Роман Коноплев - Евангелие от экстремиста
Подошла мама Лёши Голубовича. Старенькая добрая женщина. В её глазах стояла беспредельная любовь. Она наверняка ничего в жизни не пожалела для своего сына. Он всегда был её гордостью. Алёша. Он был там, за прутьями решетки. На нем была та же одежда, что и на митинге.
— Рома, обязательно приезжайте к нам в гости, когда всё это закончится. Алёша мне много о вас рассказывал. Мы с Лёшиным папой Вас официально приглашаем.
У Николаева отросли волосы. И сидел он на скамье подсудимых как вылитый молдаванин. Красивый черноволосый молдаванин. В клетке. Что у него здесь? Какая судьба?
Начался вызов свидетелей. Все по очереди рассказывали — кто что видел. Затем поднимали «пострадавшего» мента. Жирная шея. Вылитый браток с золотой цепью и барсеткой никак не походил на пострадавшего. Он отвечал отрывисто: "Нет, этого тоже не видел. Били те, в клетке." Как по заготовке. Я спросил у Алексея руками, получал ли он мои письма, он ответил, что нет. Опустив голову.
Объявили перерыв. Наверное, многие почувствовали, что всё не идет легко и ровно. Адвокат Голубовича перепутал листы в материалах дела. Этот продуманный адвокат, на мой взгляд, занимался на суде чем угодно — только не Голубовичем. В ходе процесса он писал статьи в прохановскую «Завтра», раздавал интервью. Как оказалось, у него на носу были выборы в депутаты Государственной Думы. Человек делал себе красивый оппозиционный пиар. Он всё нагородил в одну кучу — всех революционеров слил как в помойное ведро — террористок Новой Революционной Альтернативы, Соколова, Губкина, и туда же за компанию приплел для красного словца Голубовича с Николаевым. Зачем ему это было нужно? Не знаю, сколько в человеке может быть самолюбия. Сколько могло быть общего у Голубовича с экзальтированными девицами из НРА, взрывавшими приемную ФСБ?
Обоим: и Голубовичу, и Николаеву дадут срок — долгих три года. Никаких условных, ни капли сострадания. А пока шел всего лишь один из первых дней процесса. Объявили конец заседания, и толпа нацболов дружно ломанулась на улицу. В темном коридорчике на лавке сидела мама Алёши Голубовича. Одна. И плакала навзрыд. Я подошел, спросил, не нужно ли чем помочь.
— Рома, принесите, пожалуйста, воды.
Спустился вниз. Поднял пластмассовую бутыль из-под лимонада. Там была какая-то вода. Холодная. Попробовал — вроде питьевая. Вбежал по лестнице вверх. Протянул её Лёшиной маме. Она отпила несколько глотков и снова заплакала. Я закрыл глаза и вышел вон на улицу.
