Юрий Рытхеу - Время таяния снегов
Василий Гаврилович развернул его и, переворошив листы, сказал:
— Ого, сколько накатал!
"Знал бы он, с каким трудом это накатано", — подумал Ринтын, но изо всех сил старался казаться равнодушным.
— Ты что же не здороваешься? — укоризненно сказал Арсентий Петрович.
Ринтын вздрогнул. Действительно, как же это получилось, что он не обратил внимания на секретаря редакции, хотя тот сидел на расстоянии вытянутой руки от редактора?
— Простите, добрый день! — сказал Ринтын и покраснел.
А между тем редактор продолжал чтение. По его лицу никак нельзя было понять, нравится ему написанное или нет. Лишь изредка он брал карандаш и делал пометки на полях.
Арсентий Петрович расспрашивал Ринтына о поездке к оленеводам, но тот отвечал односложно и нехотя.
Василий Гаврилович дочитал последний лист, положил его вместе с остальными и обычным будничным голосом сказал:
— Материал пойдет, годится.
От облегчения Ринтын даже вспотел. Конечно, хотелось услышать более обстоятельную оценку, но сейчас было достаточно и этого.
31
В течение нескольких дней Ринтын первым бросался к газете, которая вывешивалась в столовой. Уже кончились каникулы, а его очерк так и не был напечатан. В редакции застенчивый автор не решался спрашивать о судьбе своего сочинения, а редактор молчал. Ринтын уже примирился с мыслью, что написал чушь и редактор просто не хотел его огорчать.
— Мы должны поздравить Ринтына, — так однажды начал учитель урок литературного чтения. — В сегодняшнем номере газеты напечатан его очерк: "Гости из далекой тундры".
Весь час Ринтын чувствовал на себе взгляды своих товарищей. Он уверенно встретил улыбающийся взгляд Тамары Вогуловой и сохранил на лице каменное выражение.
На перемене ему едва удалось отбиться от желающих посмотреть его заметку и уединиться в уборной. Здесь он внимательно прочитал от начала до конца свое творение. К тому, что заголовок будет изменен, он был готов заранее: Арсентий Петрович все заголовки перекраивал по-своему. Но и весь напечатанный материал показался ему чужим. Пришлось читать второй раз. За исключением нескольких фраз, он не нашел ничего, что напоминало бы ему плод собственных творческих мучений в пустом холодном классе. Весь его очерк написан заново. Тяжелее всего было сознавать, что от этого очерк не стал хуже. Наоборот, в таком виде он читался легко. Хотя все факты и события, описанные Ринтыном, были сохранены, но все же он не мог без жгучего чувства стыда смотреть на подпись: "А. Ринтын".
Юноша поклялся никогда не писать больше "произведений художественной прозы" и принял решение отказаться от работы в газете.
32
Участок, выделенный педагогическому училищу для рыбной ловли, находился километрах в трех от поселка. Дорога к нему шла морским берегом мимо торчащих прямо из земли вентиляционных труб ледника Чукотторга и кладбища.
Ученики организовали две рыболовецкие бригады. В рыбаки хотелось попасть каждому. Старшеклассники рассказывали волнующие истории о ночевках в палатке на берегу лимана, о необыкновенных уловах, когда за одну ночь двумя блоковыми ставными сетями удавалось поймать до двух сотен рыб.
Кайон и Ринтын попали в одну бригаду. Им повезло, потому что ребята они рослые и сильные. После долгих просьб к ним в бригаду назначили и Сашу Гольцева. Зимние обтирания снегом не только не прибавили ему здоровья, но и сильно истощили его. Саша беспрестанно болел и несколько раз за зиму лежал в больнице с воспалением легких. Но и это не отбило у него стремления закалить свой организм. Он все так же настойчиво каждое утро делал зарядку и грохотал связками своего гимнастического железа.
За овражком, по дну которого тек мутный ручей, торчали вешала для сушки юколы. Здесь и начинался участок педагогического училища. У самой горы белела палатка с торчащей сбоку железной печной трубой. Под навесом стояли бочки для засолки, мешки с крупной серой солью, большущее корыто для мойки рыбы, засольные чаны, грохот для икры и другая хозяйственная утварь. В море были поставлены три боковые сети.
Саша варил уху на костре, разложенном на гальке. Несмотря на густой дым, туча комаров не давала ему покоя. Саша отмахивался большой ложкой и ворчал сквозь зубы: рот открыть было нельзя, комары немедленно залетали туда.
Ринтын тяжело свалил мешок с продуктами возле костра и спросил Сашу:
— А где Кайон?
— Спасается от комаров в палатке, — ответил Саша.
На разложенных в палатке оленьих шкурах, заложив ногу на ногу, лежал Кайон и читал книгу.
— Ну, как там наш повар? — спросил он вошедшего Ринтына.
Вместо ответа Ринтын пожурил Кайона:
— Чем валяться на шкурах, помог бы Саше. Он, бедняга, задыхается в дыму, комары заедают. Ты должен помнить, что он слабый человек и ему нужно за лето окрепнуть.
— Да я сам хотел варить рыбу, — оправдывался Кайон, — но Саша хочет показать, как варится настоящая уха.
Бригадиром в эту бригаду был назначен учитель истории Игорь Михайлович Стремянкин — красивый молодой человек, влюбленный в свой предмет и московскую улицу, которая называлась Матросская Тишина. На этой улице он родился, а теперь там жили его родители. Игорь Михайлович работал в педучилище не первый год. Приехал еще во время войны, прямо из госпиталя. Видимо, он был серьезно болен, ходил, выворачивая ноги. На уроках он иногда гримасничал и заикался. Ребята относились к нему бережно и почтительно и в ненастную погоду старались поскорее выпроводить с рыбалки.
Кайон и Ринтын вышли из палатки на улицу. Саша по-прежнему плясал вокруг костра.
— Уха будет замечательная, — крикнул он ребятам, — тройная! С лавровым листом.
Лицо Саши было закрыто накомарником, и на фоне дыма и огня он был похож на шамана, исполняющего ритуальный танец.
— Посмотрим, попробуем твою стряпню, — сказал Кайон. — Если не одобрим, больше к костру подпускать не будем.
Но уха была замечательная. Долгое время слышался только стук ложек о жестяные миски.
— А вы заметили, что уха тройная? — торжественно спросил Саша.
— Конечно, — поспешил ответить Кайон. — Какая она еще может быть?
— Тройная уха делается так, — продолжал Саша. — Сначала варится как обыкновенная, простая уха. Затем рыба выбрасывается и кладется свежая, в тот же навар. И так до трех раз.
— А можно больше? — спросил Кайон, облизывая ложку.
— Можно, — ответил Саша.
— Интересно, какой степени будет уха со всего нашего улова? — сказал Кайон и вопросительно посмотрел на Сашу.
Тот растерянно взглянул на Ринтына и виновато спросил:
— Разве я плохо сделал?
— Все хорошо, не волнуйся, — успокоил его Ринтын, — просто как-то неловко выбрасывать варево на землю.
— Мне рассказывали, что настоящие рыбаки только так и делают, — развел руками Саша.
— Нашел кому верить! — воскликнул Кайон. — Во всех рассказах о русских рыбаках, которые ловят рыбу удочками, утверждается, что они самые большие выдумщики и врали.
— Ладно, — прервал спор Ринтын. — Не будем терять времени, надо вытащить первую сеть, уже пора ее проверять.
Саша побежал отвязывать веревку. Ринтын и Кайон впряглись и потянули тяжелую двадцатиметровую сеть. Чем тяжелее было тащить, тем радостнее было на душе: значит, много рыбы запуталось в ее ячейках.
— То-гок! То-о-гок! — помогали себе криками ребята.
Вот первые метры сети на берегу. Крупная кета, блестя на солнце чешуей, бьется, разбрызгивая воду. За ней тянется вторая, третья.
— Хороший улов! — радостно кричит Саша. — То-о-о-гок!
Днем на рыбалку приходили девчата, разделывали улов. А с самого утра являлся Игорь Михайлович.
— Существенной пользы он, конечно, не приносит, — говорил Кайон, — но его рассказы по истории очень интересны.
И действительно, Игорь Михайлович, пока варилась уха и в собственном соку шипели нанизанные на палочки кетовые брюшки, предавался воспоминаниям из русской истории. Но когда ребята обращались к нему с просьбой рассказать, что-нибудь из его военной жизни, Игорь Михайлович мрачнел, хмурился и говорил потускневшим голосом:
— Да ничего там интересного не было. Не дай бог вам воевать!
Услышав эти слова впервые, Кайон обиделся и сказал ребятам:
— Считает нас неспособными к военным делам. Подумаешь — сам повоевал, а другим нельзя!
Саша робко вступался за учителя:
— Нет, ребята, он прав. Война только издали кажется привлекательной. Вот в Ленинграде…
— Слышали, — перебивал его Кайон. — Я не говорю о блокаде, а о настоящем бое, когда идет рукопашная схватка или ждешь с замиранием сердца приближения вражеского танка, чтобы кинуть в него гранату.
— У тебя представление о войне только по кинокартинам, — отмахивался от него Саша, и глаза у него становились грустными.
