Джон Кинг - Человеческий панк
ВЕРСИЯ
В башке шумит, я выхожу от Сары, бреду в туманное субботнее утро, с улыбкой во всё лицо. Жизнь прекрасна, есть такое дело, что бы там ни говорили, настроение портит только чапаттинское фирменное блюдо, булькающее в желудке, не включённый в меню фарл, в два раза острее, чем виндалу, злее джалфрези, хуже, чем пиво-кола-водочная смесь. Надо сбросить давление, перец медленно кипятит меня изнутри, выходит из пор. Член онемел, и в джинсы протекли капли малафьи. Сара хотела, чтобы я остался, познакомился с её пацаном, но я заставил себя уйти до того, как её матушка приведёт его. Перехожу через дорогу к киоску, покупаю пакет молока, продавец треплется по телефону, говорит, его старик уезжает на выходные в Великий Ярмут, я стою снаружи и пью молоко, смотрю, как туман мельтешит вокруг фонарей, едут первые машины, светофоры подмигивают «стоять-ехать-стоять-ехать», на той стороне — ограждение, асфальт сломан. Начинается утренняя суета, и я высматриваю Криса, он должен проехать с семьёй, везёт детей в рай, к забитым полкам супермаркетов. А мне лучшает, можно идти, молоко разбавило фарл, изо всех сил пытается превратить его в корму[43], мозгам становится легче, по сути, это физиологическое противостояние, и моя дорога пролегает мимо завода, где я работал подростком, жарил свои яйца в литейной, пытался на погрузчике заехать на пандус, пиздец полный, вся рожа чешется от железных опилок, нарывы на руках; контуры здания размыты туманом, призраки, выскакивающие из ниоткуда, тянут меня назад, но сейчас я способен просто посмеяться, у меня всё хорошо; я иду, вспоминаю всякое, думаю о мальчиках и девочках, мужчинах и женщинах, которые сейчас там работают, паренёк там, только окончивший школу, отскребает смазку, ждёт конца недели, когда сможет выпить с приятелями, экстази и музыка, пульсирующий ритм жизни, она продолжается и продолжается, бесконечный творческий круговорот.
Воздух свеж, прохладный туман завихряется вокруг меня, здесь его больше, чем на дороге. Сара — солнышко, очень милая и душевная женщина. Мимо спешит парень в феске, зарабатывать субботние сверхурочные, под мышкой — коробка с сэндвичами, интересно, сколько раз и я так бегал. Мы так вкалываем за пару лишних фунтов, мол, как же будет здорово, если удастся отложить несколько сотен, а в это время воротилы бизнеса тратят за выходные наши годовые зарплаты. Перехожу через улицу и иду мимо кладбища, из тумана выплывают отдельные части домов, вот окно, вон кирпичная стена. Чувствую кислород в лёгких, приятно прохладный, в тумане отдаются звуки шагов, смотрю через кладбищенскую ограду на огромный бетонный крест, туман висит над травой, дрожу от холода, ноги как резиновые, мозги чисты и пусты, словно меня затянуло в фильм ужасов. Останавливаюсь и смотрю на могилы. Стою и разглядываю. Я не верю в призраков, наверно, это приход, хорошая трава, солнце пытается прорваться сквозь туман, новые образы — как от грибов, кислоты, пейотля, религии и психических болезней.
В тридцати футах от своей могилы стоит Смайлз. Он поворачивается, белое облако скрывает его тело на пару секунд, он плывёт прочь, и теперь он стоит на коленях у своего надгробия. Наклоняется вперёд и протирает надпись тряпкой, чистит собственную могильную плиту. Мою душу рвёт паника, меня пугают эти воспоминания, перехожу через дорогу и сажусь на лавку, посвященную кому-то, сбитому автобусом в 1985 году, латунная пластинка полустёрта ветром и дождём, жёлтое пятно прямо на имени, дерево трухлявое и покрыто мхом. Не отвожу взгляда от кладбища. Смайлз ещё протирает камень, стирает грязь с букв, я привожу в порядок мысли, понимаю, что это просто игра света. Наверняка администрация просто запустила программу уборки, и паренёк зарабатывает полуторную ставку за работу в субботу утром и борьбу с похмельем. Просто совпадение, что он похож на моего старого друга, если вы верите в судьбу, вы знаете, такие совпадения в жизни есть, а я не верю, так что, наверно, это у меня в мозгах, посмотрел на завод, увидел себя за рулём погрузчика, вспомнил прошлое. Фиг его знает.
Призрак встаёт и поворачивается, плывёт к воротам и теряется в тумане, тело растворилось в облаках, исчезло, словно я видел чудо, словно есть мир духов и призраки существуют, такое чувство, или даже уверенность. Наклоняюсь вперёд и трясу головой, поднимаю взгляд, вижу, Смайлз выходит из ворот, на крыльцо, у которого есть собственная большая мемориальная доска, на ней колонки имён с Первой и Второй Мировой Войны, интересно, включили ли туда солдат, умерших в Северной Ирландии и на Фолклендах. Был такой парень, Барри Фишер, он погиб в Южной Атлантике. О нём писали в газетах, все дела. Я смотрю, как привидение поворачивается вперёд и выходит на дорогу, разглядываю лицо, которое всё ближе, галлюцинация глубже, и тело каменеет. Жду, когда в голове появятся голоса, радиосообщения и телепрограммы, которые показывают всегда только золочёный череп.
Туман поднимается, лицо уже ясно видно, ошибиться невозможно, тело ожило, дышит и движется. Смайлз идёт ко мне, переходит через дорогу, в десяти футах от меня. Я называю его по имени, и это не Смайлз, это Гари переходит через дорогу, Гари Доддз, версия ранних восьмидесятых, лет ему двадцать один — двадцать два. Вид у него маловменяемый, рожа каменная. Снова зову его по имени, он поднимает глаза, не может решить, что делать дальше, уставился на меня, как будто не может вспомнить, озадаченное выражение на лице, останавливается, пытается разобраться в ситуации, через некоторое время вспоминает, кто я есть, его волосы светлее, чем я помнил, может, я оказался лицом к лицу с ребёнком из пробирки, Франкенштейн нашёл ДНК Смайлза и создал монстра. Я измотан. Эмоционально. В ушах звон. Оседаю. Вокруг рушится мир.
— Правда, я похож на отца? — говорит он, наконец. Я киваю, а что тут ещё сделаешь. Я ещё не въехал, сдвигаюсь, чтобы он мог сесть на скамейку. Он наклоняется вперёд, ставит локти на колени, как я, предплечья вдавливаются в тонкую ткань спортивных штанов, найковские кроссовки упираются в тротуар, изношенные подошвы расплющиваются о камни, на правом — дырка на носке. Туман быстро рассеивается, и я вижу яснее, разум совершает головоломный прыжок, как спортсмен на батуте делает сально и приземляется на ноги. Забываю о духах мёртвых, выбрасываю из головы шприцы и пробирки, начинаю действовать осмысленно. Озадачен.
— Меня зовут Люк, — говорит парень, поворачивая ко мне голову, короткие волосы и золотой передний зуб.
— Моего отца звали Гари Доддз. Наверно, вы знали его, потому что назвали меня Гари. Не думал, что я так на него похож. Мама никогда мне не говорила.
Да, я знал Гари Доддза. Он был моим лучшим другом, лет с шести или семи, в этом роде. Чушь какая-то. Он, конечно, похож на Гари, но откуда у того сын? Я пытаюсь что-нибудь выдавить из себя, не знаю, с чего начать, что спрашивать. Стараюсь изо всех сил.
— Моя мать забеременела, когда ей было пятнадцать, и я жил с её тётей. Мама сейчас в Брайтоне, и я тоже туда собираюсь. Она пару лет назад рассказала, где могила отца, но я никогда не был здесь до вчерашнего вечера. Вчера я ушёл с работы, пришёл на платформу Илинг Бродвея, ждал поезд на Пэддингтон, и тут объявили отправление на Слау, я пошёл, сел в электричку, и приехал сюда. Выпил. Было девять часов, и я проспал на этой скамейке до рассвета.
Я приходил на могилу только однажды, когда вернулся из Гонконга. С тех пор — ни разу. Это просто надгробие, прямоугольный камень, и если честно, он сильно действует мне на нервы, я представляю тело, гниющее в земле. Я всякого насмотрелся. Высохшая кожа и скелет. Ни червей, ни жуков. Просто медленное гниение. Лучше уж в печь. Разобраться с телом раз и навсегда. И жить, глядя вперёд. Но каждому — своё, и если Люку пришлось протирать камень, наверно, сюда не часто ходят. Я чувствую, как внутри поднимается волна, специи в желудке, надо выпить, пинту Гин-неса и тройной виски, тарелку еды, сосредоточиться на чём-нибудь, в руки нож и вилку, стакан, что-нибудь, но только не сидеть на этой скамейке, пахнущей сырым мхом и деревом, запах прошлого. Пабы ещё не открылись, так что я спрашиваю у Люка, не хочет ли он зайти выпить чаю, посидеть в кафешке и нормально поболтать.
— Я бы лучше как следует позавтракал, — говорит он. — Я не ел со вчерашнего утра.
До ближайшего кафе пять минут ходу. Мы делаем заказ и садимся. От Люка воняет, ему надо помыться, переодеться, он бросает рюкзак под стол, глаза бегают туда-сюда, по мужикам, зарывшимся в газеты, они так яростно набрасываются на очередной скандал, последние страницы им интереснее, чем первые. Первый раз в жизни я чувствую себя старым. Вообще-то я ещё не дожил даже до расцвета сил, но грудь всё равно щемит. Тяжело, когда затягивает назад, когда приходится ворошить воспоминания. В кафе пока мало народу, хозяин заведения ходит и собирает пустые тарелки, по большей части вылизанные дочиста, можно даже не мыть. Я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойным, выбираю правильные слова из урагана, который бушует в моём сердце.
