Павел Тетерский - Muto boyz

Был, правда, момент, когда я на какое-то время серьёзно пожалел о том, что я всё ещё сижу в этом офисе. Что я всё ещё нахожусь в радиусе десятка тысяч километров от Первопрестольной, что я вообще родился — а что я ещё мог чувствовать, узнав от побледневшей Илоны, что «завтра с утра с тобой хочет встретиться Нэцкэ».

Я спешно набрал номер Чикатилы и спросил, что мне делать. Я попал не вовремя — он только что поел сушёных псилоцибинов[3], упакованных в пакетик и купленных в смартшопе неподалёку от его конуры. Поэтому моя встреча с Нэцкэ рисовалась ему абсолютно в других, героико-воинских тонах. Он посоветовал мне насобирать мухоморов и сварить из них супчик — тогда получится хитрое такое зелье, которое воины-берсерки втемяшивали себе в глотки перед тем, как пойти на врага, размахивая своими скандинавскими колунами.

— Серьёзно, — говорил Чикатило голосом бесноватого астролога, — это такой благородный озверин. Я недавно прочитал, что под ним сила воина увеличивается в десять раз. Да ты просто размажешь этого Нэцкэ по стенкам, открутишь ему гениталии. Снимешь с него скальп. А потом отберёшь все его деньги и приедешь ко мне в Амстердам.

Я обозвал его долбаным наркоманом, недоделанным воином-Кастанедой и как-то ещё — я не помню — и положил трубку Я не сомневался в Чикатилиной преданности — будь он в другом состоянии, он бы бросил всё, купил билет на ближайший рейс до Москвы и прилетел бы сюда, чтобы погибать вместе. Просто мне не повезло — так получилось, это был Его Величество Случай.

Глупо и нелепо, но я действительно сварил себе в тот вечер мухоморовый суп, а с утра разогрел на плите и принялся через не могу заливать внутрь. Зелье берсерков оказалось просто архи-, хрестоматийно мерзким отстоем — после каждого глотка к горлу подступали спазмы отрыжек со вкусовыми добавками из желудочного сока. Когда оставалась буквально пара ложек, я не выдержал и выблевал экстракт смелости, благородный озверин прямо на кухонный пол. Я даже не успел добежать до туалета — такая это была дрянь.

Так что на работу я пришёл ни жив, ни мёртв. Шифроваться от Нэцкэ было без мазы, и я решил стоять до последнего. Отрицать всё, держать рот на замке, терпеть все пытки — тогда, может быть, я мог остаться в живых.

Когда он приехал в офис, я опять перестал мандражировать — мне, как и в прошлый раз, было нечего терять, я опять стоял face-2-face с обстоятельствами. Нэцкэ мягко (насколько у него это могло получиться) попросил Илону пойти пообедать (хотя было что-то около одиннадцати эй эм) и уселся прямо напротив меня. Меня слегка обнадёжило то, что по его бокам не было этих его сраных големов — но сам Нэцкэ был лишь немногим меньше них, да и и сам своими ручищами мог кого угодно скрутить в де, а во-вторых, об этом нам ещё раньше рассказы вал Стриженов.

— Как он пи…дится, — говорил тогда Стриж, причмокивая толстыми щеками, — вы бы только видели: как он пи…дится…

От воспоминаний об этом разговоре мне стало нехорошо.

Нэцкэ с полминуты посверлил меня своими бандитскими рентгенами, прощупывая обстановку и как бы в последний раз раздумывая, и сразу приступил к делу — такие люди всегда приступают к своим делам сразу, без вступлений и переходных этапов. Ко ВСЕМ своим делам — будь то вопрос материальной компенсации обманутым клиентам или допрос проштрафившегося при помощи утюга (автомобильной дверцы из Гая Ричи как вариант).

— Мне пришлось уволить Илью, — сказал Нэцкэ. — Он не может быть генеральным директором. Он — бывший музыкант.

— Жаль, — сказал я. Я действительно опешил, хотя и со вздохом облегчения. — Наверное, мне теперь надо выполнять его функции до момента, пока вы не найдёте другого на его место?

— Я уже нашёл, — проговорил Нэцкэ, глядя прямо мне в мозг. — Это ты.

— Я???? Я… думаю, что не справлюсь.

Нэцкэ вперил в меня орлиный взор, достал из пачки какую-то пафосную сигарету типа «Davidoff», прикурил от зажигалки «Zippo» и констатировал:

— Напрасно ты так думаешь. В тебе есть деловая жилка. Я такие вещи вижу сразу. Мне для этого не нужно всё это говно, которому учат лохов на бизнес-тренингах.

Было очень странно слышать от него такие слова, как «бизнес-тренинги». Все тренинги, которые он проходил в течение своей насыщенной событиями био, наверняка сводились к теории Дарвина: это когда курсисты сдают экзамены при помощи кулаков, пушек и «Мерседесов-600».

