Александр Коротенко - Осколки. 12 удивительных ситуаций
– Найдите мне Адаптера. – Помощник сказал, что его нечего искать. Он всегда у себя.
– Позовите.
– Не придет. Вы знаете.
– Хорошо, я лично пойду к нему.
– Не поможет.
– Я его уволю. Просто уволю. – Пауза.
– Ладно. Дайте мне телефон.
– Он не отвечает на звонки.
– Ну и как мне с ним поговорить?
– Только лично.
– Дайте мне бумагу и ручку.
Сидя на раскладном стульчике и положив большой блокнот на колени, режиссер несколько раз начинал что-то писать, зачеркивал, оторвал лист, скомкал его и засунул в карман брюк. Такую совокупность манипуляций он проделал несколько раз, позвал меня и после слов:
– Передай Адаптеру, – вручил сложенный листок.
Не хочу вдаваться в детали, но должен признать, что большую часть времени на съемках я выступал в роли мальчика на побегушках: принеси, положи, убери. Меня, конечно, это раздражало, так как я уже чувствовал себя режиссером, способным, если не поразить сразу, то, по крайней мере, удивить. Или нашуметь. Но я таки нашел способ примирить свой талант с рутиной, которую воспринимал как тернистый и мучительный труд по восхождению. И так, внешне терпеливо, я нес свой крест.
После нескольких шуток и недоуменных гримас мне объяснили, где находится звукозаписывающая студия и, не имея представления о размерах территории, я пошел пешком.
Пожалуй, это была первая моя прогулка по территории киностудии. Коробки павильонов и какие-то технические сооружения, бетон и асфальт производили унылое впечатление безликости. К тому же было довольно жарко. Двигались машины и люди. И все это как-то не вязалось с прекрасным миром эстетики, который создавался и воссоздавался где-то внутри всего этого. Не с первой попытки, но я все же нашел студию и Адаптера. На это последний заметил, что его зовут Эрик. Прозвучало это как шепот с выдохом на первой букве. Он оставил без пожатия мою руку, кивнув на листок, спросил что там. Я пожал плечами. От кого? От режиссера.
– Я не давал согласия на работу в его фильме.
Повернулся и пошел. Это было в небольшом холле. Я за ним. Он открыл дверь в полутемное помещение, остановился и посмотрел на меня, почти через плечо. А я как собака что-то понимал, но больше ждал. Я не уверен, что он меня видел, то есть я был для него безличен и неодушевлен. Собственно, сам он был, как бы это сказать, выцветшим или полинялым. Вообще бесцветным. Бесцветные волосы, бесцветные глаза. Одежда какого-то одного оттенка, то ли серая, то ли голубая. Возраст всего этого неочевиден.
– О чем на этот раз кино?
– Я не дочитал сценарий.
Конечно, я соврал. Никто мне его и не предлагал читать.
– Эмоций много?
– Ну, так. Интересно. Я стажер. Только вторую неделю здесь.
Он вошел в помещение, и в тот момент, когда дверь должна была за ним закрыться, он остановил ее и оставил приоткрытой. Я пошел за ним. Очень мягкое покрытие на полу создавало ощущение газона. Комната была просторной, остального я не помню.
Эрик прошел в боковую дверь. Я за ним, но это было лишь проходное помещение, а за ним еще несколько. Стены представляли собой сплошную картотеку из разных звуковых носителей. Почти во всех комнатах находились люди. Большинство из них с наушниками на ушах или на шее.
В последней комнате Эрик посмотрел на меня, пожалуй, так же безразлично, а, отворачиваясь, вдруг вернулся взглядом ко мне и как будто вгляделся в мое лицо. Даже слегка прищурился. До этого я не замечал, что на его лице очки с лупами вместо стекол. Он сел в кресло у потертого стола, подвинул к себе телефон и нажал кнопку. После вопроса телефонистки назвал номер павильона, и когда заиграла музыка в динамике спикерфона, слегка кивнул мне. Я сел. Стены были увешаны фотографиями. Многие лица мне были знакомы по курсу «История кино». Эрик сидел, немного сутулясь, опираясь локтями о стол. Правой кистью он вертел рычажком маленькой музыкальной шкатулки, мелодия которой тихо звенела. Он продолжал его вертеть и когда разговаривал с моим режиссером. Тот объяснял, что ему надо. Эрик слушал, иногда кивая головой.
– А сейчас дай мне фон для третьей, двенадцатой и тридцатой. Спасибо, Эрик.
