Чак Паланик - Удушье
И что пытка будет пыткой, а унижение — унижением, только если ты сам решишь страдать.
«Спаситель» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
И вот ведь смешно: как только кто-то спасает тебя, первое, что хочется сделать — спасти других. Всех людей. Каждого.
Малыш никогда не узнал имя этого человека. Но никогда не забывал ту улыбку.
«Герой» — неподходящее слово, но это первое, что приходит на ум.
Глава 6
В следующий раз, когда прихожу навестить маму, я по-прежнему Фред Гастингс, её государственный защитник, и всю дорогу она мне поддакивает. Пока не сообщаю ей, что всё ещё не женат, а она говорит, мол, это позор. Потом включает телевизор, какую-то мыльную оперу, ну, знаете, где настоящие люди прикидываются фуфельными, с надуманными проблемами, а настоящие люди наблюдают за ними, чтобы забыть свои настоящие проблемы.
В следующий визит я по-прежнему Фред, но уже женатый и с тремя детьми. Это уже лучше, но трое детей… многовато. Людям следует ограничиваться двумя, замечает она.
В следующий визит у меня уже двое.
С каждым визитом её под одеялом остаётся всё меньше и меньше.
С другой стороны, всё меньше и меньше Виктора Манчини сидит на стуле у её кровати.
На следующий день я снова я, и проходит всего несколько минут до момента, когда мама звонит и вызывает медсестру, чтобы та провела меня обратно в холл. Мы сидим молча, потом я беру куртку, а она зовёт:
— Виктор?
Говорит:
— Должна тебе кое-что сказать.
Скатывает из пуха катышек между двух пальцев, скручивает его, делая меньше и туже, потом, наконец, поднимает на меня взгляд и спрашивает:
— Помнишь Фреда Гастингса?
Да уж помню.
У него сейчас уже жена и двое замечательных детей. Так приятно, говорит она, увидеть, как жизнь работает на хорошего человека.
— Посоветовала ему купить землю, — говорит мама. — Новой они уже нынче не делают.
Спрашиваю её, кто такие эти «они», — а она ещё раз жмёт кнопку вызова медсестры.
На выходе обнаруживаю доктора Маршалл, которая ждёт в коридоре. Она стоит тут же, прямо у двери моей мамы, пролистывая записи на планшетке, и поднимает на меня взгляд: глаза её уже спрятаны за толстыми стёклами очков. Её рука быстро выщёлкивает и отщёлкивает авторучку.
— Мистер Манчини? — спрашивает она. Складывает очки, кладёт их в нагрудный карман халата и сообщает. — Нам обязательно нужно обсудить случай вашей матери.
Трубку для желудка.
— Вас интересовали другие варианты, — говорит.
Из двери медпункта дальше по коридору за нами наблюдают три сотрудницы, склонив головы друг к другу. Одна, по имени Дина, зовёт:
— Покатать вас двоих в колясочке?
А доктор Маршалл отзывается:
— Займитесь, пожалуйста, своим делом.
Мне она шепчет:
— На всяких мелких операциях персонал начинает вести себя так, словно они ещё в медучилище.
Дину я имел.
См. также: Клер из Ар-Эн.
См. также: Перл из Си-Эн-Эй.
Волшебство секса — обладание без обузы владения. Сколько женщин домой не води — со складским местом никогда проблем не возникает.
Доктору Маршалл, её ушам нервным рукам, сообщаю:
— Не хотелось бы, чтобы её кормили насильно.
Сёстры продолжают наблюдать за нами, доктор Маршал берёт меня под руку и уводит от них со словами:
— Я общалась с вашей матерью. Какая женщина! Эти её политические акции. Все эти её демонстрации. Вы её, наверное, очень любите.
А я отвечаю:
— Ну, не сказал бы, что прям так уж.
Мы останавливаемся, и доктор Маршалл что-то шепчет, так что мне приходится придвинуться поближе, чтобы расслышать. Слишком поближе. Медсёстры продолжают наблюдать. А она выдыхает мне в грудь:
— Что если бы нам удалось полностью вернуть разум вашей матери?
Выщёлкивая и отщёлкивая ручку, продолжает:
— Что если бы нам удалось сделать её умной, сильной, энергичной женщиной, какой она была в своё время?
Мою мать, такой, как она была в своё время?
— Это может стать возможным, — замечает доктор Маршалл.
И, даже не думая, как такое прозвучит, я говорю:
— Боже упаси.
Потом прибавляю как можно быстрей, что затея, пожалуй, не такая уж и хорошая.
А вглубь по коридору медсёстры хохочут, зажав рты руками. И даже с такого расстояния можно разобрать слова Дины:
— Это послужит ему отличным уроком.
В мой следующий визит я по-прежнему Фред Гастингс, и мои двое детей приносят из школы сплошные пятёрки с плюсом. На этой неделе миссис Гастингс красит нашу столовую в зелёный.
