Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский
Индеанка опиралась на копье с шаром вместо наконечника. Лоб ее был невероятно высоким, а левый глаз, карий, косил так, что едва не выпрыгивал. Сквозь приоткрытые губы — все в морщинах — проглядывали кое-где стальные зубы. Старуха показалась бы чудовищем, если бы не правый, здоровый, глаз: он заливал своим светом лицо и сообщал ему красоту. Ноги ее еле двигались. Тринадцать воинов, переговариваясь о чем-то по-индейски, надели на нее плюмаж и мантию из перьев, такую же, как у них. Странное существо закрыло глаза и принялось раскачиваться. Изо рта его вырвался вопль — столь пронзительный, что две тысячи бойцов упали на колени. Гаргулья склонилась перед ним:
— Привет тебе, брат Марепуанту!
— Привет, малышка моя…
Старуха, похоже, видела сквозь опущенные веки, ибо делала широкие шаги, ходя взад-вперед, а от ее тела исходила колоссальная энергия. Войско пустилось в пляс, потрясая ружьями. Один старухин жест — и все оно выстроилось позади нее, напоминая хвост королевского павлина. Гаргулья прошептала:
— Это Мачи, колдунья и целительница племени. В нее вселился сын солнца. Обращайтесь к ней, как к мужчине.
Акк понимал: в качестве вождя отряда он должен что-то сказать. Но что? Похвалить костюмы и предложить им совершить заграничное турне всей труппой? Поблагодарить за покровительство? Любые слова будут неуместны, даже оскорбительны. Нужен подарок. Он украдкой поглядел по сторонам — не найдется ли цветов, чтобы наспех сплести венок. Ничего. Кондоры били крыльями. Вот оно! Два птенца! Отлично! И окраска подходящая: белый Ян и черная Инь. Чего еще желать? Он попытался отобрать птиц у Хумса, но тот вцепился в свое сокровище, словно у него хотели вытащить печень. Сквозь зубы он проговорил:
— Если тронешь птицу, откушу тебе сам знаешь что.
И прикрыл обеих своими руками. Неблагодарные кондорята за это едва не выклевали ему глаза. Тогда он спрятал их у себя за спиной, удерживая за связанные лапы, и опустил голову. Акк подошел к Мачи и поклонился, всем видом изображая, что ничего серьезного не происходит.
— Ну, как дела? Очень мило, что встретили нас. Как семья? Здоровье?
На ногу Акка полилась желтая струя, прервав его словоизвержение. Старуха его обмочила! Он отскочил назад… «Марепуанту» презрительно обратился к нему на безупречном испанском:
— Ты не можешь говорить от их имени, потому что живешь для себя. Твое тело все исписано. Ты владеешь слишком многим. Ты не приказываешь и не повинуешься. Ты- никто.
И она указала пальцем на Хумса.
— Ты, коротышка, будешь говорить.
Хумс, расстроенный непонятно чем, притворился непонимающим, но его подталкивали вперед птенцы, чьи клевки в мягкое место были чувствительны. Мачи издевательски засмеялась:
— Мне нравятся смельчаки!
Воины дружно воскликнули:
— Ао!
Еще пара клевков — и Хумс оказался прямо перед женщиной. Небольшого роста, Хумсу она показалась размером с египетскую пирамиду. Старуха протянула к нему руки, изрытые морщинами с тыльной стороны, но с розовыми детскими ладонями. Издав долгий вздох, он протянул ей птенцов, которые тут же успокоились, ожидая, пока им не развяжут лапы. Мачи прижала копье к груди, и кондоры уселись на венчавший его шар. Замахав крыльями, они поднялись в небо почти отвесно и скоро уже выглядели двумя черными точками. Восторженные крики воинов смешались с просьбой ненасытного ребенка: «Молока! Молока! Молока!». Один из них взял Хумса за правую руку и потер ее о белые перья своего наряда. Другой сделал то же с левой рукой, окрасив ее в черный цвет. Снова «Ао!» — и Мачи хриплым голосом, глядя Хумсу прямо в глаза, спросила:
— Что это значит?
Он пошатнулся. Тогда колдунья наставила на него копье:
— Отвечай! Быстро!
Тысячи идей с головокружительной скоростью мелькали у него в мозгу. Надо ответить правильно, или ему размозжат череп… Но в конце концов, почему бы не смолчать — и умереть? Больной, никчемный, ненужный, он донес из неведомых мест запечатанное послание для этого загадочного народа. На земле — арауканы, в небе — кондоры, они связаны друг с другом. Он, со своей вечной меланхолией, сирота с младенческих лет, каким-то чудом стал вестником того, что закончилась эра прозябания и нищеты и началась новая, отмеченная победами и процветанием. Ему позволили присутствовать при ее рождении, натерли ладони черным и белым. Иначе говоря, став братом индейцев, он должен заплатить за это, расставшись со своими детьми.
— Отвечай! Быстро! Что это значит?
Не отпрыгни Хумс в сторону, удар копья пришелся бы ему прямо в лоб. Шар задел лишь ухо, окрасив его кровью. Разъяренная старуха продолжала свой натиск. И вот боль принесла с собой озарение. Теперь понятно! Вопрос был ловушкой. Это событие ничего не значило. Он не потерял кондоров: птицы — другая грань его самого. Орел и решка. Но монета одна. Он заклекотал, маша руками, словно крыльями, стал подскакивать на месте, вздымая клубы пыли. И сделался кондором, черным и белым одновременно.
— У твоего отряда есть сердце, — сказала Мачи. — Мы ждем вас уже несколько веков.
Воины окружили Марепуанту, Хумса, его друзей и затанцевали, как бешеные. Когда же пришло изнеможение, они, посадив белых на лошадей вместе с собой, направились в селение, откуда неслись детские вопли.
Опять местные жители — серые, напившиеся. На минуту подобрев, индейцы приветствовали гуалов, потрясая оружием и расстилая на пути войска травяной ковер. Кони топтали свежие стебли, воздух наполнился благоуханием.
Акк замыкал шествие, трясясь на крупе лошаденки — по его мнению, худшей из всех. Гнев разбирал его, но понемногу, держась за перья всадника, он задремал. Лаурель, напротив, пребывал в страшном возбуждении. Ла Кабра, Ла Росита и фон Хаммер не давали ему покоя, споря за обладание телом. Правда, доводы у каждого были разные. Ла Кабра указывал, что он — единственный индеец из всех присутствующих, что после многолетних унижений он заслужил право отдохнуть душой и телом среди себе подобных. Отныне, благодаря встрече со старухой и гуалами, он больше не стыдится своих корней. Фон Хаммер перебил его: у героев нет корней! Здесь он нашел свой идеал: мужественные воители, солдаты, сплоченные мощнейшим из всех средств — магией… Война как священнодействие. «Закрой рот, нацист недорезанный. Одни воители уже потоптали тебя как следует. Если кто-то и достоин взять в руки
