Висенте Бласко - Розаура Салседо
– Слушайте его внимательно, – сказал Борха. – Это поэт, несколько сбитый с пути и мало образованный, но, несомненно, в своем роде поэт. Его отец был скромный "фелибр" из последователей Мистраля. Вы знаете, что "фелибр" – название провансальских поэтов. Сын, выполняя свою миссию, сумел быть говорящей душой этих камней. Я приходил несколько раз только для того, чтобы послушать его.
Когда гид увидел, что посетители перестали покупать фотографии и карточки, он встал со своего места и лениво потянулся.
– Сеньоры, сюда! Идите сюда!
Он весь преобразился. Два раза утром и два раза вечером водил он иностранцев по дворам, лестницам и салонам, показывая им этот замок, бывший для него чем-то вроде Провансальского Парфенона. Он знал на память все, что следовало сказать в каждом углу и перед каждым камнем. Но иногда, среди механических объяснений, его охватывало непреодолимое желание импровизировать, и он расписывал внезапными красками своего воображения бледное и монотонное полотно, которое он развертывал перед публикой.
Посреди двора гид, окруженный слушателями, приступил к обычной своей декламации. Между прочим он сообщил, что именно последний папа Авиньонский уничтожил стену, окружавшую замок и защищавшую его на случай осады. Ему же Авиньон обязан большой открытой площадью перед главным фасадом замка.
– Назову вам, сеньоры, этого папу: Бенедикт XIII, великий папа Луна, соотечественник некоторых из лиц, присутствующих здесь.
И он поклонился, устремив глаза на Розауру и Клаудио. Вся группа путешественников тоже взглянула на них, и оба они были немного смущены общим любопытством. Затем "фелибр" стал описывать всю красоту "своего дворца": "самый красивый в мире исторический памятник".
– Лазурное небо, чистый воздух, величественная симфония мистраля, и на ряду со всем этим золотистый цвет камней, цвет которых, по словам трубадуров, придает своим отблеском новый огонь взорам дам. Как говорит Петрарка…
Борха ждал последних слов и дотронулся до рукава Розауры. Он предупреждал ее о постоянных ссылках гида на Петрарку. Все свои объяснения и описания он подкреплял стихами Петрарки, но такими стихами, которых поэт никогда не писал или которые были переведены настолько плохо, что были недостойны имени автора.
Пройдя по разным залам дворца, туристы очутились в "gran Capella", самой большой комнате во всем этаже. Розаура и Клаудио рассматривали картины и портреты. Однако им пришлось прервать этот осмотр. В огромной комнате вдруг зазвучал гимн, казавшийся сверхчеловеческим хором. В действительности же звучал лишь один единственный голос, но от различных отголосков камня в углах возникали все новые и новые голоса, они сливались, создавая нежное, неопределенное созвучие, по своему строению напоминавшее разные ветки одного дерева, которые разбрасываются и умножаются, но имеют одно и то же происхождение: общий ствол. И стволом этого пения был голос самого "фелибра", небольшой тенор, звучность которого ширилась, повторяясь в разных тонах, как-будто звук его катился по бесконечному горизонту.
Североамериканец, человек большого роста, с бритым лицом, улыбнулся, устремив на певца восхищенный и покровительственный взгляд. "Трубадур, настоящий трубадур", – говорил он стоявшим близ него. И, вынув из кармана необыкновенно толстый кожаный портсигар с полдюжиной гаванских сигар, он предложил одну из них гиду.
– Благодарю, джентльмэн, но курить сигару я буду только поздно вечером. Теперь это могло бы испортить мне голос.
И он продолжал распевать свои провансальские строфы с энтузиазмом южанина. Когда замолкли последние отзвуки, он поклонился, благодаря за несколько иронические аплодисменты присутствующих.
Некоторые из них хвалили его пение и вечно веселое расположение духа.
– Дело в том, что я идеалист, – сказал он степенно. – Я не завидую ни Ротшильду, ни Рокфеллеру; я смеюсь над миллионерами. Они живут не так весело, как я. Они не идеалисты.
И гид продолжал объяснять и указывать на разные подробности замка и его окрестностей. Между прочим, упомянул о местечке Мальяно, и находившейся рядом с ним дачке, в которой жил Мистраль. И славное имя поэта придало ему новую смелость. Гид возвысил голос, и в глазах его загорелся необычайный блеск.
– Здесь, – сказал он, – среди оливковых деревьев раздается пение соловьев, здесь слышен хор кузнечиков, под тимианом и розмарином, этими лесными кадильницами уединения; видно могучее паренье птиц и волнообразный изящный полет пурпурных и золотых бабочек, слышно ласковое воркование горлиц и серенады гитар перед провансальскими дворцами, камни которых как бы поют.