— Ты можешь и отказаться, конечно, — продолжал Нэцкэ. — Но я предлагаю тебе тысячу двести, пока ты не раскрутишь всё это дело, и две — когда начнём работать в плюс.

— Тысячу сколько? Я согласен попробовать. — Я тут же отмёл все сомнения, во мне уже говорил жадный до денег раздолбай: я собирался поработать месяц (максимум — два), а потом быть уволенным за профнепригодность, как Стриженов.

— Мне на х… не надо, чтобы ты пробовал, — сказал Нэцкэ, вставая. — Один уже попробовал, всё, бля, хватит. Мне надо, чтобы ты работал. Ра-бо-тал. Будешь пробовать — денег не получишь. Будешь работать — я уже сказал. Я сразу пойму, работаешь ты или пробуешь.

Нэцкэ дал мне лаконичные указания насчёт дальнейших действий, одёрнул плащ и вышел вон. А я сел составлять всякие бизнес-планы, рожать идеи — в устной форме, потому что Нэцкэ не был карнегианцем, ему было достаточно слов.

Потом всё пошло-поехало, закрутилось, как пушехвостый грызун в колесике, завертелось лопастями большого пропеллера. Я встречался с Нэцкэ и говорил о необходимости расширять кругозор, не зацикливаясь только на «Формуле-1». О перспективности вывоза сноубордистов в чиповые Карпаты и на Эльбрус. О предновогодних скидках красноморских дайвинг-клубов и даже об автобусах для международных выездов футбольных хулиганов. Когда в казну посыпались первые копейки, я вытребовал право ходить на работу в пирсинге и одежде «спортивного молодёжного стиля». Когда копейки превратились в рубли, я взял на работу Свинью и начал корпеть над созданием тотализатора. Когда рубли превратились в доллары, мы переехали в новый офис, где у меня был отдельный кабинет, и наняли на работу ещё одного раздолбая-сноубордера из моих знакомых. После кризиса многие мелкие турагентства позакрывались, и кое-какие ниши освободились — получилось так, что мы вовремя подсуетились, и я, к своему удивлению, превратился в перспективного молодого человека со стабильным финансовым положением. С правом на хобби в свободное от работы время — но, поскольку хобби у меня не было, в свободное от работы время я сначала курил дурь и пил пиво в «Красных столах», а потом стал курить дурь и пить пиво дома. К весне мы, по всем раскладам, должны были начать работать в плюс, а к концу девяносто девятого года окупить затраты Нэцкэ. Когда я невзначай вспомнил, что собирался проработать месяц и быть уволенным за раздолбайство — когда я об этом вспомнил, тогда было уже поздно.

Поначалу я по очереди катал Илону и Настю, потом — только Настю. Дошло до того, что мы сняли неплохую однокомнатную квартирку в районе Белорусского вокзала и свили там уютное гнёздышко с пружинящим сексодромом и поганым ящиком «Панасоник», 12 каналов, диагональ 32. Вскоре после Нового года я купил б/у, но на хорошем ходу «Дэу-нексию», хотя иногда из принципа приезжал на работу на «копейке». В «Красных столах» я бывал всё реже: Чикатило был прав, с летнего апогея они съезжали вниз по наклонной траектории. Меня больше не вставляло это пьянство, передвижничество и фри лов — может, потому, что это уже происходило как-то неестественно, строго по выходным и по большей части в угоду ностальгии. А может быть, мне просто так казалось, потому что мой мир перестал сходить с ума, его башня встала на место — как у фундаментального танка «Иосиф Сталин» на Параде Победы в мае сорок пятого.

В один момент я вдруг понял, что стал патологически неинтересным — в первую очередь самому себе, — но старался по мере возможности не думать об этом. Только были вот эти Чикатилины ночные звонки, которые всё портили и после которых я подолгу не мог заснуть (Настя говорила: «Этот Чикатило до сих пор на тебя действует, как удав на кролика», а я отвечал ей: «Сама ты кролик» и затыкал ей рот поцелуями).

— …Ты же знаешь, Чикатило. Я ненавижу говорить про работу.

— Ты ненавидишь свою работу? Скажи мне, Нигер, ты ненавидишь свою работу?

— Долбаная обдолбанная скотина. Зачем ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что хочу узнать. Ты ненавидишь свою работу?

Я потянулся к холодильнику и взял оттуда всю пачку. Одной сигаретой было не обойтись — Чикатило был настроен на долгий трёп, в таком состоянии только и хочется, что трепаться и лезть людям в душу посреди тихой семейной ночи. Видимо, он звонил на халяву — он всегда звонил на халяву или по просроченным кредитным карточкам, иногда даже чужим, — Понимаешь, Чикатило. Здесь речь не идёт о любви или ненависти. Речь идёт о необходимости.