Кристиане Ф. - Я, мои друзья и героин
После изгнания из гимназии я ходила просто как в воду опущенная. Я снова была совершенно потеряна, сил не хватало ни на что. Я не стала сопротивляться, хотя этот ректор через три недели, конечно, и вообще не понимал уже, за что меня выгнал.
Планов на будущее у меня не было.
Постепенно я поняла, как сильно меня кинули, понизив до общей школы… У нас было две дискотеки, и соответственно, так сказать, два общества. В одно входили только гимназисты, в другое – школьники из общей. Когда же меня выкинули из гимназия, то почувствовала, что на первой дискотеке на меня косо смотрят. Я пошла на другую…
Это было совершенно новым для меня. Такого разделения на касты не было в Берлине. Ни в школах ни, конечно, на сцене. Здесь разделение начиналось уже во дворе. Поперёк школьного двора была проведена белая черта. По одну сторону гимназия, по другую – общая школа. Пересекать черту запрещалось, и мне приходилось переговариваться со своими старыми друзьями только через черту.
Одни из нас по определению были металлолом; другие, может быть, ещё чего-то достигнут в жизни…
Таким было общество, к которому я должна была приспособиться.
«Приспособиться» было любимым словом моей бабушки. Она всё время повторяла мне, что после школы не надо общаться с одноклассниками, а надо держаться друзей из гимназии. Я ей сказала: «Ты уж смирись, что твоя внучка ходит в общую школу, а я как-нибудь приспособлюсь и найду себе друзей и там!» Был огромный скандал…
Сначала я собиралась совершенно отключиться, но уж очень понравился мне классный руководитель… Это был такой дед – консервативный во взглядах, старомодный в поведении. Иногда мне казалось, что он скучает по нацистам. У него действительно был авторитет, кричать ему не приходилось. Его одного класс добровольно приветствовал стоя. Он всегда был обстоятелен и вникал во все мелочи.
Большинство молодых преподавателей были идеалистами – работать они не были готовы. Они так же мало понимали по жизни, как и сами школьники. Пускали всё на самотёк, и когда начинался хаос, закатывали истерику. У них не было ни одного ясного ответа на те вопросы, которые нас так занимали. Они начинали своё вечное «если» и «но» – только потому, что и сами не были уверены в том, что говорят.
Наш классный не обманывал нас. Он отлично знал, кто сегодня учится в общей школе. Он говорил, что нам будет трудно, но при желании мы вполне сможем переплюнуть кое-где и гимназистов… Например, в правописании. Ни одна аттестационная работа сегодня грамотностью не блещет, и у нас будет больше шансов, когда заявления о приёме на работу мы станем писать на совершенно корректном немецком. Он пытался втолковать нам, как обходиться с людьми. В запасе у него была масса старых поговорок и житейских мудростей прошедшего столетия… Можно было над ними смеяться – большинство школьников так и поступало, – но я знала, что в шутках и поговорках всегда есть зерно истины. У нас с классным часто не совпадали мнения, но он знал жизнь, и это мне нравилось…
Большинство же одноклассников не особенно любили классного. Он их напрягал, видимо, чересчур, – их раздражали его долгие морали. А тут всем было плевать…
Только несколько человек ещё могли надеяться хорошо закончить школу, и получить место для учебы на предприятии. Они прилежно выполняли домашние задания – ровно то, что было задано. Прочитать книгу сверх программы или поинтересоваться чем-то, что не задано – это уже было не для них, и когда наш классный или кто-то из молодых пытались организовать дискуссию, они только тупо таращились. У всех моих одноклассников было так же мало планов на будущее, как и у меня. Да и какие может ученик общей школы строить планы? Если ему повезёт, он получит место на заводе. Да и тут – не то, что ему интересно, а то, что предложат…
Многим было совершенно всё равно, что они там будут делать дальше. Может быть, получат место, или будут зарабатывать неквалифицированным трудом, или сидеть на пособии. Было такое мнение: от голода у нас никто не умер, шансов всё равно никаких так зачем же напрягаться! Некоторые из нас, можно было с уверенностью сказать, станут преступниками, многие пили. Девушки тоже не думали ни о чём. Они знали, что когда-нибудь о них позаботится муж, а до того можно устроиться в магазин, или поработать на конвейере, или просто дома посидеть.
Такими были не все, но большинство думало именно так. Совершенно трезво, никаких иллюзий и никаких идеалов… И это было как холодный душ для меня.
