и встал. – Вот здесь у нас спальня.
Аллертон медленно поднялся на ноги. Они зашли в спальню, Аллертон улегся на кровать и закурил. Ли сел на единственный стул.
– Еще бренди? – спросил он. Аллертон кивнул. Ли присел на край постели, налил и протянул стакан Аллертону. Потом коснулся рукава его свитера.
– Хорошая вещица, дорогой мой, – сказал он. – Не в Мексике сделали.
– Я купил его в Шотландии, – ответил тот. На него напала икота – он подскочил и ринулся в ванную.
Ли остановился в дверях:
– Какая жалость, – сказал он. – В чем же дело? Ты, вроде, много не пил. – Он налил в стакан воды и протянул Аллертону. – Полегче?
– Да, наверное. – Аллертон снова лег на кровать.
Ли протянул руку и коснулся его мочки уха, погладил по щеке. Аллертон накрыл его руку своей и сжал ее.
– Давай снимем этот свитер.
– Давай, – ответил Аллертон. Он стянул свитер и снова лег. Ли снял свои ботинки и рубашку, потом расстегнул рубашку Аллертона и провел рукой по его животу и ребрам. Живот дрогнул под его ладонью.
– Господи, какой ты тощий, – сказал он.
– Я довольно маленький.
Ли снял с Аллертона ботинки и носки. Расстегнул ему ремень и брюки. Аллертон выгнулся, и Ли стащил с него брюки вместе с трусами. Его брюки вместе с бельем кучкой упали рядом, и он лег к Аллертону. Тот отзывался без враждебности, без отвращения, но в глазах его Ли замечал странное отчуждение, безличное спокойствие зверька или ребенка.
Позже, когда они лежали рядом и курили, Ли сказал:
– А кстати – ты говорил, что у тебя камера в закладе, и ты можешь ее потерять. – Ему, правда, пришло в голову, что в такую минуту вспоминать об этом бестактно, но он решил, что Аллертон не из обидчивых.
– Да. Четыреста песо. Квитанция истекает в следующую среду.
– Так давай завтра сходим и выкупим?
Аллертон пожал голым плечом, выглянувшим из-под простыни:
– Давай.
ГЛАВА 4
Вечером в пятницу Аллертон отправился на работу. Вместо своего соседа по квартире он вычитывал корректуру в газете на английском языке.
В субботу Ли встретился с ним в "Кубе" – баре, интерьер которого напоминал декорацию к сюрреалистическому балету. Стены украшали фрески подводных сцен: русалки и водяные в причудливых композициях с гигантскими золотыми рыбками таращились на клиентов бара с неподвижными одинаковыми выражениями апатичного смятения. Даже рыбы казались встревоженными, но безрезультатно. Возникало очень беспокойное ощущение – точно все эти гермафродиты испугались чего-то у посетителя за спиной или сбоку. Выпивохам от такого навязанного общества становилось не по себе, и они уходили в другие заведения.
Аллертон был несколько угрюм, а Ли было тоскливо и не по себе, пока он не опрокинул в себя пару мартини.
– Знаешь, Аллертон… – начал он после долгого молчания. Аллертон что-то мычал про себя, барабанил по столу пальцами и нервно оглядывался. Когда Ли заговорил, он перестал мычать и вопросительно поднял одну бровь.
"Паскудник умнеет на глазах", – решил Ли. Он знал, что никак не сможет наказать мальчишку за безразличие или дерзость.
– В Мексике – самые неумелые портные, которых я только встречал, сколько путешествую. Ты себе у них что-нибудь заказывал? – Ли осмотрел обноски Аллертона. Тот к одежде относился так же безразлично, как и сам Ли. – Вижу, что нет. Я, например, попал с одним по-крупному. Казалось бы, все просто. Я купил готовые брюки. Примерять не было времени. В них бы влезли мы оба.
– Некрасиво смотрелось бы, – сказал Аллертон.
– Люди бы думали, что мы – сиамские близнецы. А я тебе рассказывал про одного сиамского близнеца, который сдал своего брата фараонам, чтобы сняли его с джанка? Ладно, сначала о портном. Приношу ему эти штаны вместе с другой парой, говорю: "Эти брюки слишком просторные. Ты можешь их ушить до размера вот этих?" Он пообещал сделать через два дня. Прошло уже больше двух месяцев. "Manana", "mas tarde", "ahora", "ahotita", и всякий раз, как я к нему прихожу, – "todavia no", еще не готово. Вчера этого "ahora" я уже выдержать больше не мог – сказал ему: "Готовы или не готовы – отдавай мои штаны". Все брюки были распороты по швам. Я говорю: "За два месяца ты только и сделал, что выпотрошил мне брюки?" Отнес их к другому портному, говорю: "Зашивай". Ты есть хочешь?
– Вообще-то, да.
– Как насчет "Стейк-Хауса Пэта"?
– Отлично.
У Пэта подавали отличные стейки. Ли это место нравилось, потому что в нем никогда не было людно. Он заказал двойной сухой мартини. Аллертон – ром с колой. Ли заговорил о телепатии.
– Я знаю, что телепатия существует – сам испытывал. Доказывать неинтересно – что-то кому-то доказывать вообще неинтересно. Мне интересно, как ею пользоваться. В Южной Америке, в верховьях Амазонки, есть растение, оно называется "яхе". Вроде бы, оно усиливает телепатические способности. Им знахари пользуются. Один колумбийский ученый – забыл фамилию – выделил из яхе вещество, которое назвал "телепатином". Я в журнале об этом читал.
А потом мне другая статья попалась. Русские пользуются яхе, когда ставят эксперименты с рабским трудом. Им, похоже, хочется вызывать автоматическое послушание, а в конечном итоге – контролировать мысли. Беспонтово – никакого тебе разогрева, никакой болтовни, никаких номеров откалывать не надо. Залезаешь к кому-нибудь в душу и отдаешь приказы. У меня есть такая теория, что жрецы майя развили в какой-то форме одностороннюю телепатию, чтобы крестьяне им всю работу делали. Все это, конечно, им аукнулось рано или поздно, потому что телепатия – не односторонний расклад по природе своей, там не может быть передатчика и приемника.
А сейчас с яхе должны экспериментировать Штаты – если только они не глупее, чем я думал. Яхе ведь может стать ключом к полезному знанию, к телепатии. Все, чего можно добиться химическим путем, можно другими способами сделать.
Ли заметил, что Аллертону это не очень интересно, и сменил тему.
– А ты читал про одного старого еврея, который хотел провезти десять фунтов золота, зашив себе в пальто?
– Нет. А что там?
– Ну, вот – этого старого еврея сцапали в аэропорту по пути на Кубу. Я слыхал, у них в аэропорту что-то вроде миноискателя стоит – и он звонит, если человек через ворота проходит, и у него – какое-то жуткое количество металла. Так в газетах писали, что когда этого еврея начали трясти и нашли золото, видели, как в окно аэропорта заглядывает множество возбужденных иностранцев, похожих на евреев. "Ой, гефильте фиш! Нашего Аби заграбастали!" А в римское время евреи восстали – в Иерусалиме это, кажется, было – и порешили пятьдесят тысяч римлян. А жидовки – то есть, молоденькие еврейские дамочки, тут осторожнее надо, чтобы меня в антисемитизме не обвинили, – стриптиз устраивали с римскими кишками.