Эрик отключился. А через пару минут встал, достал с полки коробку и протянул мне. Я попрощался и вышел. Меня не занимали декорации в которые я попал. Да и Эрик собственно. Ну, был он немного необычен, ну и что. Сфера у него такая. Звуки, музыка, шумы. Лет ему немало. Мог и съехать слегка. Но все же это второстепенно. Конечно, звук в кино важен, очень важен. Да все очень важно. А потом оказывается, при всеобщей важности все становится мелким, невзрачным и незначительным. Не помню, о чем я тогда думал, возвращаясь на съемочную площадку, но шел я, видимо, довольно быстро, так как, когда упал, переходя дорогу и споткнувшись о бордюр, сильно разбил правую ладонь, на которую падал, и колено. Самое неприятное было то, что в это время коробка выпала из моих рук, и, падая, я ее раздавил. Вместе с диском, естественно. Прихрамывая, мне пришлось вернуться к Эрику. Его ассистенты оказали мне помощь сразу же. Обаятельная китаянка и очень худой юноша. Они были немногословны. Делая все необходимое, они не выражали своих эмоций. Как некоторые хирурги, с пониманием, но без сочувствия. В общем, ясно было, что это сотрудники именно Адаптера. Все равно, что члены одной секты. Или пациенты одной психушки. Я и раньше знал людей со всякими заморочками в голове. В кино их достаточно. Причем фиг поймешь: у них это от головы или от понтов. В общем, раны мне промыли, помазали, а руку забинтовали. Попутно я сказал, что разбил диск, но они не отреагировали. Я пошел в кабинет Эрика, ориентируясь по памяти. Дверь была закрыта. Но мне нужен был диск, и я постучал.
Сидевшие недалеко сотрудники посмотрели на меня вопросительно, когда я оглянулся через плечо. Я спросил у всех, на месте ли Эрик. Находившийся ближе ко мне толстяк сказал, чтобы я нашел выключатель, и дополнил это взмахом руки.
Я сделал это и через пару секунд услышал щелчок электрозамка. Когда я вошел, Эрик сидел в кресле вполоборота к столу. Грустный он был какой-то. Не снимая наушников, а лишь сдвинув правый, он кивнул головой, предлагая мне говорить. Я сказал, что случилось, выразив заодно сожаление. Он покачал головой, что-то обдумывая, и кивнул на стул у двери. Я присел, а он начал доставать и прослушивать разные диски. Видимо, искал копию того, что я разбил. Все это у него происходило настолько медленно и как-то флегматично, что он, признаться, вызывал раздражение. Абсолютно тормознутый и двинутый на голову. Такого рода люди в своей ограниченности и зацикленности, лишенные кругозора и широты восприятия, вызывали во мне чувство то ли жалости, то ли пренебрежения. Как какие-то убогие. Я знал одного довольно, казалось бы, серьезного человека. По крайней мере, его работа предполагала это. Да и при обще нии он производил впечатление такое. Может, даже немного гипертрофированно. Так, оказалось, что основным его делом было собирание солдатиков, оловянных. Он как-то спросил у меня, не встречал ли я изображение формы армейского повара армии Наполеона в русской кампании. Круто? Лучше бы спросил, нет ли у меня лишней гигиенической прокладки. Он их раскрашивал, расставлял. Притом, что у него была семья, дети и т.п. Вот Эрик производил такое же впечатление. Только со звуками. Я это сразу понял, как только вошел в комнату. Все стены в секциях для носителей звука. От журчания мочи, извините за «журчание», до крика новорожденных. Или наоборот. Не говоря уже про всяких птичек и жучков-сверчков. Ужас. Причем, это добро было скрупулезно разложено-систематизировано: «Мухи». «Пчелы». «Птицы». «Автомобили». С подразделами, например, «Тормоза», «Двигатели», «Двери» и т.д. В общем, в какой-то степени мне все же жалко таких людей. Так вот. Эрик все ковырялся и ковырялся со своими пластинками. Он, как я понял, был в довольно приличном возрасте: руки слегка дрожали, возрастные пятна на коже. Хотя джинсы, майка с выпущенной рубашкой как-то скрывали это. Плюс к этому длинные волосы, хоть и седые. И все равно какой-то выцветший. Линялый.
Время было к концу работы. Я уже хотел есть. Чувствовал нарастание раздражительности, но терпеливо ждал.
Эрик, видимо, был астматик. Он стоял у стола, над которым были полки и, как я говорил, перебирал футляры с дисками.
Затем замер и через пару секунд достал из левого нагрудного кармана рубашки ингалятор. Сделал несколько глубоких вдохов. Сел в кресло перед столом в ожидании облегчения. И вдруг сполз с него и повалился на пол. Все это произошло довольно неожиданно. Я наклонился над ним. Глаза открыты, но взгляд не фокусируется и бегает в разные стороны. Я встал и толкнул входную дверь. Заперта. Ручка не нажимается. Поискал защелку. Нет. Начал стучать в дверь кулаком и кричать: «Эрику плохо». Никаких реакций. Стал стучать сильнее и кричать, что уже не помню. Но двери-то толстые со звукоизоляцией. Опять наклонился над Эриком. Глаза открыты и не дышит. Попробовал нащупать пульс. Не нашел. Прижал ухо к груди в области сердца, и тут только понял, что в комнате все время присутствует какой-то монотонный звук. Как бы на одной ноте, но тембр очень медленно меняется. Я подошел к столу, надеясь его выключить, но на стойках было столько приборов, что найти источник было нереально. Я опять вернулся к двери и начал стучать. Затем вспомнил о телефоне и, взяв его в руки, увидел на одной из кнопок красный крест. Нажал. Постарался объяснить, что с Эриком и добавил, что не могу открыть дверь. Мне ответили, что так уже бывало с Эриком, и помощь едет. Ну что я еще мог сделать. Сидел в кресле Эрика и смотрел на него. Я был уверен, что он мертв. Хотя обычная солидарная жалость оставляла надежду.
