Алексей Синиярв - Бляж
Лёлик стоял с подносом, как грач на помойке. Минька стоял рядом и победно щерился. Я демонстративно достал пачку «Палмела», в которой были обыкновенные «ТУ-134» и закурил.
Дело было вечером, делать было нечего.
Бармен же, прихватив с собой кого-то из зала, вышел на улицу, а вернулись они уже с зеленой пляжной скамейкой, затащили ее в зал, без всяких, потеснив соседей, тут же из-за стойки принесли небольшой складной столик, накрыли полосатой скатертью и зачем-то поставили солонку.
Бармен показал на столик рукой и сказал на иностранном языке:
— Просимо.
— Дзенькуе, — поблагодарил также на иностранном Минька и мы уселись отхлёбывать коньяк из граненых стаканов.
Народ некоторое время недоуменно смотрел на нашу компанию, но мы тихо дымили якобы «Палмелом», невозмутимо отхлебывая коньяк из стаканов, и интерес к нам быстро угас.
Всё бы ничего, но объясняться можно было только знаками — мощная колонка, что висела прямо над нашей головой, лупцевала сумасшедшими децибелами по барабанным перепонкам. И похожи мы были на тех самых рыб, которые не выдержали грохота концерта роллингов где-то во Франции и повыпрыгивали из пруда к едреней фене.
Коньяк понемногу переливался из стаканов в желудки, желаемый релаксейшен не наступал, было всё-таки скучновато и неуютно, как бывает в чужом и необжитом месте. Но тут глазастый Минька сделал кому-то ручкой и показал нам в слоистый от табачного дыма полумрак.
За одним из столиков, в компании с бодрым дядечкой, абсолютно седым и абсолютно без обязательного к этому возрасту живота, сидели наши сопляжницы.
Давайте восклицать, друг другу улыбаться.
Минька передислоцировался к соседям на переговоры, после чего они, захватив с собой стулья, переместились к нашему застолью. Столик пододвинули и все замечательно ускамеились.
В связи со встречей и знакомством из сумки сопляжниц была извлечена бутылка «Киндзмараули».
Подобными чернилами с отваливаюшимися этикетками, без продыха заставлены аж три полки магазина, расположенного в центре поселка. Этим явно дрянным и несомненно подпольным самодавом поселковый винно-водочный репертуар начинался и тут же завершался, не успевая достичь иных высот. В нашем же лабазе под горой помимо «Киндзмараули» водилась еще «Мадера» и даже шампанское, что как-то освежало и разнообразило быт.
От «Киндзмараули» стаканы приобрели густо-карамельный налет на стенках и какую-то липкость на нёбе.
— Не-е-т, тут толку нихт ферштейн, — наклонив голову к Миньке, крикнул Седой.
— Да и что можно хотеть от напитка в десять градусов по Менделееву? — солидарно прокричал Минька.
Однако, нам, на коньяк, пойло легло мутной взвесью, задурманив головы. Уже, казалось, и музыка не так уж сильно грохотала, и воздух посвежел, и дамы стали весьма приятней на вид.
— Потанцуем! — предложил Седой и подхватил за мягкие бока мамашу, Лёлик поддержал компанию, вывел из-за стола дочку и стал лихо ее раскачивать, мы же с Минькой лениво вытянули ноги, закурив по очередной сигарете.
Следующей рявкнула тухмановская «У той горы, где синяя прохлада»[21]. Тут уж и мы, выбравшись из-за столика, решили подёргаться, хотя бы от нечего делать.
В середине песни Лёлик споткнулся и вылетел на середину круга. Он обернулся, глупо улыбаясь, но не успел произнести и полслова, как, погано ухмыльнувшись, плюгавый, приблатненного вида парень толкнул его в грудь пятерней, крикнув при этом:
— Ты чего, а? баклан? Толкаешься чего?
Лёлик еле удержался на ногах и, чтобы не упасть, по инерции схватил парня за рубашку.
Брызнули пуговицы. Оторванный карман повис флагом капитуляции.
Блатной, выпучив глаза, схватил Лёлика за руки и ухватил зубами за нос.
Лёлик тоненько заверещал от охватившего дикого ужаса.
Но тут Седой, отставив мамашу, одной рукой схватил блатного сзади за волосы, большим пальцем другой надавил на глаз, а указательным и безымянным рванул за ноздри, запрокинув тому навзничь голову, и, вынудив отпустить нос испуганного Лёлика. Парень, потеряв равновесие, упал на колени, обеими руками закрывая пострадавший глаз.
В начавшейся сутолоке сопляжницы отскочили в сторону и, теперь быстро пробирались к дверям. По заведению прокатилось волнение, из глубины зала, расталкивая танцующих между столами, и что-то выкрикивая, к нам пробирались какие-то люди.
Минька подхватил ошалевшего Лёлика и быстро поволок к выходу. Мы с Седым поспешили следом.
Мать с дочкой, не по своей воле попавшие в гущу событий, выскочили раньше и теперь медленно, словно прогуливаясь, уходили по освещенной улице к центру поселка.
На наше счастье у входа стояла милицейская машина с распахнутыми задними дверцами. Мы встали поблизости, делая вид, что вышли покурить.
Буквально ту же из кафе выскочили трое, немного погодя выбежал в распахнутой до пупа рубашке зачинщик, однако, увидев сине-желтый уазик, они отошли в темноту и тоже закурили.
— Энто херово.
— Ничего, — сказал Седой. — Ничего пока херового. Стоим. Курим.
— Пока менты здесь может быть и ничего.
— Как нос-то?
— Да нормально. Не прокусил, кажись. Сука.
— Дай посмотрю.
— Херня, Лёля. У меня знакомому собака откусила. Пришили. Заросло.
— Это как угораздило? — спросил, трясясь, Лёлик.
— Сидел он на крылечке, собачку гладил, дружочек мой, дружок. И собака-то, своя, уж лет десять как в дому. Что ей в голову взбрело? Может наклонился низко он, испугалась собачина чего, может, подумала, хозяин за нос ее зубищами схватить хочет. Цап. И нету. Самого кончика.
Менты выволокли из забегаловки двух уже не стоящих на ногах посетителей и запихнули с матюгами внутрь канарейки. Дверцы хлопнули. Мотор, чихая, завелся, и надежды маленький оркестрик нестройно заткнулся.
— Что делать, пойдем понемногу.
— Идут за нами.
— Пусть идут.
— Сколько их?
— Четверо.
— Они тут все с ножами ходят.
— Не бзди раньше времени.
— Так что, парни, — сказал Седой, — бежим что ли? А? Чего бежим-то?
— Чего бежим? Идем.
— Да нет. Бежим, — уточнил Седой.
— Оно, иногда, лучше и побегать.
— А как завтра друг на друга будете смотреть? — усмехнулся Седой. — Чем дальше — тем хуже. Скоро они нас погонят. Вот тогда, да, точно побежим. Значит так. Сейчас разворачиваемся, таким же ровным шагом подходим и без слова, без разговора, молча, спокойненько — в рыло. Я — двоих в серединке. Вы — остальных. Отступать некуда — позади жопа. Пошли?
Седой, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел назад.
— Пошли, — разозлился Минька, — чего, суслики, встали?
— Чё, старый, забыл, как бычки в глазах шипят? — успел сказать чернявый с золотыми зубами.
Чинарик ударился в грудь Седому и покатился бордовым огоньком по асфальту.
Седой резко ударил его в переносицу, а носком ботинка ниже колена по косточке. Темные длинные капли брызнули на белую рубашку, чернявый схватился за ногу и, воя, стал кататься в пыли. Второго Седой с размаху, будто саблей, достал ребром ладони по кадыку, он как-то боком завалился к забору и пополз, хрипя, в сторону.
В это же время Минька длинными ручищами несколько раз с хлестким сочным звуком попал в лицо типу в разорванной рубашке. Тот нагнулся, обхватив голову, я со всего размаху бил его по спине, по ребрам, а Лёлик бегал вокруг и пинал ногами куда придется.
Четвертый сразу же отбежал на дорогу и визжал, приседая:
— В ножи их, блядь! в ножи!
Оставив нам допинывать любителя чужих носов, Минька ринулся к забору, выломал штакетник и кинулся за крикуном, но тот рванул с места быстрее собственной тени. Минька, перехватив штакетник копьем, с силой, наудачу запустил его в темноту.
— Пошли, парни, — сказал Седой. — Всё.
— Быстро, быстро давай.
— Да не бегите вы.
— Давайте-ка, робя, через парк, а речку вброд перейдем. И уже на горке, на горе. Они ведь могут шоблу собрать. Тут у каждого мотоцикл.
— Зелень пузатая, — потирая фаланги пальцев, выругался Седой. — Ханурики дешевые.
— Здорово ты их уделал, — восхитился Лёлик.
— Здоровье иметь надо, Лёля, — сказал довольный победой Минька.
— Что здоровье, — ответил Седой. — Здоровья может быть много, а толку хер на.
10
После карт, обеда и обязательной сиесты перед ужином, заступаем на трудовую вахту.
Сегодняшний вечер проходит под девизом «Фигаро перечитывать не будем» и абсолютно тверёзые мы впервые не торопимся взять инструменты в руки, а после двух отделений и вовсе попросили СС включить магнитофон, предварительно сымитировав обрыв провода.
Маныч почти сразу же ушел с Раей, перебрасывая из руки в руку тяжело обвисшую хозяйственную сумку, а мы подались в народ, к танцующим парочкам.
