Ирвин Уэлш - Клей
– Ты ведь поиграешь пластинки, так?
– Я ужасно жалею, что не взял с собой сумку, да хоть бы несколько пластинок.
– Всегда что-то остаётся на потом, – говорит.
Тут в разговор вмешалась Марсия:
– Ваш друг, тот, с волосами, он очень странный и шумный. Ночью он пришёл к нам в комнату и встал в ногах кровати… я увидела его во тьме с этими его волосами… и одежды на нём не было… я даже не знала, кто он такой…
На это Вольфганг рассмеялся, и я тоже расслабился.
– Да, до этого мне пришлось встать, чтоб впустить его в дом. Я показал ему кровать в твоей комнате, но ты спал. Я пошёл к себе в кровать, ожидая, что он последует в сон… что он будет спать. Потом я услышал крики Марсии и увидел, что он стоит над нами. Я встал и отвёт его обратно в кровать. Но он сказал, что хочет спуститься, выпить ещё пива. Я дал ему несколько бутылок, но он не отпускал меня спать. Он желал говорить со мной всю ночь. Я его почти совсем не понимал. Он всё время говорил о каком-то грузовике сока. Я не понимаю. Почему вы всегда так много говорите в Шотландии?
– Ну не все, – возразил я. – А как же Билли?
Марсия немного оттаяла и даже улыбнулась:
– Он очень милый.
– Может, он немец, – пошутил Вольфганг.
Я рассмеялся и притянул их к себе и обнял, чтобы вибрации наши совпали, особенно мои и Марсии. И Вольфганг говорит: «О… о… Карл, друг мой», – но Марсия всё ещё немного напряжена. Едва ли она съела таблетку. Таблы разрулил Рольф, и это охуенный стаф. Хороший экстазин всегда можно различить по тому, с какой скоростью пролетает ночь, но когда музыка прекратилась, вызвав шумный вздох неудовольствия, я подумал, что это просто смешно, уж не такие они офигенные. Несмотря на таблы, голова работает медленно (возможно, из-за бухла), и только через минуту до меня доходит, что мои слова оказались пророческими и сквозь толпу к вертушкам продираются погоны. Копы во всеоружии, чувствуют себя уверенно и хотят, чтобы мы исчезли. Терри что-то проорал ради того только, чтобы немцы изумлённо на него обернулись.
– Скажи своему другу, – посоветовал Рольф, – что противодействие полиции в этой стране ни к чему хорошему не приводит.
Я хотел заметить ему, что в нашей стране та же фигня, что нас, впрочем, не останавливает, но тут я врубаюсь, что у пацанов всё на мази и что на экстренный случай у них есть план «Б». Все, конечно, хотят продолжения банкета. Кроме того, у полицейских стволы, и уж не знаю, как там Терри или кто ещё, но моё отношение к вопросу этот факт меняет кардинально. Губы мои каким-то таинственным образом стали как застёжки-липучки, и я жду не дождусь, как бы слить отсюда куда подальше. Факт в том, что где бы ты ни схлестнулся с копами, победитель, как правило, один.
Рольф и его друзья сказали нам, что у них было застолблено место для вечеринки, но они его потеряли. Пока мы все кумекаем, куда бы податься, звук и свет погрузили в два больших вэна и вечерина рассеялась так же быстро, как собралась. Немецкая эффективность. Тот же процесс в Ю-Кей занял бы не один месяц, все бы шатались вокруг да около в полном ахуе. В рядах начинаетс лёгкая паника, что на этом всё и закончится, не-немцы особенно разоряются. Какой-то англичанин с высоким снобским голосом завопил:
– И куда же нам теперь идти?
Билли холодно так улыбнулся и говорит:
– На танцы. На танцы, ёб твою, – и закивал головой, как заводная игрушка.
Услышав такой ответ, парень слегка занервничал и неуверенно протянул Бирреллу, который, даром что в таблах, пожал её слишком, на мой взгляд, небрежно.
Терри слушал-слушал все эти разговоры и вдруг как выдаёт Вольфгангу:
– А чё. Вольфи, поехали тогда к тебе, старина.
Вольфгангу это не улыбается.
– Народу слишком много, а завтра много работы.
– Не упрямься, старина, – продолжил Терри, одной рукой обняв его, дугой прихватив Марсию, которая напряглась нереально. Мы ж кореша, вы приедете к нам в Шотландию. Друзья, – подмигнул он и объявил всем вокруг. – Я, как только их увидел, сразу подумал – друзья. Так и было: в голове у меня выскочило одно только слово – друзья.
Билли посмотрел на Терри и поднял бровь.
– Да тебя ж там не было, – говорит. – Его там даже не было, – объяснил он этому английскому снобу. Он теперь решил, что это нормальный парень, и положил руку на плечо своему новому лучшему другу. – Это Гай, – сказал он мне, – такой вот гай, – засмеялся он, и парень тоже стал нервно подхихикивать.
Я подумал: интресно, сколько раз бедняга слышал эту шутку.
– Если б я там был, я бы вписался, Биррелл, – возразил Терри.
– Вписался бы разрулить барахлишко у него дома, – не унимался Билли. – Он же ему матрас обоссал. Беспредельщик ты, Лоусон.
Терри улыбнулся и съехал с темы. Ему всё похуй. У него такое выражение, как у пса, который лижет себе яйца, и так ему вкусно, что и чесаться не надо.
– Иди ты на хуй, Биррелл. Давайте замутим вечерину...
Тут Вольфганг, похоже, стал догонять тему про матрас.
– Что это значит… что он говорит? – спросил он немного смущённо.
Терри снова приобнял его.
– Да я просто прикалываюсь, дружище. У тебя же до фига места, давай все туда двинем. Зададим жару! – заорал он, – будем излучать любовь! Поехали! Пусть парни тащат туда аппарат.
Я подумал о своих пластинках, о том, что можно будет замутить небольшой сет, показать немчуре нашего шотландского стайла. Шотландский стиль… смех, да и только, вот и Голли плетёт что-то Эльзе и Гудрун. Вот снял и выкинул футболку. Вокруг все глаза, зубы, улыбки. А он всё впаривает, и что волосы у них такие красивые, и что немецкие парни совсем не так романтичны, как шотландцы, а я всё ухохатываюсь, хотя по части романтики с обтаблеченным Голли никто тягаться не может. Если только я.
– Там будет просто охуенно, Голли, – сказал я, прервав его словесный понос.
– Так хуй ли, – поддакнул Терри.
– А если полиция… – упирался Вольфганг.
– Да хуй-то с ними. Что они могут – только разгонят нас опять. Устроим дискач!
Последнее слово, как правило, остаётся за Терри. И вот мы затолкались в вэны да тачки, и караван двинулся к Вольфгангу, который конкретно подссывает. Марсия в тихой ярости накалилась практически добела. Рольф скрутил косяк, я пыхнул и передал дальше, пропуская Биррелла, который и так отмахнулся. Голли примостился между двумя девушками и положил голову одной из них на плечо.
Борьба за право тусоваться
Добравшись до Вольфганга, мы принялись выставлять аппарат. Вся туса ждала в саду. Из балкона получилась офигенная диджейская. У пацанов хватило кабеля, чтоб подсоединить колонки, а я выставил усилок и микшер. Чтобы всё законектить, потребовалось минут двадцать, не больше.
За вертушками стартовал Лютер. Крутит неплохо. Я весь извёлся, так хочется встать за пульт и показать фрицам, на что я способен.
Марсия всё никак не успокоится, и лоусоновская болтовня только усугубляет её печаль.
– Да ладно тебе, куколка, ну вечерина, ну и что, – мелет Терри, – видишь ли, мы должны бороться за право тусоваться. Дело в том, – втуляет он ей и нескольким смущённым немцам, что оказались рядом, – что мы – «хибби» с западного Эбинбурга. Долгие годы нам приходилось биться с «джамбо»… – он повернулся и посмотрел на меня, – ничего не хочу сказать против таких, как присутствующий здесь Карл, но нам было совсем не так просто, как чувакам из Лейта. Они толком не знают, что это значит – быть настоящим «хибби».
Хрень эта никого не впечатлила, а Марсию и подавно. Она поднесла руки к ушам:
– Так громко!
Вольфганг потряхивает репой в такт, весь ушёл в музон. Он знает, что такое техно. – У наших шотландских друзей должна быть своя вечеринка, – сказал он, и мы с Терри прямо расплылись от удовольствия.
Голли замкнуло: он завился в такой бешеный чувственный экстазийный клубок с двумя тёлочками из бундеслиги, что не сразу и разглядишь в них Эльзу и Гудрун. Все трое попеременно сосутся друг с другом. Прервавшись на сек, он крикнул меня:
– Карл, подь сюда. Привстаньте. Эльза. Гудрун.
– Вот что я вам скажу, – начал я, – вы самые красивые пташки из всех, что я когда-либо видел.
– Тут ты не ошибся, – подтвердил Голли.
Эльза засмеялась, но заинтересованно так, и говорит:
– Я думаю, ты говоришь это всем девушкам, которых встречаешь, когда ешь экстази.
– Это точно, – говорю, – но при этом никогда не кривлю душой.
И это действительно так. Эльза и Гудрун. Вот что мне нравится больше всего в таких сценах. Можно восхищаться красотой одной женщины, но когда видишь целую толпу красавиц сразу, эффект от этого зрелища настолько сильный, что тебя просто уносит.
Он подвёл меня к ним поближе:
– Ладно, давай попробуй.
Девушки расплылись в улыбках, так что я вписываюсь и сосусь сначала с одной, а потом и с другой. Потом Голли снова облизывает их обеих. Потом птички стали целоваться между собой, а Голли поднял бровь. Женщины такие красивые, а мужики – такие псы, что будь я тёлкой, был бы лесбой стопудово. Когда они оторвались друг от дружки, Эльза говорит:
