Джонатан Летем - Бастион одиночества
— С тобой что-то не так.
— Не так?
— По-моему, последнее время ты опять в депрессии.
Эбби резко вскинула голову.
— Никогда не произноси это слово.
— Но я же волнуюсь за тебя.
Она вскочила с дивана и зашагала к лестнице, на ходу снимая футболку. Я лишь на миг увидел ее спину, затем Эбби исчезла из виду. Минуту спустя в ванной зашумела вода. Сегодня у Эбби был семинар, второй в новом семестре. Все лето она должна была работать над диссертацией, а я — над сценарием. Вместо этого мы занимались сексом и устраивали скандалы, которые нередко заканчивались тем, что мы объявляли друг другу бойкот и запирались каждый в своей комнате. Теперь Эбби предстояло почти что с пустыми руками идти к руководителю, а я летел в Лос-Анджелес без сценария, намереваясь оправдаться какой-нибудь выдумкой.
Мой редактор в «Лос-Анджелес уикли» устроил мне встречу с человеком из «Дримуоркс». За последние два года работы внештатником мой долг по кредитам вырос до тридцати тысяч долларов. Все это время я сотрудничал в основном с фирмой звукозаписи «Ремнант Рекордс» в Марине. Общение с седеющим антрепренером-битником — владельцем «Ремнант» Роудсом Блемнером — надоело мне до чертиков. Поэтому сегодняшнюю встречу я рассматривал как ключ к свободе.
Наверное, я ненадолго уплыл в свои мысли, потому что, когда повернул голову, увидел Эбби, уже одетую. На ней были джинсы, черный топ без рукавов и незашнурованные сапожки на высоких каблуках, в которых она была выше меня. Она втирала в руки крем и поедала меня злобным взглядом.
— Если я поделилась однажды с тобой своими проблемами, то вовсе не для того, чтобы ты напоминал мне о них при каждом удобном случае, — сказала она. — Когда-то я была в депрессии, это точно. Но никогда больше не произноси при мне это слово, понял?
— Верно, ты поделилась со мной своими проблемами. Ведь мы близки с тобой и хорошо друг друга знаем.
— Неужели? А по-моему, ты не знаешь даже самого себя.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему ты не рассказал мне о приезде отца? Почему хотел утаить это от меня?
Я смотрел на нее, не понимая.
— Это ты в депрессии, Дилан. Только прячешь этот факт от самого себя. Ты отказываешься взглянуть правде в глаза. Подумай об этом.
— Интересная теория, — пробормотал я.
— Да пошел ты к черту, Дилан! Никакая это не теория, и ничего здесь нет интересного. Ты так старательно переживаешь за меня и за всех остальных, за Сэма Кука, например, что на себя самого даже не обращаешь внимания.
— Что ты хочешь, Эбби?
— Чтобы ты подпустил меня к себе, Дилан. Ты прячешься от меня даже тогда, когда некуда прятаться.
— А по-моему, если не хочешь испортить жизнь ближнему своим дурным настроением, вести себя следует именно так, как я.
— Ах вот оно что! Значит, это всего лишь настроение?
— Да что с тобой, Эбби? То ты мастурбацией занимаешься, то устраиваешь сцены. Я ничего не понимаю.
— Значит, ты просто не желаешь портить мне жизнь своим дурным настроением? И считаешь, что я должна быть от этого счастлива, ютясь с тобой в этой каморке? — Она махнула рукой, показывая на два шкафа, заполненных дисками, — по семь сотен штук в каждом. — Это стена твоих настроений, стена депрессии, мистер Беспристрастие. — Она шлепнула по полке ладонью, и диски задребезжали.
— Ого! Ты выдвигаешь против меня обвинение. — Я не имел в виду ничего особенного, просто защищался.
— Значит, по-твоему, я выдвигаю против тебя обвинение и страдаю от депрессии. Нет, Дилан, ты живешь в фантазиях Кафки. Я ни в чем тебя не обвиняю. Но я знаю, за кого ты меня принимаешь. Я для тебя — воплощение всего того дерьма, которое ты не позволяешь себе сформулировать. Живой экспонат в коллекции Эбдуса «Несчастные черные люди».
— Перестань.
— Давай-ка посмотрим. Куртис Мейфилд «Мы — люди темнее ночной синевы» — явно что-то депрессивное. — Она бросила диск на пол. — Глейдис Найт, страдание, печаль. Джонни Адаме, тоска. Ван Моррисон, депрессивнее не бывает. Люсинда Уильяме, «Предложи ей прозак».[10] Марвин Гэй умер. Джонни Эйс тоже. — Зачитывая имена певцов, Эбби доставала диски и бросала их себе под ноги. — Литл Вилли Джон, Эстер и Джимми Скотт — все умерли, бедняжки. А это еще что? «Свалка»? Ты слушаешь музыку с таким названием? Просто не верится. Сил Джонсон «Это потому, что я черный?» Это потому, что ты неудачник, Сил. Джиллиан Уэлч. Мама дорогая! «Гоу-Битвинс»? «Пятеро слепых из Алабамы» — без комментариев. Эл Грин. А знаешь, я думала, его песни довольно веселые, пока ты не объяснил мне, насколько они трагические, черт бы их побрал. И пока не рассказал о том, что его подружка застрелилась, потому что пребывала в депрессии. Брайан Вильсон. Чокнутый. Том Верлен, мрачнее некуда. По-моему, даже ты не сможешь слушать этот диск. Энн Пиблз «Ненавижу дождь». Харольд Мелвин и «Блю Ноутс», бред. «Утопая в море любви» — что это за вещь? Грустная или веселая? Дэвид Раффин, а, знаю, он наркоман. Донни Хэтэуэй… Умер?
