Яна Гецеу - Неферомантика. Маленькие "детские" повести
— Ты про сноху чё-то говорил? — напомнил я. Почему-то мне казалось это важно узнать!
— А, про сноху-то! Ну, она за сына бабкина вышла. Одна радость у ней была, сынок. Он и отца не знал. Старуха все печалится и досе, что далеко мужика убили, в войну еще, сгинул где-то. Кабы здесь притонул, так бы с ней и остался. Вот. А тут городская нагрянула, синеглазая, на каблучках. Сын-то и пропал. Поженились. Этого вот родили. Он указал кивком на парня лет семнадцати, с лицом вздорным и капризным, но очень красивым, даже я не мог не признать. «Мальчик-звезда»
Так ведь это, стало быть, он приходил — «Бабка, открывай»!
— А потом ей здесь не глянулось, по городской жизни тоска заела! Сбежала домой. Мужичок и запил. Сгорел по-пьянке. Даже не приходит — чему там приходить-то, кости одни горелые. Сноха помаялась с годик, и обратно бежит: где мой дорогой, любимый? Старуха ей: «Ах, ты блядь, сына моего сгубила!» Та развернулась, пошла в сарае да и повесилась. Дитю три года было, нет бы его пожалеть!
— Сука-баба! — кивнул я, наливая еще.
— А где она?
— Где-где… в п…де! Не показывается она здесь, на людях-то! Стыдно, мол! Да куды там, ни хрена ей не стыдно, просто сын ее так и не простил, видеть не хочет, — тут он зло сплюнул.
— А это кто? — указал я на длинного типа, в драной-передраной рубахе, совсем белого и с перерезанным горлом. Он разевал рот, но не мог издать ни звука, только мутная жижа вытекала от натуги из гнилой раны.
— Этот, зарезанный? Яшка-студент, в городе в общежитии жил, в университете учился. С бандитами какими-то связался, задолжал чего-то, они его — чирк! — и в помойку. Да не захотел он там пропасть, на родную землю запросился. Ну, Хозяин пустил! А он, вишь, не каждого пускает.
— А-а, ясно.
Меня все еще доставал один вопрос, и я, хлебнув для храбрости еще, решился:
— Дамир, а Хозяин-то — кто?
— Хозяин — кто? — он хмыкнул, и вдруг согнувшись, затрясся. Я не сразу понял, что он смеется.
— Дурак ты, Шут! — сказал он, когда успокоился.
— А че сразу «дурак»? Начал, так уж заканчивай! Сказал «а», так и «б» скажи! — вспылил я. Ишь, деловой, сам помер, так другим не надо, что-ли?
— Бэ! — поиздевался он. — Ну, а ты че, костылями на Восток собрался лечь? Так это не трудно, можем организовать!
— Организуй, будь другом! — почти крикнул я, уже чувствуя, что теряю грань между сознанием и беспамятством, уплываю в полное несоображение. Я испугался вдруг, что все эти пляски утопленников и зарезанных вокруг, девка-труп, с которой я вот только трахался, мертвый чувак — собутыльник, упырек в траве — все это чушь, бред, пьяный сон, и меня так никто и не убьет! Ужас взял так и остаться в живых, я крикнул снова:
— Убейте же меня, кто-нибудь!
Сонм мертвых лиц снова обернулся ко мне: вот сейчас кинутся, им ведь так хочется! Но нет, отвернулись, заплясали дальше.
— Куда же вы? — жалобно позвал я.
— Шут, Шут, тихо, что ты разорался? — рука Дамира тяжело легла мне на плечо, надавила: — Сядь!
Я упал в траву, надо мной закачались свинцовые начищенные звезды.
— Почему… почему меня ни…никто не трогает?! Дамир, послушай, я… я больше… не могу! Кругом одни гопы, я не нужен даже своей матери! Король… она меня не любит, да, совсем не любит. Я не нужен ни… никому… Но это херня, а глав… главное, я не нужен сам себе! Я себя… «I hate myself, I want to die!!!» — снова заорал я. — Я хочу к Курту, к Юре Хою, к Янке… Я к вам хочу, Дамир!
— Шут, ты меня слышишь? Уймись, ладно?
— Ну, унялся, и что? Слушаю! — я затих, замер от тупой бессмысленности собственного живого «я» в этом мире мертвых. Меня будто тащило, башкой по доскам, зацепив ногой за карусель.
— Хозяин запретил нам тебя принимать. Ты — первое живое существо на этой территории за последние… В общем, очень долгое время!
— Ну, и че? — уже равнодушно спросил я. Какая разница, чего он скажет, если ничего не изменится?
— Маша ведь тебе уже говорила, ты нам живой нужен! И вообще, я думал, ты и сам все понял, когда с ней в траве покувыркался! Мы будем пить тебя постепенно, по капельке, чтобы на всех хватило. Наши девки будут иметь тебя, вытягивая жизнь. А мы просто потихоньку, очень маленькими глоточками, почти незаметно пить кровь. Пока ты весь не изойдешь и не иссохнешься. А потом, когда весь кончишься и больше нам не будешь пригоден, мы тебя выбросим. Окажешься в голой степи, и враз погибнешь. Но не радуйся, ничего особенного не произойдет. Тебя просто не станет. Совсем. Ты станешь прахом. Души-то у тебя нет, она отправится прямиком в ад, а все остальное из тебя высосем мы.
— И че, я даже подохнуть нормально не смогу? — до меня начало доходить: — Но я же не хочу так, я к вам хочу!
Я уже сам не понимал, что говорю, да и что конкретно хочу, тоже.
— А знаешь, Шут, ты мне понравился, я хочу, чтоб ты остался! Барагозили бы вместе! — доверительно зашептал Дамир, наклонившись.
— Вот что, ты должен пойти к Хозяину, и…
— Эй, чего вы тут такое базарите? — подлетел вдруг недавний упырек. С морды его на меня капнула слюна.
— Ничё, вали давай отсюдова! Лезет, как будто я ему сто рублей должен!
— Не-не, эй, упырь, как там тебя? — протестующе замахал я руками: — Погоди!
— Чего? — блеснул он злыми глазками, садясь мне на колено.
— Пошел, пошел, сказал! — Дамир замахнулся ударить его, но я не дал.
— Постой, ты молчишь, так может он расколется! Скажи-ка мне, упырь, — я крепко зажал его в руке, — кто этот Хозяин всемогущий, о котором вы все тут трындите, и никак не договариваете? Уж не Сам ли господин Тьма, то бишь Дьявол по-русски?
Меня разобрало, и я решил идти до конца.
Дамир опустил голову, сжал кулаки и упрямо молчал. Упырь мялся и кряхтел, поглядывая на него.
— Ах, так! Вот как, значит, да? Вонючая, гнилая мразь!! — заорал я, вскакивая.
— Ну, погодите! СУУУКИИ!! Что, у меня своей воли нет? — и не разбирая дороги, попер напрямую через толпу мертвецов, отталкивая, и наступая на скользкие ноги.
— Пошли вы на хер, дались вы мне! — орал я. — Что, я без вас не обойдусь? Сами подохли, и рады, дерьмо!! Помочь не хотите?!
— Шут, Шут, Юра, да ты что? — побежала за мной Машка, хватая за рукава. — Юрочка, успокойся, ну?
— Отвали, дура дохлая! — резко вывернувшись, я размахнулся всем телом, и тяжело шлепнулся в черную воду озера.
— Провалитесь вы все, уроды! Мертвые, а такие же скоты!
Шумно плюхая руками и ногами, я плыл все дальше и дальше от берега.
— Вот сейчас… еще немного… давай, Шут, ты уже почти-почти… — бормотал я, сплевывая воду и больно задыхаясь. Брага тяжко качалась в голове, руки быстро наливались холодным свинцом. Плыть становилось все труднее, будто в загустевающем киселе. Я уже порядком нахлебался, в рот набилось грязи, но я радостно загребал, чувствуя приближение заветной черты.
Когда силы почти не осталось и исход был близок как никогда, я вдруг рванулся повернуть голову, посмотреть последний раз на берег, на звезды, а затем сложить руки, и…
— Гос-по-ди!! За что?! — простонав, беспомощно опустился в вязкий ил, сел по пояс в воде, обхватив голову руками, и завыл, как бездомная собака: я был на другом берегу. По ту сторону озера весело, куражась над идиотом-самоубийцей, моргали и подпрыгивали золотые и рыжие черти купальского костра утопленников. Озерцо оказалось размером с суповую тарелку, и мне, до блевотины накачанному брагой, и то хватило сил его переплыть!! Сиди теперь, кретин лопоухий, придурок, суицидничек хренов в холодной грязи и вой, сколько влезет, пока не надоест!
Скоро я устал скулеть, затих, но тут же начал трястись снова: сырая, противная одежда плотно облепила костлявые лопатки, пробрал зверский озноб. С трудом поднялся, крупно дрожа, и горько поглядел в воду: вот, а кабы вовремя остановился, сложил руки-ноги, сейчас бы уже не мерз, не горевал и, вообще, был бы тих, тяжел и бледен, и какой-нибудь здоровенный донный сом, шевеля усами, смачно пробовал меня на вкус толстенными губами… Но мне было бы уже все едино, темно, тепло и не больно… Эх, да чего уж теперь! Я почти трезв от холода, и уже не смогу вновь покуситься на свою никчемную жизнь, и знакомство со вкусом страшнейшего греха — самоубийства — придется снова отложить.
— Плыть, иль не плыть — это вопрос? — выстегиваясь, спросил я у своего мутного отражения. Оно скорчило мне рожу, я пнул его ногой, рожа задрожала, как от обиды, и развалилась.
— А пошли вы все на хе-е-е-ер!!!! — проорав изо всех сил, я плюнул в сторону мертвецов, и показав им fuck пошатался в глубь прибрежных черно-серебристых ив.
— Ну и хер с вами, засранцы дохлые! — злость разобрала с головы до ног. Я принялся орать и прыгать, обдираясь об острые веточки и камни.
— Завидуете мне, да?! НУ И ЗАВИДУЙТЕ!!! Сволочуги, суки, блевня дерьмовая! Гниль неживая, а я вот живой, да, я ЖИВОЙ!!! Я теплый, я бухаю, я с девочками трахаюсь, с настоящими, горячими, мягонькими! Я могу колоться и блевать, сколько влезет! Могу цветы нюхать, и на солнце сгорать, а вы — просто холодное дерьмо! Ха-ха-ха, да пошли вы в жопу, мразь!!!!