И, придя в восторг от собственных слов, он приложил свою палочку к груди, как-будто она была лютней, и провел по незримым струнам пальцами правой руки.
– О, трубадур, трубадур! – снова вздохнул у него за спиной североамериканец.
Толпа посетителей двинулась по коридорам мимо разных комнат и очутилась вскоре в зале с белыми стенами, украшенными портретами.
– Сеньоры, – указал гид, – это все авиньонские папы. Семеро из них правили церковью, не возбуждая никаких споров. Только восьмому и девятому подчинился не весь христианский мир, а лишь часть его. И хотя о них много спорили, все же они были такими же полномочными папами, как и остальные.
Гид был провансалец, и хотя он избегал вмешиваться в религиозные споры, но никогда не согласился бы выразить сомнение относительно законности Авиньонских пап, особенно же последнего папы Бенедикта XIII, – великого папы Луна, после того, как Мистраль воспел его в одной из своих поэм.
Когда кончился обход дворца, Розаура и Клаудио последовали за остальными посетителями. Всем казалось, что они уже достаточно насмотрелись. Около выхода из дворца стоял сын "фелибра", кланяясь выходившим на улицу; в правой руке он держал кепи. Каждый посетитель, проходя мимо него, бросал франк или два франка в его шапку, и "трубадур" благодарно улыбался.
Розаура положила на дно кепи двадцатипятифранковый билет. Гид решил, что за это следует выразить благодарность особым приветом.
– Петрарка сказал папе: "Святой отец, золотой цвет этих каменных глыб, ясное небо, отражающееся в волнах Роны, зеленые поля Авиньона, свежие струи Воклюза, соловьи, бабочки, серенады, – все вместе взятое, – ничто перед улыбкой и нежными глазами дамы".
Борха почувствовал раздражение против этого человека за его неиссякаемое красноречие.
– Враль!.. Знай, выдумывает себе нелепости, вкладывая их в уста Петрарки или своих пап.
Красивая вдова рассмеялась, как-будто гнев Борха ей доставлял удовольствие.
– Оставьте его в покое! Не будете же вы отрицать, что он интересный и поэтичный гид. А я еще хранила о нем такое ложное воспоминание.
И Розаура с Клаудио вернулись в отель.
V. Сын Миссера Петракко
На другой день они решили совершить прогулку по окрестностям в автомобиле. Позади них остались розоватые бастионы Авиньона, и автомобиль понесся через пашни по дороге, обсаженной тополями.
Они удалялись от ложбины Роны, и автомобиль поднимался незаметно по уклону холмов, ограничивавших речную долину. Они направлялись к истоку Соржес, впадающего в Рону, теряющегося вблизи Авиньона у знаменитого фонтана Воклюз и дающего начало этому водному течению, всегда прозрачному и холодному.
Борха рассказывал сеньоре Пинеда о сыне миссера Петракко, как он называл знаменитого итальянского лирика. Родился он в Ареццо и затем получил образование в Авиньоне.
Миссер Петракко (Пиетро ди-Паренца) был нотариусом во Флоренции и должен был бежать из своего города в 1301 г. так же, как и друг его Данте. Оба они принадлежали к демократической партии гвельфов, которые тогда назывались "белыми". Когда восторжествовали "черные", или, иначе говоря, партия аристократическая, эти последние сожгли их дома, конфисковали имущество и приговорили их к вечному изгнанию. Многие беглецы собрались в Ареццо, чтобы подготовить революцию. И в этом изгнании родился, три года спустя, Франческо Петракко или, иными словами, сын Петракко, фамилия которого потом преобразовалась в "Петрарко" и окончательно в – "Петрарка".
Флорентийский нотариус расстался с Данте и другим своим товарищем по изгнанию, чтобы переехать в город пап, где тоже было много итальянских изгнанников. Скудость домов в Авиньоне и дороговизна жизни принудили его поселиться в Карпентрасе, и здесь сын его посещал школу. Его товарищами были юноши, впоследствии занимавшие высокие посты при папском дворе и оказывавшие ему покровительство. Отец желал, чтобы сын его изучал юриспруденцию, но Петрарка, восторженный поклонник древних литератур, предпочел сделаться гуманистом и быть гордостью своих учителей.
Первой его любовью был Рим, и он страстно желал снова видеть его властителем мира. Вот почему он и нападал на Авиньонских пап, несмотря на то, что пользовался их благосклонностью. Ему казалось невыносимым видеть папство на берегах Роны в то время, как древний город Рим разваливался и обезлюдел вследствие нескончаемых гражданских войн.