— Умер.
— «Бар-Кейс» — звучит довольно весело, но почему-то вызывает дрожь. Такое ощущение, будто диск вибрирует. А кто они такие, эти «Бар-Кейс»?
— Летели на самолете вместе с Отисом Реддингом.
— Капут-Кейс! — Эбби швырнула диск, и он, ударившись о стену, упал на диванную подушку вместе с пластмассовыми осколками коробки.
— Хватит, Эбби. — Я с мольбой протянул руки. — Сдаюсь. Мир. — Мои идущие вразнос мозги подсказали: «Спрайт! Мистер Пибб! Клитор!».
Эбби успокоилась, и мы уставились на пластмассово-зеркальную груду у ее ног.
— Я слушаю и веселую музыку, — сказал я, молча принимая обвинения Эбби.
— Например?
— «Сексапильная штучка» — наверное, одна из моих любимых песен. Мне нравятся многие вещи из эпохи диско.
— Дурацкий пример!
— Почему?
— Миллион стонущих и ноющих певцов, десять миллионов депрессивных песен и несколько штук веселых — они напоминают тебе о тех временах, когда тринадцатилетним подростком ты получал по шее. Ты живешь в прошлом, Дилан. Меня тошнит от твоих секретов. Кстати, Авраам хоть раз спросил, приеду ли я вместе с тобой?
У меня запылали щеки. Я ничего не ответил.
— Все это — полное дерьмо. А там что за ерунда?
На верхней полке шкафа, над дисками, лежали вещи, которые я никогда никому не показывал: кольцо Аарона К. Дойли, расческа Мингуса, пара сережек Рейчел и маленький самодельный альбомчик с черно-белыми фотографиями, подписанный «Д. от Э.».
Эбби шагнула к шкафу. Пластмассовые обломки захрустели под ее сапогами.
— И кто же подарил тебе это сокровище? Эмили? Элизабет? Ну же, Дилан, рассказывай, раз уж не сумел хорошенько спрятать свои богатства.
— Прекрати.
— Ты что, когда-то был женат? А я и понятия об этом не имею.
Я взял кольцо и положил в карман.
— Это вещи из моего детства. — Я немного схитрил. Э. была женой одного моего однокашника и подарила мне этот альбом в знак того, что между нами ничего не произошло, хотя и могло бы.
Комиксы Мингуса вперемешку с моими собственными тоже лежали в шкафу.
Эбби схватила расческу для афро.
— Черные девочки делали тебе подарки еще в детстве? А я и не знала.
— Эта вещь принадлежала не девочке.
— Не девочке! — Эбби швырнула расческу на диван. — Столь оригинальным способом ты даешь мне понять, что я буду крепче спать, если не узнаю эту историю? Не Отису ли Реддингу принадлежала эта расческа? И не из обломков ли самолета ты ее выкопал? А может, ею пользовались «Бар-Кейс»? Смешно, но точно этого уже не установишь.
Мое терпение лопнуло.
— Я, кажется, догадываюсь. Ты набросилась на меня потому, что чувствуешь себя недостаточно черной. Потому что выросла, катаясь на пони по городской окраине.
— Нет, я набросилась на тебя потому что, по-твоему, все наши проблемы происходят оттуда, где мы выросли. Ты только задумайся, Дилан. Что было у тебя в прошлом? Твое детство — будто какое-то святилище, ты живешь только в нем, не здесь, не со мной. Думаешь, я об этом не догадываюсь?
— Ничего особенного со мной не было в прошлом.
— Предположим, — саркастически отозвалась Эбби. — Почему же ты так помешан на своем детстве?
— Потому что… — Я действительно хотел ответить — не просто заткнуть ей рот. Но не знал, что сказать.
— Потому что?
— Детство… — Я говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Детство — это единственный период моей жизни, когда… хм… В общем, меня не угнетало мое детство.
Не угнетало или не грызло?
Мы одарили друг друга долгими взглядами.
— Хорошо. Спасибо, — сказала Эбби.
— Спасибо?
— Ты только что объяснил мне, кто я для тебя, — произнесла она печально, больше не пытаясь что-то доказать мне. — Я ведь поднялась сюда после первой же ночи в этом доме и тогда еще увидела расческу.
