Джон Кинг - Человеческий панк
Говорят, дом — это где твоё сердце, наверно, это правда. Надеюсь, Люк осядет, найдёт место, которое сможет назвать домом. Может, он будет разливать лагер в Гонконге или продавать пиццу в Нью-Йорке. Звучит романтично, но это способ провести остаток жизни в одиночестве. Он хороший парень, он такого не заслуживает. Нельзя отрываться от корней — от места, где ты вырос, или от музыки, которую слушаешь, от пабов, где пьёшь, девушек, которых любишь, от всего, что наполняет твою жизнь. Понять эту истину несложно, он должен суметь. Делаешь в жизни всё, на что способен, относишься к людям так, как хочешь, чтобы они к тебе относились, уважаешь их и ждёшь уважения в ответ. Обычно люди усваивают это, когда вырастают, и не важно, говоришь ли ты сам с собой, ходишь в ночной патруль, считаешь себя жертвой инопланетян или ты веришь в непорочное зачатие, пока не начинаешь думать, что твоё мировоззрение — единственно правильное. Хозяева жизни это никогда не усвоят, и поэтому они такие высокомерные, и их все ненавидят. Они не умеют себя вести. Не могут быть скромными. Если бы все понимали, как думают другие люди, что они чувствуют, жить было бы гораздо проще. В этом правда, и это гораздо важнее, чем бесчисленные законы и постановления, написанные богатыми для богатых. Тэтчер говорила, что нет такой штуки, как общество, но она ошибалась. Просто оно свободнее и спокойнее, чем ей казалось, не болеет ни снобизмом, ни политкорректностью. Обычно люди стараются. Ошибаются и пытаются учиться на ошибках. Делай другим…
— Эй, мудила, не спи, замёрзнешь, твоя очередь покупать пиво, — орёт Дэйв в футе от меня.
У меня звенит в правом ухе, так что я беру его в захват, чтобы он замолчал, складываю губы в поцелуй, и он отпрыгивает, бурчит, что Геи захватили мир, не говоря уже о правительстве и СМИ. Смотрю на логотип «Стоун Айленда», достаю десятку и наклоняюсь к бару, держу бумажку за уголок, сгиб делит пополам лицо Её Величества. Бармен подходит, все делают заказы, вежливые и дружелюбные, разговор течёт дальше. На заднем фоне Трики бормочет, что надо придерживаться линии правительства, его голос пробивается в каждый уголок, смешивается с хохотом, биение жизни, не похожей на глянцевые рекламные плакаты, свободной от сладкой лжи политических ораторов. Лагер кончается, бармен идёт менять бочку. Он успел поставить три кружки «Гиннеса» и бутылку «Мьюл», и тут парень, которого он обслуживал, потребовал лагер. Крис и Клем любят «Гиннес», Дэйв опоздал, так что пускай начинает с «Мью-ла», хоть бутылка и меньше пинты. Жду, пока осядет пена, густая белая масса опускается по стеклу, чёрный слой внизу растёт. Прекрасно.
— Так что Альфонсо занялся делом, — говорит Дэйв, возвращаясь к своей истории. — Он уже почти готов, Лиззи под ним, ноги в воздухе, колени прижаты к его груди, стонет, как в кино, пот заливает её тело и впитывается в простыни, тяжело дышит, и тут собака заходится в лае. Шавка психанула, царапается в дверь, скребёт ковёр, ей приспичило выйти из дома.
Дэйв останавливается перевести дыхание, заполняет «Мьюлом» паузу. Начинает рассуждать про геев. Говорю, давай уже, рассказывай, что там было дальше. Он тупо смотрит на нас с Клемом.
— И что было с собакой, в доме, где трахались Альфонсо и Лиззи?
Прямой вопрос, на него надо отвечать. Дэйв хмурится. Присасывается к бутылке. Чешет себе пузо, похоже, взвешивает ответ.
— А я ебу? Меня там не было. А ты как думал? Альфонсо жарит Лиззи на кровати, а я развлекаю Мэтли в уголке. Включи уже голову. Думаешь, я вылизывал яйца собаке?
— Иди ты на хуй, — говорит Клем.
Картина Дэйва, ебущего Мэтли, не идёт у Клема из головы. Кажется, он сейчас блеванёт пивом. Фигово, очень фи-гово.
— Августин, — говорит Крис.
— Чего?
— Собаку зовут не Мэтли, а Августин.
— Августин?
— Собаку Альфонсо зовут Августин. В честь какого-то мужика с Ямайки.
Дэйв вздыхает. Вешает голову. Демонстрирует нам, что сдаётся, не будет тратить свои слова, если все его прерывают, сбивают его с мысли и нарушают ритм. Говорю Крису, наверно в честь Августина Пабло. Играл мелодику. Альфонсо как-то о нём рассказывал, ставил его альбом, «King Tubby Meets Rockers Uptown». Песни были знакомые, мы наверно регулярно их слышали, когда были детьми, только никогда не знали названия.
— Он давал мне «Rockers Meet King Tubby In A Firehouse», — говорит Чарли Пэриш, появляясь на сцене. — На мой вкус, слишком медленно. Я люблю скорость. И чтобы ни о чём. Никаких, на хуй, слов, и не тормозить.
