Сергей Четверухин - Жи-Ши
– Поверю, – нетерпеливо говорю я, – теперь уже во все поверю.
– С работкой ему аукнулось – королевский гвардеец! Стоит посменно в карауле у королевского дворца. В полдень они там шоу на площади устраивают, что-то вроде нашей смены караула у мавзолея. Мы, как дураки, специально для этого проснулись в пол-одиннадцатого, дунули на завтрак для самочувствия и поперлись к шведскому королевскому жилищу. Представь себе картину, – Анка вскакивает и начинает в лицах изображать ситуацию, заодно гримасничая и за неодушевленные предметы, – часы бьют двенадцать, пушка стреляет хиленько, как новогодняя хлопушка, человек двадцать японских туристов с фотокамерами переминаются с ноги на ногу, и… в этот момент я державно всей своей эпилированной кожей чувствую, что Россия – великая и непобедимая страна. А ты в курсе, какой у меня рвотный рефлекс на слово «патриотизм»!
Да потому что из дворца выходят прогулочным шагом, не в ногу, десяток фриков с ружьями на плечах. Типичных фриков, не хочется обижать Швецию, но по-другому эту королевскую гвардию не обзовешь. Разного роста, разной комплекции, идут не в ногу, у нескольких – бороды на пол-лица и волосы ниже плеч, как у динозавров хипповского периода! Тундрыки мезозойские! Видеть это человеку, воспитанному на Почетном карауле у Кремлевской стены, где все – по два метра ростом, постриженные-бритые, ногу тянут под углом девяносто градусов… видеть это невыносимо! Ты меня понимаешь, атлетический папарацци? Так вот… один из них, самый щуплый и заросший, да еще в дурацких круглых очочках, оказался нашим Гамлетовичем. То есть, как тем же вечером выяснилось, – вовсе и не Гамлетовичем. Телка в блоге тупо глумилась! Она – его экс-гёрлфренд, чего-то там не поделили, из сладостного чувства женской мести она представилась в Нете психоаналитиком и – давай полоскать грязные подгузники своего бывшего! Засунула ядовитые дротики во всех его святых. А он действительно Гамлета почитает как своего любимого персонажа мировой литературы. Мы слегка обломались, но виду не подали, а еще через полчаса выяснилось, что парень к литературе очень даже причастен. Прямой потомок писателя. Ганса Христиана Андерсена. Это уже – по паспорту. Эрик Бенни Бьорн Андерсен, так зовут нашего героя. Ух!
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – предчувствия стискивают изнутри мою печень колючей хваткой, столик начинает шататься, пепел летит мимо пепельницы, прямо на вельветовые штаны. И только виски – в правильном направлении.
– Затем, что Белка пропала с ним!
– Как это «пропала»? – спрашиваю осипшим голосом.
– Как женщины пропадают? Так и пропала…
– Влюбилась? – наконец выдавливаю я страшное слово.
– Ты ничего не понимаешь в женщинах, мой востроглазый папарацци, – Анка смотрит на меня жалостливо, как на больного ребенка. Все-таки потенциальное материнство сообщает всем женщинам бесспорное превосходство над нами, простыми фаллическими тружениками, – влюбилась – это для девочек, которым срочно необходимо почесать в одном месте. А она Полюбила! Сечешь разницу?
– Секу. А как же…
– Читал в детстве «Капитан Сорви-Голова»? – перебивает Анка.
– Не читал.
– Напрасно. Красивый приключенческий роман, который мог написать только очень жизнелюбивый человек. Таким и был его автор Луи Буссенар, пока его жена не умерла. Ему тогда было уже за шестьдесят. Так он уморил себя голодом. Просто не смог жить без той, которую любил. Улавливаешь масштаб чувства?
– Улавливаю.
Она вздыхает и закатывает глаза.
– Не понимаю, что Белка в нем нашла. Ну, милый… да… Ну, добрый… возможно… Глаза красивые… руки, знаешь, с такими длинными тонкими пальцами, как у скрипача… Но не пропадать же из-за этого! Мы проговорили с милейшим Эриком около часа, в кафе, неподалеку от королевского дворца. Вежливый, культурный европеец – тьфу! – рыба для суши! Медузозвон! Да еще выглядит как хиппи, которых я не перевариваю. Ух! Мы поболтали, а потом Белка ушла с ним. Просто взяла его за руку, кивнула нам, сказала: «перезвоню» и ушла. Мы даже задниц от стульев не смогли оторвать, будто сила земного притяжения возросла десятикратно.