Жизнь без наркотиков я представляла себе иначе…
Я часто размышляла, почему молодёжи так скучно, почему они ничего не хотят.
Они же ничему не могли радоваться… Мопед в шестнадцать, машина в восемнадцать – это было само собой разумеющимся. А если этого не было, то, значит, всё – жизнь не удалась! Да и я – о чём мечтала я? О машине и о квартире – и то и другое хотела получить просто так. Измучиться за квартиру, за новый диван, как моя мама, – нет, это мне не подходило! Цель жизни родителей была – покупать, покупать и покупать!
Для меня и, я думаю, для многих других материальные блага нужны были в минимальном количестве, ровно столько, сколько надо для жизни. Что потом? А потом нужно наполнить жизнь смыслом. Смысла-то мы и не находили в жизни наших родителей…
Когда мы говорили на уроках о национал-социализме, я испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, меня просто переворачивало, когда я понимала, как жестоки могут быть люди. С другой стороны – тогда у людей было во что верить. Я таки сказала на уроке: «Лучше бы я росла в нацистское время. Тогда молодёжь знала, что к чему, и у неё были идеалы! И я думаю, молодёжи лучше иметь неправильные идеалы, чем вообще никаких!» Конечно, я сказала это немного в шутку.
У нас в деревне ребята развлекались, как могли, потому что жизнь, которую им предлагали родители, не удовлетворяла никого. Было модно быть жестоким. Как два года назад в Берлине, некоторые тащились от панка. Меня всегда пугало, когда люди, которые мне казались ещё нормальными, вдруг приходили к панк-культуре. Потому что панк – это и есть, собственно, жестокость. Уже их музыка лишена фантазии, только грубый ритм…
Я знала одного панка у нас. Был нормальный парень, с ним можно было говорить, пока он не продел сквозь щеку булавку и не начал драться. В деревенской гостинице его потом поймали. Разбили об него два стула и двинули розочкой в живот. Очнулся он уже в больнице.
Но наиболее отчётливо жестокость проявлялась в отношениях между парнями и девушками. Все говорят об эмансипации. Но я почти уверена, что никогда ещё парни не обращались так грубо с девушками, как сегодня. Парни просто отрывались на бабах! Они хотели власти и успеха, а если ничего не получалось, то оттягивались на нас…
Большинство дискотечных кадров меня просто пугало. Я выглядела ещё немного по-столичному, и они постоянно валили ко мне. И эта болтовня, и эти «Ну? Типа как тут с нами?» меня раздражали даже больше, чем фраера с автопанели. Фраера-то хоть улыбались… Ну а этим крутым улыбаться было ни к чему… Думаю, большинство клиентов были дружелюбнее и вежливее со мной, чем эти разрыватели сердец со своими тёлками. Эти хотели трахаться и только, безо всяких там нежных чувств и, конечно – совершенно бесплатно…
Я испытывала такое отвращение к этим ковбоям, что никто из них и прикоснуться не мог ко мне. Извращенцы! Им казалось нормальным после первого свидания мять девушку. И девушки не сопротивлялись, хотя никакого желания у них и в помине не было. Просто так, потому что сопротивляться было не принято. И потому что они боялись, что с ними не будут больше ходить – парни станут болтать, что вот, мол, – фригидная коза!
Я этого не понимала и понимать не хотела. Даже если парень мне очень нравился, и мы встречались с ним, я сразу говорила: «Ко мне не приставать, меня не обнимать!
Если что, сама начну». За полгода, что я уже провела здесь, – ни одного романа… Все романы заканчивались первым – и последним – свиданием.
Наверное, моё прошлое играло тут свою роль. Хотя я и пыталась себе внушить, что работа моя ничего общего со мной не имела – это только лишь неизбежное привходящее обстоятельство героиновой зависимости. Но всё-таки моё отношение к парням в значительной степени определялось моим опытом. Эти типы вели себя так, что по глазам было видно, как и где этот козёл хочет тебя использовать…
Я пыталась делиться своим опытом с девушками в классе – не рассказывая, конечно, об обстоятельствах. Нет – они так ничего и не поняли! Я стала этакой всеобщей поверенной, выслушивала все их проблемы с парнями и давала советы: они поняли, что тут я знаю больше ихнего. Но то, что я действительно пыталась им сказать, до них просто не доходило…
Большинство из них жили только для своих парней и полностью мирились с этим свинским отношением. Если парень бросал девушку и гулял с другой, то первая злилась не на парня, а на его новую подругу. Ругала самыми страшными словами. Ну, что делать – им нравилось такое обращение…