— Потом поймёшь, — говорит Крис, допивая пинту.
— Так что этот жирдяй встретился с рокерами в центре города, а потом они опять встретились у пожарников? — спрашивает Дэйв. — А почему они не пошли в паб, как все нормальные люди, а стали тусоваться с пожарной бригадой?
— Потому что они живут на Ямайке, — говорит Крис, и ржёт в своё пиво.
— Ты хочешь сказать, они там, на Ямайке, не бухают? А как же «Ред Страйп»[49]?
Ром? Что хорошо на флоте — могучий подогрев.
— А я и не говорю, что они не пьют, просто там всё делают по-другому, и они там микшируют музыку. Несоциальную.
Дэйв кивает. Пытается вспомнить, о чём он рассказывал.
— Наверно, он хотел погулять, — говорит Клем. — Посрать там или поссать. И не хотел гадить в комнате, пока хозяин пердолит хозяйку. У животных свои понятия. По большей части, они ведут себя гораздо приличнее, чем хозяева.
Дэйв смотрит на Клема. Смотрит на Криса. Смотрит на меня. Наконец смотрит на Микки Тодда, который протискивается мимо с улыбкой во всё лицо, с чарли в кармане. Дэйв смотрит, как тот исчезает в туалете, и знает, что пойдёт он прямо в кабинку. О чём-то размышляет, медленно качает головой. Делает новую попытку.
— Итак, — продолжает Дэйв, — Альфонсо занимается Лиззи, а собака всё лает и лает, и она говорит, кто-то пытается к нам вломиться, так возбуждается, что он думает, его перец защемило. Ну, вы знаете, какая она.
— В смысле? — спрашивает Клем, слизывая пену с губы. — По мне Лиззи очень даже ничего.
— Ага. Милая девочка. Только нервная. Как натянутая струна. Ладно, собака лает, Лиззи орёт, и Альфонсо достаёт из неё и хуячит вниз по лестнице, посмотреть, что там случилось. Идёт через весь дом в кухню и слышит голоса снаружи. Выглядывает в окно, там два шпенделя пытаются вскрыть замок на гараже.
Людям не нравится, когда крадут их собственность. Особенно, когда она стоила им многих часов тяжёлой работы.
Альфонсо сам делал колонки и потратил кучу времени, чтобы правильно подобрать баланс.
— И что случилось? — спрашивает Клем.
— Он пошёл на кухню, схватил мясницкий нож и выбежал из дома. Как только они его увидели, сразу убежали, роняя кал. Это были дети, и они явно не ожидали увидеть двухметрового негра с тесаком и стоячим хуем. Прямо как в кошмаре, наверняка уже решили, что сейчас их нарежут на полосы. Они свалили, а Альфонсо остался стоять посреди дороги сверкать яйцами, когда из-за угла вылетела машина. И вот он стоит в свете фар, как рождественская ёлочка. А тачка взвизгнула тормозами, сделала U-образный поворот и усвистела в другую сторону.
Микки Тодд возвращается из сортира, лыбится, болтает со знакомыми, довольный, как кот, как будто он из королевской семьи, пожимает руки, жрёт сэндвич с огурцом вместо коки, думает, он в летнем саду, тусуется с лордами, а не в пабе, набитом стрёмными чуваками.
— А откуда ты всё это узнал? — через некоторое время спрашивает Крис. — Тебе Альфонсо рассказал?
— Он — нет. Я услышал этот прикол от цыпочки Шарон, она подруга Лиззи.
А я-то думал, Дэйв был в комнате, прятался под кроватью, сидел в углу и дрочил собаке. Крис тоже так же думает.
— Во ты жопа.
Дэйв смеётся, сегодня он расслаблен, отдыхает от чарли. Ему сняли швы с руки, и он показывает мне шрам. Сначала не хотел, но теперь он выпил, достаёт руку из кармана и показывает. Из-за того, что он так бездарно попал, он теперь сидит и слушает меня. Ему надо быть осторожнее. Шрам перечеркнул его линию жизни, и я говорю, ему надо держаться подальше от гадалок.
— Рука, пипец, болит, — говорит он. — Перерезали кучу нервов. Доктор сказал, потерпи, пройдёт. Я фигею, как меня порезали. Микки отправил бригаду разбираться в Рединг. Я говорил ему, забей, я сам виноват, сам и разберусь, но ты же его знаешь. Сказал, что защищает свою репутацию.
Я говорю, что отец мне рассказывал про Майора, как он посмотрел, а там слизняки разложены по столу и Майор нарезает их для компостной кучи. Прямо вижу, как слизь вытекает из их прыщавых тел, усики дёргаются от боли.
— Я всегда говорил, что он псих. А вы не верили. Слизни были мертвы. Надо различать. Это простая плоть.
Люди сильно напрягаются на расчленёнку, сильнее, чем просто на смерть. Мы все такие. Ты думаешь, тот, кто режет трупы, должен быть психом, на самом же деле это неважно.
— Ты прав, наверно, разницы никакой нет, но всё равно противно. Как-то это всё ненормально. Надо быть немножко тронутым, чтобы рубить трупы.