Она перезвонила на следующий день и коротко сообщила, что подъедет прямо в аэропорт, к регистрации на рейс, больше ничего… Мы через два дня улетали обратно в Москву… И вот – аэропорт… Стоим… Регистрируемся… Я мечу икру у стойки, вращаю головой на триста шестьдесят – Белки нигде нет! Я – на измене, недоброе думаю, прикидываю, куда звонить, если что, а она не появляется. Вдруг – кто-то незнакомый дергает меня за рукав, целует в щеку… Прикинь! Я просто не узнала ее, она так изменилась за эти три дня с ним. Так меняет только любовь, она делает нас другими людьми, – Анка снова вздыхает и берет меня за руку, – прости, это я по наблюдениям говорю. Сама ни разу в жизни не менялась… – она грустно улыбается мне, в ее улыбке – вечерний свет, и я ловлю себя на том, что хочу чаще видеть ее такой. Хочу запомнить ее такой. Немного неуверенной в себе, ранимой, женственной, без маски.
Мы молчим в унисон какое-то время. Затем она продолжает:
– В самолете я доконала ее расспросами «что?» да «как?». Она мне почти ничего не сказала, только одну фразу бросила, но эта фраза все объясняет: «Я начала смотреть на мир его глазами…» Вот так сказала. Загипнотизировал ее бородатый швед. Похитил душу, литерный отпрыск! Улетала одним человеком, а вернулась другим. В Москве начала метаться. Как наркоманка на отходняках! Пожелтела от тоски, высохла вся. А деваться-то некуда – шоу-бизнес стучится в дверь – контракты, обязательства, концерты надо давать, чесать по стране, а еще – песни сочинять и в студии записываться! Не знаю уж, почему этот Эрик не мог к ней в Москву переехать… Но она вбила себе в голову, что должна быть с ним именно в Швеции, жить под одной крышей, родить ребенка, ну короче, понимаешь, все женские причуды, – тут Анка снова вздыхает, – капец артистке! Кончилась личность, пошли бабские дела. Вот тогда-то и начался ее грандиозный Эскейп, который, боюсь, заканчивается сейчас на наших глазах, и совсем не так, как задумывалось!
– Что за эскейп? – я делаю попытку очнуться от болезненного наваждения, которое растворяет меня в атмосфере, как кусок сахара в чашке с кофе, напоминая, что мужчины – самые хрупкие существа на планете.
– Так об этом я и пытаюсь толковать тебе уже целый час, мой отсутствующий папарацци! – Анка легонько бьет меня по колену, – после Стокгольма Белка решила во что бы то ни стало, любым доступным или немыслимым способом свалить из шоубиза! Навсегда и куда угодно! То есть, ясное дело, – в Швецию к своему Эрику… Она мне сказала еще в самолете: «Я – предательница! Я предаю свою детскую мечту и мечту тысяч девчонок! Я пробилась, я достигла, я попала туда, куда попадают единицы… и я хочу оттуда уйти!» Ух!
– А что Гвидо?
– А что Гвидо?! Она даже отказывалась думать о том, чтобы поговорить с ним на эту тему! После тех истерик, которые он закатил ей из-за одной, – всего лишь из-за одной новогодней ночи! И тут – здрасьте-страсти! – она придет к нему и сообщит: «Дорогой Гвидоша, искренне признательна тебе за то, что поверил в меня, за то, что выкинул поллимона зелени в качестве рассады и удобрения грядущих всходов моей популярности, ты чертовски милый дядька, но… видишь ли, я тут парня встретила, и… как бы тебе объяснить… вся в любви… короче – адьёс, ма белль продюсьёр». Не-е-е-ет, идти к Гвидо – это не выход!
– А какой выход? Что она придумала? Что за эскейп такой?!
– Не она. Никитос придумал. Ты ведь в курсе, как называется его маленькая, но очень ловкая фирма?
– «Чудеса и волшебство».
– Именно. «Чудеса и волшебство». Ничего сверхъестественного, никаких пост-гудиниевских психозов, псевдокопперфильдовских маний, тем более – никаких зубов крокодила-девственника, растворенных в момент, когда луна войдет в четвертую фазу в экстракте из жабр мурены, присыпанном пеплом античных империй. Ничего подобного! Никита не профанатор!
– А кто же он, босс фирмы с таким названием?
– Типичный потомок своих предков, – Анка кокетливо поводит плечами, подчеркивая, что все они в этой прекрасной компании – типичные потомки…
Никита говорит, что ведет свой род от добрейшего аббата Бузони, как бы кощунственно это ни прозвучало для иных сограждан, почитающих ортодоксальное христианство как единственно правильный метод миропознания. Само собой, аббат был связан обетом безбрачия до конца своих дней, но ведь этот милый иезуит звался Бузони, что в переводе с его внутреннего голоса означало «невозможного не существует». Александр Дюма-отец красочно описал в популярном романе «Граф Монте-Кристо» подход добрейшего аббата к любым вопросам бытия, которые требовалось перевести в категорию небытия. К примеру, если выяснялось, что некий заморский правитель отказывается с подобающим смирением чтить священное писание, аббат Бузони не клял его адским жаревом, не предавал анафеме, а всего-то навсего поливал слабым отваром мышьяка кочан капусты в своем огороде, на берегу того самого моря…
