Юрий Рытхеу - Время таяния снегов
— Подойди к Василию Львовичу и скажи. Он, думаю, поймет тебя.
— Ну, а ты понимаешь меня?
— Я-то понимаю, — с иронией отозвался Кайон.
Ринтын пошел вдоль колонны. Университет занимал весь широкий проспект от Восьмой линии до Первой. Кругом гремела музыка, мелькали разноцветные воздушные шары. Научные работники пели задорную песню. Это так удивило Ринтына, что он забыл, зачем пришел. Он остановился поодаль. Василий Львович вел себя отнюдь не так, как должен вести себя научный сотрудник в понимании Ринтына. Как же объяснить ему? Язык не повернется сказать, что Ринтыну очень хочется провести сегодняшний вечер с девушкой. Ведь такого у него никогда не было.
Ринтын медленно побрел обратно. Он не заметил, как колонны двинулись, и ему пришлось побежать, догоняя своих.
Броня крепка, и танки наши быстры,И наши люди мужества полны,В строю стоят советские танкисты,Своей великой Родины сыны!
— пели в колонне филологического факультета.
Ринтын догнал своих у сфинксов. В толпе, сгрудившейся на тротуаре, он увидел старого знакомого, Мушкина. Милиционер стоял прямо, торжественно, только маленькая его голова медленно поворачивалась в разные стороны.
Ринтын поздравил Мушкина с праздником. Тот поднес руку к козырьку и крепко пожал Ринтыну руку.
Университетское знамя, которое нес Герой Советского Союза Романютин, уже трепетало на мосту.
Вот и Кайон. Идет так, будто всю жизнь бывал правофланговым на таких больших демонстрациях. Следит, чтобы никто не пристраивался сбоку и не выходил из ряда. Он строго шепнул Ринтыну:
— Нарушаешь порядок.
Наташа шла позади. Ринтын немного отстал и пошел рядом с ней.
5
Ехали в переполненном вагоне, крепко прижатые друг к другу. Вокруг слышались веселые разговоры, обрывки песен. Над головами качались разноцветные шары, прыгали игрушечные «раскидайки» и оглушительно визжали "уйди-уйди".
За окнами проносилась оголенная, приготовившаяся к снегу земля. Посреди чистого поля вдруг возникала одинокая труба — след войны или груда красного кирпича, присыпанная пеплом штукатурки. Кое-где валялись противотанковые железобетонные пирамиды, искореженные железные конструкции и обрывки Колючей проволоки.
Лицо Наташи было так близко, что Ринтын не мог смотреть ей в глаза. От девушки исходил какой-то особый запах, похожий на первый свежий снег. Наташа без умолку болтала, рассказывала о своих родителях, и Ринтын был благодарен ей за то, что она избавляла его от необходимости вести беседу.
— Отец хлопочет, чтобы переехать в Ленинград.
— Разве в Пушкине плохо? — спросил Ринтын.
— Нет, почему же, — ответила Наташа. — Но мы до войны жили в городе. Ездить неудобно. Зато летом прелесть — парк, народу всегда много. Будешь к нам приезжать в гости?
— Буду, — едва сумел произнести Ринтын.
— Мама у меня работает бухгалтером в сельскохозяйственном институте, а в Пушкине у них главная база. В Ленинграде на Загородном проспекте наш дом разбомбило. Все пропало. И пианино. Когда я была маленькая, мама собиралась учить меня музыке. Перед самой войной купили пианино. Мы вернулись — ни пианино, ни дома. В развалинах отец откопал только кусок черного дерева и помятый шарик от кровати…
Ринтын удивлялся: никто из стоящих вокруг особенно и не прислушивался к тому, что говорила Наташа. Видимо, для них все это было привычно. Очень возможно, что многие пережили нечто более страшное, чем просто разрушенный дом.
Пока шли от вокзала, Ринтыну на глаза несколько раз попадались руины, обнесенные заборами. Трудно было не обращать на них внимания. Каждая рухнувшая стена, голый остов бывшего человеческого жилья, отгороженный пустырь возвращали его к тому, что было здесь совсем недавно.
В подъезде Наташа взяла Ринтына за руку, как малыша, и повела за собой по лестнице. На площадке третьего этажа она выпустила его руку и сказала:
— А теперь сам нажми рыбий глаз.
Ринтын растерянно огляделся.
— Да вот он на стене, глаз-то, — показала Наташа. — Кнопка. Ты забыл, что по-чукотски кнопка называется "рыбий глаз"?
— Забыл, — пробормотал Ринтын и нажал черный сосочек, торчащий в стене. Он недоумевал, на каком таком чукотском языке эта штука называется рыбьим глазом, но он был в гостях и не должен задавать вопросы.
Дверь открыла пожилая полная женщина.
— Мамочка! Папочка! — закричала Наташа. — Я его привела!
Она подтолкнула Ринтына в прихожую. Набежало откуда-то много народу. Ринтына окружили и разглядывали с откровенным любопытством.
— Ринтын по национальности чукча, — объявила Наташа. — Он приехал из самой-самой далекой земли и учится вместе со мной в университете.
— Студент, значит, — сказал пожилой человек в очках. — Будем знакомы: Петр Петрович, отец Наташи.
Ринтын пожал протянутую руку.
— Твоя понимай по-русски? — спросил Петр Петрович.
— Понимай, — невольно подлаживаясь под его тон, ответил Ринтын.
Петр Петрович обнял гостя за плечи и повел в комнату, где от стены до стены тянулся большой стол, уставленной закусками, напитками и цветами. Следом из прихожей двинулись гости. Они громко обсуждали внешность Ринтына.
— Симпатичный паренек, — сказал кто-то.
— Скромный, — похвалил другой.
— Опрятно одет, — заметил третий.
Петр Петрович посадил Ринтына на диван, сам пристроился рядом и сказал:
— Говоришь, твоя учится вместе с Наташа?
Ринтын кивнул.
— Вы знаете, какой это замечательный народ чукчи! — обратился к гостям Петр Петрович. — Я читал роман Семена Зернова "Человек уходит в море". Советую всем познакомиться с этим произведением. Необыкновенная честность, выносливость, правдивость отличают этих людей. Одним словом, экзотика!
Петр Петрович засмеялся и нагнулся к уху Ринтына:
— Твоя слушай-слушай — моя говори.
В дверях показалась Наташа.
— Папочка! Что ты как-то странно разговариваешь с моим гостем?
— Как странно? Чтобы ему легче было понимать, — заявил Петр Петрович. Твоя-моя, и все ясно как на ладони.
— Да Ринтын лучше тебя знает русский язык, — сказала Наташа.
— Неужели? — смутился Петр Петрович. — А я-то с ним чуть ли не по-китайски говорю!
Гости оживились.
Наташа села рядом с Ринтыном, оттеснив отца. Она ласково смотрела на парня. Такого с ним никогда не случалось: на душе смятение, и в то же время он был по-настоящему счастлив оттого, что такая девушка обращается с ним как со своим близким, явно предпочитает его всем другим.
В комнату вошла хозяйка и пригласила гостей к столу.
Ринтына посадили на почетном месте — между Петром Петровичем и Наташей.
— Дорогие друзья! — торжественно сказал Петр Петрович, высоко подняв рюмку. — Позвольте мне вас поздравить с праздником Октябрьской годовщины и пожелать вам всего хорошего.
— Ура! — крикнул хорошо одетый мужчина, сидевший напротив, и опрокинул в рот содержимое рюмки.
Ринтын сразу же обратил на него внимание. Человек этот был не только лучше всех одет, но и отличался высоким ростом и полным, пышущим здоровьем, румяным лицом.
Все выпили, и некоторое время в комнате слышался только звон вилок.
— Товарищи! — теперь рюмку поднял хорошо одетый мужчина. — Я предлагаю тост за нашего гостя, представителя Ледовитого океана. Как вас зовут? — обратился он к Ринтыну.
— Меня зовут Анатолий, по отчеству Федорович.
— Позвольте! — вмешался Петр Петрович. — Почему Анатолий Федорович? Я читал, что настоящие чукчи не имеют имен и отчеств. У них одно имя, как у римских императоров и прочих королей. Правда?
— Но меня все же зовут Анатолий Федорович, а фамилия моя Ринтын.
Хорошо одетый мужчина вежливо ждал, пока выскажется хозяин. Тот перегнулся через стол и виновато произнес:
— Ты уж, брат, извини нас. Мы мало знаем ваш народ, ваши обычаи и ненароком можем ляпнуть такое, что тебе будет не очень приятно. Заранее, таким образом, извиняемся. И все-таки мне хочется выпить за тебя, будь ты просто Ринтын, и будь ты трижды Анатолий Федорович!
Все выпили. Петр Петрович задумчиво пробормотал:
— Но все же как это так? Я же своими глазами читал про имена…
— И так тоже правильно, — успокоил его Ринтын. — Когда я появился на свет, мне было дано имя Ринтын. И я с этим именем прожил до шестнадцати лег, пока не пришел срок получать паспорт. Я работал тогда в порту Гуврэль. Начальник Гуврэльского отделения милиции товарищ Папазян сказал мне, что это непорядок: иметь паспорт без имени и отчества. "Как хочешь, — сказал он, — но без имени и отчества за паспортом не приходи". На мое счастье, в тот год начальником Гуврэльской полярной станции был мой давний знакомый, которого звали Анатолий Федорович. Он разрешил мне взять свое имя и отчество…
