Алексей Ручий - Наркопьянь
Долгий день, полный безумия, дождя и солнца. (Глава 6)
«Наша земля - это большая проселочная дорога, а мы, люди, - путники»
Генрих Гейне
Начало марта. Нечто, похожее на недоваренную пищу, - такое могут есть только самые неприхотливые гурманы. Вечная сырость и грязь. Небо, похожее на пристальный взгляд убийцы. Город словно насекомое в одной из переходных стадий развития, - весь в какой-то слизи, серый и сморщенный. Ненавижу это время.
Я медленно шел по проспекту, локтями расчищая себе путь. Всякое желание двигаться отсутствовало напрочь, но выбора или хотя бы его иллюзии у меня не было. Правильно заметили мудрые люди: дурная голова ногам покоя не дает.
Уже несколько месяцев я не работал. Средств к существованию не имел. Пища оказывалась в моем желудке с периодичностью, позволяющей разве что не помереть от голода. Ночевал обычно у друзей.
За последнее время я довольно-таки неплохо изучил теорию вероятности, каждый день вычисляя возможность того, что мне удастся сегодня найти себе пропитание и крышу над головой. Как правило, вероятность была низка, но, надо отдать должное небесам, все-таки имелась.
Каждый день я бродил по улицам, убивая время и борясь с голодом. Настоящий поэт должен быть голодным - вспоминалась не помню кем сказанная фраза. Голодным, блин... Временами в желудке урчало и ныло, а иногда он закатывал такие концерты, что все слова про голодных поэтов казались брехней сытых прозаиков.
Один мой приятель, Ефрейтор, как-то рассказывал мне, что однажды шел с девушкой по дороге в приблизительно похожем состоянии. То есть их было трое: он, девушка и их общий голод. И вот, значит, шли они, мечтали о супе из бараньих потрохов, запеченном в духовке поросенке или хотя бы о тарелке пельменей на двоих, как вдруг мой приятель увидел на обочине бутерброд (я давно заметил, что люди, подобные мне, то есть голодные и не имеющие ни копейки денег, ходят, как правило, опустив голову и шаря безумным взглядом по земле, многими это ошибочно понимается, как «повесить голову под грузом житейских проблем», однако на самом деле голова не повешена - она как раз находится в самом что ни на есть рабочем состоянии, то есть занята поиском средств к существованию). Бутерброд был абсолютно свежим и, как выразился мой приятель, «складывалось стойкое ощущение, что кто-то только что тут позавтракал и забыл один-единственный бутерброд, спешно собираясь и снимаясь с места трапезы». Кусок батона и колбасы – тогда о таком они могли только мечтать. Естественно, недолго думая, приятель и его девушка съели бутерброд, благодаря небо за столь щедрый дар. Свезло – так свезло.
К чему я все это? Так вот - у Берроуза в «Западных землях» упоминается Бог Последнего Шанса, помогающий обреченным, тем, кто сбился с пути в темноте и утратил всякую надежду выбраться из нее целым и невредимым. Бог того самого случайно найденного на обочине бутерброда. Мой бог. Именно к нему я и взывал в это мартовское утро.
А мимо шли люди. Серая бесформенная масса. Уж они-то, я был уверен, позавтракали. Хотя это и вряд ли пошло им на пользу – только апатия либо, наоборот, раздражение отпечатались на их лицах.
По этим лицам можно читать приговор, который бог однажды вынесет человечеству, если все-таки наберется смелости, - все их мелкие грешки, все эти пошлые гадости, скелеты в шкафу, все они явственно запечатлены в них. Глаза, полные ненависти и презрения.
Голод позволяет видеть мир в контрастах. Он очищает мозг от лишней информации, заставляет его мыслить четко, точечно. Ты выхватываешь детали, освобожденные от шелухи второстепенных признаков. Только основное: что, сколько, как - и тому подобное. Охотнику некогда думать о высших материях. Хватай и беги - так это называется.
Во всех моих каждодневных похождениях не было какой-то определенной цели, я просто бродил по городу. Заходил в музыкальные магазины, разглядывал пластинки, в книжных магазинах читал книги, возле метро и в парках стрелял сигареты. На самом деле моей целью была ходьба как таковая. Я мог идти целый день. Однажды дошел от Васильевского острова до железнодорожной платформы на Ленинском проспекте. В другой раз оказался вообще на правом берегу, в районе Ладожского вокзала.
Движение есть жизнь или что-то в этом роде - сказал кто-то из великих. Учитывая мое положение, движение являлось необходимым признаком моего физического и духовного существования на тот момент.
Внезапно начался дождь. Мелкий, вкрадчивый – противный дождь зимних оттепелей и первых мартовских дней. Я начинал ощущать себя героем какого-то заштатного голливудского триллера. Мистическая музыка, низкие ноты, пианинные басы, разбавляемые резкими каплями клавиш верхнего регистра. Я – весь натянутый нерв, сутулый, втянувший голову в плечи и прячущий руки в глубине карманов.
В недрах куртки завибрировал мобильный. Я достал его и заскочил в арку ближайшего здания, чтобы поговорить. В арке стояло несколько человек с зажженными сигаретами – в форменной одежде, видимо, клерки из офиса, находящегося в этом здании. Звонила Катя.
- Привет, - сказал я.
- Привет. Как дела?
- Если честно, паршиво.
- А что так?
- Есть куча причин, но вряд ли они будут тебе интересны...
- Не знаю. Может, и будут... ты приедешь?
Господи, меня еще куда-то звали! Бог Последнего Шанса – все-таки он существует. Или, по крайней мере, его иллюзия...
- Конечно, могу приехать.
- Тогда приезжай сегодня вечером.
- Хорошо, я приеду.
- Я буду ждать, только...
- Только что?
- Только приезжай трезвый.
- Ага, - она вешает трубку, я убираю мобильный в карман. Все-таки иногда везет. Иногда меня еще зовут в гости.
С Катей у нас ничего не вышло. Из-за того, что я много пил и ни черта не делал. Так бывает. Большинству девушек не нравятся пьющие самонадеянные мужчины. Точнее, им не нравятся самонадеянные мужчины. Ты можешь пить, но только когда она тебе позволит. Им нравится возиться с нами как с детьми. Играй по ее правилам - и она даже будет покупать тебе выпивку. Но не вздумай проявлять свое Я. Пить когда тебе вздумается. Это противопоказано. Тогда игры в материнскую опеку заканчиваются. И ты оказываешься глупым самонадеянным болваном.
Приблизительно так и получилось с Катей. Наверное, я ей нравился, но вряд ли она когда-нибудь смогла бы смириться с тем, что я все делаю по-своему, превращая свою жизнь, по ее мнению, в ад кромешный. Проебывая шанс за шансом. Слишком много рациональности. При всех разговорах о довлеющем над женщиной интуитивном и эмоциональном начале, они все-таки очень рациональны. Больше, чем мужчины. Это и стало камнем преткновения в наших отношениях.
И, тем не менее, мы остались друзьями. Ее интересовали мои стихи, мои взгляды, мой экстремальный стиль жизни. Она могла пригласить меня к себе в гости. И я мог к ней поехать. По крайней мере, она всегда меня кормила.
Это были моменты моих пронзительных поражений, моих беззвучных слез, когда я падал ниц к ее ногам, меняя свою свободу на тепло, домашний уют и женскую заботу.
Но до вечера было еще далеко. Целый день. Серый простуженный день в начале марта. Ненавистного марта. Я вспомнил, что в марте день рождения Кати. Забавно.
Мимо пронесся спортивный автомобиль, обдав меня брызгами. Сука, блядь... Ненавижу всех этих придурков на дорогих спортивных автомобилях. Они слишком крепко уцепились за материю, позабыв, что она всего лишь прах... Вот вокруг все эти старинные дома в стиле позднего барокко – когда-то они принадлежали богатым и влиятельным людям, но где они, эти люди, теперь? Канули в небытие, в сырой болотный туман этого города. А их дома давно превращены в коммуналки, в которых живут нервные старухи и алкаши.
Сам того не заметив, я вышел на набережную Обводного канала. Недалеко находился Балтийский вокзал. Туда я и решил пойти – дождь достал. Мимо прогрохотал трамвай.
Площадь перед Балтийским вокзалом всегда заполнена какими-то людьми, в любую погоду. У ларьков с шавермой трутся работяги и студенты, сзади на них наседают вонючие оборванцы и старики-бутылочники. На скамейках в сквере спят бомжи, а рядом с ними – их собаки. Кто-то пьет водку с горла. Кто-то декламирует стихотворения. Социальный срез, представленный здесь, позволяет убедиться в растущей с каждой минутой процентной доле сумасшедших.
Я пересек площадь и зашел в просторный зал вокзала. На электронном табло горели зеленые цифры и буквы – убывающие и прибывающие электрички, время и станция. Возле турникетов стояли менты и о чем-то разговаривали с кавказцем в кожаной куртке. У касс группировалась небольшая кучка тех, кто покупал билеты. Надо же – кто-то еще покупал билеты!
Мимо меня, громко разговаривая, почти крича, прошли несколько школьников, прикинутых под тру-эмо – черные волосы, косые челки, толстовки с черепами, розовые шнурки. Я проводил их взглядом. Две девчонки и три пацана, один сжимал тонкими бледными пальчиками двухлитровую бутыль кока-колы, которая в его руках казалось межконтинентальной ракетой с ядерной боеголовкой. Я не понимал молодое поколение. Как, впрочем, и они – меня.