— Голубой лучше, — возражает мама. — Если речь о комнате, где ты собираешься держать пищу.
После этого столовая становится голубой. Мы живём на Восточной Сосновой улице. Мы католики. Деньги храним в Городском первом федеральном. Ездим на «Крайслере».
Всё по велению моей мамы.
В следующую неделю я начинаю всё записывать, все подробности, чтобы от этой недели до следующей не позабыть, кто я да что я. «Гастингсы во все праздники ездят отдыхать на озеро Робсон», пишу. Мы ловим рыбу на блесну. Болеем за «Пэккерсов». Никогда не едим устриц. Покупаем участок. Каждую субботу я первым делом сажусь в зале и штудирую записи, пока медсестра идёт посмотреть, не спит ли мама.
Стоит мне войти в комнату и представиться Фредом Гастингсом — она тычет пультом в телевизор и выключает его.
Самшит вокруг дома ничего, учит она, но вот бирючина — лучше.
А я всё записываю.
Люди высшего сорта пьют только скотч, говорит она. Водосток свой прочищайте в октябре, а потом в ноябре повторно, говорит. Оберните воздушный фильтр в машине в туалетную бумагу, чтобы прослужил дольше. Вечнозелёные подрезайте только после первых заморозков. На растопку лучше всего идёт зола.
Записываю всё. Составляю опись того, что от неё осталось: пятна, морщины, её набухшая или пустая кожа, чешуйки и сыпь, — и пишу себе напоминания.
Ежедневно: носи крем от солнца.
Крась седину.
Не сходи с ума.
Ешь меньше жирного и сладкого.
Побольше качай пресс.
Не начинай забывать всякое-разное.
Подрезай волосы в ушах.
Принимай кальций.
Увлажняй кожу. Ежедневно.
Заморозь время на одном месте навеки.
Не старей, чёрт тебя дери.
Она спрашивает:
— Ничего не слышно от моего сына, Виктора? Помнишь его?
Прекращаю писать. У меня болит сердце, но я уже забыл, к чему бы это.
Виктор, рассказывает мама, никогда её не навещает, а если и приходит — то не слушает. Виктор вечно занят, рассеян и на всё ему плевать. Он вылетел из медицинского, и делает из своей жизни полнейший хаос.
Она подбирает пух с одеяла.
— У него какая-то там работа с минимальной зарплатой, экскурсоводом, или что-то такое, — рассказывает. Она вздыхает, и её жуткие жёлтые руки нашаривают пульт от телевизора.
Спрашиваю: разве Виктор за ней не присматривал? Разве нет у него права жить собственной жизнью? Говорю: а может быть, Виктор так занят, потому что каждый вечер он куда-то идёт и в буквальном смысле убивает себя, чтобы оплатить счета за её постоянный уход. Это минимум три штуки баксов каждый месяц, на минутку. Может, как раз поэтому Виктор бросил учёбу. Говорю — просто возьмём и предположим: может быть, Виктор, чёрт его дери, делает всё, что в его силах.
Говорю — может, Виктор делает больше, чем кому-то там кажется.
А моя мама улыбается и отвечает:
— Ах, Фред, ты всё тот же защитник безнадёжно виновных.
Мама включает телевизор, и на экране прекрасная женщина в сверкающем вечернем платье бьёт другую прекрасную молодую женщину бутылкой по голове. Бутылка даже не примяла ей волосы, но женщина теряет память.
Может быть, Виктор разбирается с собственными проблемами, говорю.
Первая прекрасная женщина перепрограммирует женщину с амнезией на мнение, что та — робот-убийца, который должен выполнять распоряжения прекрасной женщины. Робот-убийца с такой охотой принимает своё новое обличье, что даже интересно становится: может, она просто разыгрывает потерю памяти, а так вообще — всегда искала удобный повод мочить людей направо-налево.
Мои разговоры с мамой, мои злость и негодование будто сливаются по стоку, пока мы сидим и наблюдаем это.
Мама в своё время подавала на стол омлеты с налипшими чёрными хлопьями покрытия со сковородки. Она готовила в алюминиевых кастрюлях, а лимонад мы пили из алюминиевых кружек, мусоля их гладкие холодные ободки. Подмышки мы душили дезодорантом на основе солей алюминия. Сто пудов, были тысячи путей, по которым мы пришли бы к этой же точке.
В рекламном перерыве мама просит назвать ей хоть один хороший факт из личной жизни Виктора. Как он развлекается? Кем он видит себя в следующий год? В следующий месяц? В следующую неделю?
Пока что понятия не имею.
— И какого же чёрта ты хочешь сказать, — спрашивает она. — Мол, Виктор каждый вечер себя убивает?
Глава 7
Как только официант уходит, я подцепляю на вилку половину моего филейного бифштекса и целиком пихаю её себе в рот, а Дэнни просит:
