Джон Кинг - Человеческий панк

Я перевожу разговор на пластинки, спрашиваю, как он собрал такую большую коллекцию, когда был молодой. Я не мог себе позволить купить и половины тех записей, которые хотел. Сейчас я покупаю больше новых записей, чем в свои пятнадцать-шестнадцать лет, а тогда музыка была моей жизнью. По нему не скажешь, что он из богатой семьи, с его-то юго-западным выговором, так что тут должна быть другая ситуация.

— У меня брат работал в музыкальном магазине в городе, так что я часто туда заходил и брал что-нибудь. Он даже специально заказывал записи и подделывал отчётность.

Он улыбается, вспоминая старые добрые времена, и это одна из тех счастливых пауз в жизни, когда лучше просто не бывает. Каждый мечтает иметь старшего брата или сестру, и чтобы кто-нибудь из них работал бы в музыкальном магазине. В то время денег всегда не хватало. Только когда я начал работать, я начал регулярно ходить слушать группы.

— Я был хорошо в такой теме, когда я был моложе, но сейчас мне всё равно. Я ходил на кучу групп. Видел «Клэш» в Бристоле и Миллуоле, в тот день в Миллуоле играли «Ровере»[36], и миллуолская братва вдруг налетела и долго гоняла нас. Великое было время. Я вернулся и обалдел, неужели это та же самая страна? Куда-то делся запал. Смотришь по телеку на группу, и они или какие-то диско-танцоры, или пиздомордые придурки, одетые в стиле шестидесятых.

Его глаза подёрнуты поволокой, может, он жалеет, что уехал. В любом случае, он неправ. И сейчас хватает хорошей музыки, но настали тормозные, спокойные времена, и это отразилось на звуке. Сегодня мало кто пишет социально-направленные тексты. Правые выиграли политическую войну за Британию, и настала эпоха эйсид хаус. Вместо того чтобы писать о крупном бизнесе, войне, полиции, тюрьме, работе, насилии, расизме, образовании, здравоохранении, обеспечении жильём и всём таком прочем, все слова проходят через фильтр сосредоточенности на Е[37], любви и праве на танцы. Когда мы были детьми, было две стороны. Сейчас осталась одна. Творится всё то же самое, только теперь об этом не говорят. Другие времена, наверно.

— Тебе надо перебираться в Нью-Йорк.

Панк в США поднимается сейчас, но вряд ли Барри в курсе. Я ещё чуток сижу с ним, улыбаюсь, в итоге — пробыл там два часа. Еду назад, мне жаль, что он продал записи, но здорово, что он продал их мне. Там сотня альбомов и сотни две синглов. Будет мне счастье, когда я приеду. Для одного дня — отличный улов.

Если бы всё вышло по-другому, я мог бы кончить, как Барри, прожить остаток жизни за границей. Если бы Смайлз не умер, или я вернулся бы в Гонконг, начал бы встречаться с девушкой, женился бы, переехал в Штаты и осел в Нью-Йорке? Открыл бы бар, и Барри бы работал на кухне. Как будто видишь другую версию себя самого. Никогда не верил в пиздёж, что панк начался в Нью-Йорке — часть хитрожопого плана этого гения Малькольма Макларена, среднестатистический подросток видит всё не так, как истеблишмент, жертвы моды и крупный капитал, для которых панк — только булавки и ошмётки с помойки художественных школ. Мой панк был антимодной музыкой парней в бутсах, с текстами о нашей жизни. Dr Feelgood и Slade в моём восприятии панка значат гораздо больше, чем Игги Поп и the New York Dolls.

Никто не отрицает, что the Ramones были не хуже Пистолетов, Damned и Clash, я помню, как впервые услышал «Sheena Is A Punk Rocker», стоя на краю танцпола, со сведёнными яйцами, посасывая одну банку лагера уже три часа, и моя кожа затрепетала, когда они заиграли, я за все годы пару раз ходил на The Ramones, их знак «GABBA GABBA HEY» чётко показал, что панк всё осознал, но у него есть чувство юмора, и он стебётся сам над собой. Панк наполняет мою жизнь, и вокруг полно таких историй, возьми кого хочешь из Финсбери Парка, Лэндброук Гроув, Гершема, Суиндона, Слау, Лидса, деревень центральных графств или долины Уэльса, Белфаста или береговых городов в Шотландии. Для меня американский панк — это The Ramones, Dead Kennedys, Black Flag, Minor Threat, Nirvana, Fugazi, Rancid — такие группы. Хип-хоп тоже направление панка, и the Beastie Boys понимали это с самого начала, как и The Clash. И что ещё надо помнить — панк просто ярлык. Значит всё и в то же время ничего.

Начинаю думать о Гонконге, искра во взгляде Барри, когда он рассказывал о Нью-Йорке. Быть чужаком — это свобода, но в то же время ты всегда скребёшь по поверхности, прохожий, заглянувший в окно. Идеального ответа нет, жизнь полна конфликтов, именно в этом пиздец партийной политической системы — ты выбрал торговую марку, и тебе придётся соглашаться со всем, что они говорят. Не менее важно реальное влияние, а в этой стране простые люди никогда не будут иметь права голоса. И все это знают. Что не значит, что надо всё бросить и жить за счёт работающих людей, как трастафари[38] и студенты — притворяются бедными, живут пару лет по сквотам, а потом открывают собственный бизнес. Проблема в том, что все варианты перекрыты очередной пачкой полудурков, из тех же, что и Тори и Новые Лейбористы. И все сдались.

У Перекрёстка 10 движение замедляется, и я ползу мимо поворота на Уокинг, две девушки в «Мини»[39] улыбаются, проезжая мимо. Они симпатичные, и я чуть не влетел в зад «Ягуару». Этот парень из Суиндона не идёт из головы, неправильно он говорил, это просто индустрия моды захватила контроль над музыкой, что значит, нормальные группы не могут выйти на аудиторию. И сейчас выходят новые вещи, которые нигде не звучат, а авторы продолжают писать. Их слова не игнорируют, потому что им всем за двадцать пять, сейчас лучшие авторы страны вынуждены продираться сквозь мир музыки годами, но это просто бизнес взял верх, и нормальные люди оказались по подвалам. А всё эта блядская идея, что форма важнее содержания.

Движение становится ещё медленнее, и я роюсь в сумке кассет, достаю «Mermaid Avenue» Билли Брэгга, вставляю в магнитолу и перематываю на начало, улыбаюсь тем девчонкам, снова трогаюсь, в замедленной съемке — силуэты машин, а мне так хочется вдавить ногу в педаль и разнести задницу этому «Ягуару», но я сдерживаю себя. В Нью-Йорке есть музей, посвященный Вуди Гатри, Билли Брэгт поехал туда и подобрал мелодии к текстам, для которых Вуди так никогда и не написал музыку, похоже, такие вещи не устаревают. Когда мне было лет восемнадцать, я купил сингл The 101’ers «Keys То Your Heart/Five Star Rock „N“ Roll Petrol» на обратной стороне пластинки The Clash, потому что Страммер раньше играл в The 101’ers. На обложке его звали Вуди, в честь Вуди Гатри, и я пошёл и купил его альбом. Позже прочитал про его жизнь, как он был беспризорником во время Депрессии, путешествовал в товарных вагонах и стал величайшим американским фолк-певцом. Он умер в Нью-Йорке, от той же болезни, что погубила его мать. Это хорошая музыка. Часть традиции. Неплохо бы съездить в Нью-Йорк, заглянуть в его музей. Оно того стоит.

Чарли пришёл в полпятого, мы побросали кофры в багажник фургона, завернули их в одеяла и зажали за водительским сидением, чтобы они не поцарапались, на полу набросан картон; мы делаем всё, что можем, чтобы спасти кофры от смазки и грязи, большие кофры с узорным покрытием для семи- и двенадцатидюймовых синглов, чёрные виниловые полукофры для LP, каждый с массивными стальными углами, наружные петли, защелки и железная защита на гранях, вспоминаются Technics 720, стальные колёса хип-хопперов, классические деки; они появились на свет двадцать пять лет назад, и с тех пор лучше не было, по крайней мере, в их ценовой категории; вся фишка — в безредукторной вертушке со стробо-мониторингом, оча-ровашка, и мы заворачиваем деки ещё одним слоем одеял, проверяем, чтобы они были нормально закреплены и не побились в дороге; в этой поездке каждая вещь лежит на своём месте, мы втроём скидывались по пять сотен фунтов, чтобы купить фургон, машина компании, и Чарли платит дорожный налог и страховку; и проходит техосмотр, потому что днём гоняет её на основной работе; сейчас я сижу сзади и слежу, чтобы ничего не отвязалось, а Чарли едет к Альфонсо, задом сдаёт к гаражу; Альфонсо выходит и стучит по кузову прямо напротив моей головы, так что попадает фактически мне по мозгам, открывает профессиональные замки, которые превращают древний гараж из шлакобетона в Банк Англии, простому вору тут ловить нечего, бомжам там всяким, которые лезут стырить банку шурупов и старую наждачку; и мы пристёгиваем колонки к стенам фургона, следом — запасную деку и уси-лок, полная коробка проводов и всяких запчастей, в которых я вообще ничего не понимаю; техник у нас Чарли, за записи отвечает Альфонсо, он в этом деле упёртый — вообще пипец, любит свои диски больше, чем женщин, запирает гараж, мы едем в Фелтхэм, выезжаем на М4 в центре Слау, три перекрёстка до Хестона, до дороги с двусторонним, и — по Великой Западной Трассе; и мы играем в каменном здании, ему лет сто, а смотрится, как будто его построили во времена Саксов; стены унылые и выщербленные, как будто стоят в корнуоллском вереске и ждут, когда набегут девонширские ребята с картечными пушками и вломятся в дверь, специально усиленную против сквотеров; но те парни, которые нас наняли, сняли это место задёшево, даже окна ещё заколочены; и они собираются превратить его в местный центр тусовки, а когда-нибудь в будущем, когда найдут деньги, обустроить здесь студию, у каждого из нас есть большая мечта: открыть собственное дело, контролировать средства производства; они местные ребята, так что идея неплохая, работать для общества, а не ради больших прибылей, ведь если ты работаешь в Фелтхэме, вряд ли сюда припрётся золотая молодёжь, чтобы всё обосрать; на окраинах Лондона такие ребята не водятся; мы в пяти минутах от автобусной станции, на боковой улочке, сбоку — начальная школа, и дальше — какие-то древние разваливающиеся госучреждения; вон маленький центр одиноких родителей, дальше идут жилые дома, дети вопят, взрослые разговаривают; в таких местах мы обычно и играем, собираем толпу, которая не дружит с модой, все возраста, люди с нулевыми возможностями, которые хотят слушать музыку, и не разбираются ни в сцене, ни в дресс-коде, обычная британская внешность; мужчины — с короткими волосами, женщины — крашеные блондинки; к нам ходят все, одна толпа может сильно отличаться от следующей, нам не сложно переключаться, и что ещё хорошо в этих тусовках — тут не надо быть совсем профессионалами, делать светомузыку и крутить видеоряд, устанавливать экраны и качать туман; здесь легко пришли, легко ушли, туда-сюда, вроде схема работает, стартовые расходы минимальны, и нет ни шикарно одетых мудаков, ни скотов-вышибал; а в больших и типа модных заведениях танцпол забит дрочилами всех сортов, потому что там решают деньги и поза, а для нас это хобби; мы просто любим этим заниматься, болтаем с ребятами, которые сняли помещение; один из них знает Чарли, они помогают нам разгрузиться и установить технику, иногда, конечно, приходится играть и в более профессиональных залах, их у нас мало; так что всё в порядке, тут нельзя поставить дело на поток, каждый раз — как последний, и разум остаётся открыт; это другая музыка, но тот же уровень честности; и однажды мы обдолбались, и мы с Чарли пошли пройтись, а Альфонсо остался потрясать народ размерами косяка, который скручивал, эдакое полено, завёрнутое в бумагу, а мы вышли на главную дорогу, прошли мимо толпы грузовиков у моста на станцию, дошли до еле растущего торгового центра, бетонные блоки, обтёсанные ветром, обычные оптовые супермаркеты окраин Лондона, и новый паб на углу, окна заклеены рекламой «пинта за фунт», сделанные вручную карточки для штук двадцати одиноких алкашей, рассеянных по пабу; и Квинсмер умывает все местные магазины, гордость города, гордость галереи, особенно теперь, после ремонта; и мы идём в Вимпи выпить по чашке кофе, смотрим на прохожих мужчин и женщин; их головы наклонены против ветра, машины стоят в пробке из-за дорожных работ, грохот отбойных молотков, и когда солнце начинает заходить, я возвращаюсь в точку, слоняюсь там с какими-то записями, ставлю «England Belongs То Ме» Cock Sparrer, потом «England’s Irie» Black Grape, раскладываю пласты и проверяю вертушки; и вот я уже толкаю приветственную речь, Чарли начинает свой сет, и вот Альфонсо оттормаживается, и вместе с ним тормозит всё происходящее, потому что толпа должна была отстать, начать волноваться, это входит в план; всё зависит от того, что за люди собрались и как они реагируют; и когда мы начинаем в девять, в пабе в углу сидит толпа игроков, часть стен раскрашена, часть чистая; и я вышел, со мной панки семидесятых, восьмидесятых и девяностых, разные влияния разных времён, добавим по вкусу пару записей рэпа, отполируем «2 Тоном», добьём Madness, я получаю шестьдесят фунтов за пару часов работы, что совсем неплохо, наличка в кармане, музыка идёт отлично, особенно классика; местные постарше подпевают «Hersham Boys», «Babylon’s Burning», «Наггу Мау», «Sound Of The Suburbs», «One Step Beyond», «Eton Rifles»; ребята, которые едва родились, когда эти синглы выходили, тоже в теме, я каждый раз это замечаю, музыка у них в крови; панк — высшая форма музыки бунта в этой стране, пока не начался распад, и реакция всегда нормальная; это часть наших традиций, а если оглядеться, то рядом обязательно найдётся девушка, которая стоит и смотрит на тебя, есть молоденькие, есть взрослые и толстые, сегодня тут тусит такая деревенщина — вообще, короткие хэбэшные юбки, голые ноги, болтающийся жёлтый материал, обёрнутый вокруг задниц и ног, потягивают газировку и лагер; а вон стоят четыре парня, полный отстой в своих «Фила»[40], «Найке», «Рибоке», наверно, думают, во я мудак, сам себя опустил; так смешно глядеть на мир чужими глазами, признаться честно, я просто смотрю за работой других людей, не боюсь крутить головой туда-сюда, работая над теми же темами; это настоящая жизнь, и хотя мы любили музыку, когда были детьми, мы никогда серьёзно не думали собрать свою группу и выйти на сцену, подняться над аудиторией; но это другое, ты играешь музыку и остаёшься на заднем плане, всё дело в выборе момента и ощущении, как надо и как не надо; некоторые конечно говорят о какой-то идеальной формуле, но лично я её не знаю; жарко и душно, стараюсь каждую пластинку вернуть в правильный конверт, слова льются из колонок, люди подпевают, злые слова и улыбающиеся лица, вот в чём прикол, размышляй над всяким, но не воспринимай себя слишком серьёзно, разрушай культуру серьёзности, уничтожай; месяц назад мы с Чарли играли в пабе в Западном Дрейтоне, забитом семнадцати- и восемнадца-тилетками, мутная толпа детей, которым не интересен реггей; сегодня вечером Альфонсо без работы, и стоило мне поставить «Anarchy In The UK», весь народ поднялся, вышибалы потели, пытаясь сохранить контроль; и когда всё снова пошло плохо, я остановил пластинку, играющую «Life On Mars» во имя старых добрых времен, улыбнулся; когда речь идёт о музыке, у неё нету срока годности; в этом фишка сэмплинга и миксинга, переоткрытия и воскрешения, всё связано; и в обыденной жизни наша история продаётся дёшево, её уже выбросили из головы, неважно, что это — музыка или другая область социальной истории; а в таких местах, как это, неважно, что 7-дюймовка, которую я ставлю, двадцатилетней давности или что-то более свежее; и когда выходит Чарли, я знаю, он сделает очередную версию без слов, машины захватывают мир, это часть культурного движения, и вечер получается что надо; Чарли здорово завёлся, и я оставил всё на него, пошёл выпить, затерялся в толпе, с глаз долой, из сердца вон, кроме разве что Сары, которая пришла, разгорячённая, с другом; не ожидал встретить её здесь, сюрприз, однако, но я не жалуюсь; я говорил, мол, приходи, если хочешь, правда, не думал, что она таки придёт; только что встретился с женщиной, она смотрится клёво; в виниловых штанах и маленьком топике; чувствую, как пульсирует член, она потеет, лицо покрыто капельками, мощные духи, запах выпивки, наркотиков и огромных шкафов-футболистов окружает нас, тушь для глаз лежит толстым слоем, отлично; Чарли ломит вперёд, ускоряется, ускоряется, раздевает музыку до костей, сбрасывает вокал, показывает голую технику; но жизнь идёт по кругу, так что однажды слова снова приобретут смысл; шаг назад и два вперёд; так устроен мир, ничто не стоит спокойно; и только в одном можно быть уверенным — что всё меняется, бесконечный цикл, и впереди не ждёт совершенный мир, время движется; но это не значит, что мы становимся лучше или хуже; и Сара с другом расслабились, Сара бормочет что-то, взгляд по-прежнему обжигает, как лезвие; она говорит прямо мне в ухо, ничего не понятно из-за грохота музыки, пахнет куревом и выпивкой, люблю, когда женщина так пахнет; она знакомит меня со своим приятелем, тот говорит «привет», а потом уходит трепаться с кем-то, а я остаюсь пить лагер из банки, бочки с разливным ещё не поставили, и остаток вечера я провожу с Сарой, сокращаю дистанцию, сам не понимаю, что за хуй-ню я несу, продолжаю, куда деваться; и вот музыка замедляется, Альфонсо раскачивает колонки «Wreck A Buddy» Soul Sisters, именно в тот момент, когда люди начинают тормозить, грязные слова в грязной песне, кто-то начинает медленный танец; а я прислонился к стене, стучу ногой по кирпичам, толпа рассасывается, оставляет нас собирать технику и грузить в фургон, тащим кофры на улицу; приятель Сары давно ушёл, он местный, провожает домой её сестру, Сара помогает нам, ей по фиг, что она испачкает руки; и мы стоим на улице, фургон забит винилом и оборудованием, тихая улица и красивое небо, мерцают миллионы звёзд; Сара показывает на луну, в ушах звенит после музыки, когда стоишь вот так, простые вещи становятся важными, в этом и прикол, хорошая музыка и хорошая компания, никаких тебе психов, никто на тебя не пялится, пускай здесь и сейчас остаются проблемы, но большинство людей не ссыт в собственном лифте, и это не такая ночь, когда толпа мужиков выстраивается единым фронтом или несётся кучей; сегодня всё не так, люди узнают музыку, которая стучится к ним в души, им интересно, хотя бы большую часть времени; и мы стоим и болтаем с ребятами, которые держат это заведение, очень жаль, что вечер подошёл к концу, пора выдвигаться, ехать сквозь пустые улицы Западного Лондона, на шоссе М4; в такое время на автостраде хорошо, широкая пустая полоса чёрного бетона бросается под фары; Чарли врубает дальний свет, когда мы проскакиваем под М25, и вылетает на дорогу на Лэнгли, и вот за холмом центр Слау, под колёсами ухабы; когда мы съезжаем на окружную дорогу, я сижу сзади, Сара трёт мне яйца, Альфонсо то и дело наклоняется, пытаясь расслышать музыку, Чарли поставил свою компиляцию «Outcaste», микс бонгов, цифровых ударных, и всё заглушают взрыки-вания выхлопной трубы; я убираю её руку, и мы перемещаемся к Альфонсо, воздух свеж и холоден, особенно после бензиновой вони в фургоне; я помогаю ребятам разгружать технику, оставляю свои пластинки в гостиной Альфонсо, провожаю Сару домой; мир мёртв и тих, как будто объявили комендантский час, мимо едет полицейская машина, тормозит, видит, что это мужчина и женщина, уезжает; и когда мы входим, она говорит, мол, давай позвоним в «Чапатти Экспресс», но я отвечаю, он закрывается в пол-одиннадцатого, и она берётся за дело; я слышу запахи, она готовит какой-то тост, пока я сижу на диване и играю с пультяшкой от телека, щелкаю по каналам; у этой девочки тут всякого полно, обычные, спутниковые, кабельное теле- видение, всё заряжено по полной, чёрная антенна за кухонным окном ловит мультфильмы, проверенную классику, что угодно, лишь бы занять ребёнка; а я продираюсь сквозь дешёвые заграничные фильмы, бесконечные новости и телешоу, передачи ни о чём, авторам важнее забить эфирное время и привлечь спонсоров, чем сделать качественную вещь; они придумывают истории на пустом месте, передирают американские игровые шоу, где бедные белые и чёрные уничтожают близких и любимых, немецкие и скандинавские кулинарные передачи, каждый вид спорта, существующий на Земле; и я погружаюсь в электроннолучевое разглагольствование о законе и порядке, о войне добра и зла, его ведут пустоголовые и трусливые карьеристы, без чувства юмора, без всего, экран затягивает меня и я вижу лицо одного из тех, кто заключает через меня пари, он скармливает нации те же старые слова, каналы забиты дерьмом, та же старая мантра: «ОДИНОКИЕ МАТЕРИ, ОДИНОКИЕ МАТЕРИ», по фиг на их детей, этим говнюкам нравится висеть на перекладине и вещать массам, меня тошнит, то же старое говно, я слушаю его всю жизнь; прикол в том, что они никогда не исчезают, просто меняют масти, и я вырубаю телек, так и хочется зарядить чем-нибудь тяжёлым в экран; поднимаю взгляд и вижу, Сара стоит в дверях с тарелкой тостов, и словно я умер и попал на небо, сажусь и ем, пью чай, который она сделала, сижу напротив и улыбаюсь, когда она суёт в рот кусочки хлеба, перекладывает ногу на ногу, ей бы работать моделью, если бы модели не были тощими малолетними наркоманками, которых избивают сутенёры; и когда я доедаю, мы болтаем о том о сём, и вот она встаёт передо мной и берёт меня за руки, тянет подниматься и ведёт в спальню; там мы стоим и целуемся, раздеваемся, и она поворачивается и наклоняется, опираясь руками на туалетный столик, дешёвая поделка, которая того и гляди перевернётся, искусственное покрытие приклеено к фанере, большое зеркало, слишком большое для туалетного столика, и шторы тонкие, солнце восходит, сколько же мы проговорили; и мы покрыты оранжевым светом, мне жаль людей, которым надо вставать с рассветом и пилить на работу, всякие грузчики и складов-щики, бармены идут домой, отцы просыпаются, чтобы поработать сверхурочно; все прячутся от солнца, строят жестяные пирамиды и подметают полы, монотонная работа на конвейере; Сара покачивает попкой в воздухе, и я делаю шаг вперёд, ищу взглядом презервативы, нахожу на другой стороне кровати, быстро достаю один, натягиваю, разглядывая холмики её позвоночника и линию бедер; и тут замечаю себя в зеркале и начинаю смеяться, ничего не могу поделать, неряшливый парень, которому надо побриться, майка с надписью «ШУМНЫЙ ГОРДЫЙ ПАНК», которую я так и не снял, я ее ношу под рубашкой; я буквально помираю со смеху, и Сара тоже смотрит в зеркало, лицо краснеет, она хочет знать, чего я так ржу, думает, над ней, что я прикалываюсь так; и я говорю, ничего, ну такой прикол, не удержишься, как будто смотришь фильм, и старый оборванный актер пыхтит, пытаясь трахнуть классную женщину на сорок лет моложе его, полная чушь, абсолютная; Сара тянется вниз и хватает меня за яйца, сильно их сжимает, и я тут же перестаю ржать; это я над собой смеялся, не над ней, стебусь сам над собой: бледная белая кожа английских новостроек, волосы, которые я обрезал бритвой, побрил перед уходом, и наверняка от меня воняет, надо помыться, смыть запах пота и выпивки, надо привести себя в порядок, заткнуться и идти к декам, бьющимся в задней части мозга, врубиться в подборку «Пэриша», попытаться войти в механический ритм электронного секса; может, сейчас это не лучшая мысль, но внутри я хохочу во всё горло, ну и что, не надо думать, что говоришь, иногда надо дать себе волю, бросить тексты в чёрную топку, сосредоточиться на синице в руках; я в ударе, смотрю на презерватив, работающий по назначению, это новая марка гондонов, разработанная для более жёсткого секса; и я снова смотрю в зеркало, вижу эдакого старьёвщика за работой, строю зеркалу рожи, ничего не могу с собой поделать, губы расползаются в улыбке, и видны зубы, Сара кончает, отодвигается вперёд, говорит, что уже больно; и я вытаскиваю, надеюсь, она поможет мне руками, а она начинает разборки, ей кажется, я издеваюсь над ней, а я нет; это тоже разновидность расслабления, и я пытаюсь объяснить, что я просто счастлив, а когда ты счастлив, многое кажется смешным; и я объясняю ей, над чем смеялся, и она улыбается, говорит, что майку надо постирать, меня побрить, никаких проблем, крепкая женщина, которая следит за собой, в этом и прикол, лучше не бывает, хорошая музыка, хорошие друзья, хорошие деньги; и хорошая девушка предлагает хорошо позаниматься любовью, она усаживает меня и помогает мне кончить, признаю, я готов влюбиться первый раз в жизни, когда она идёт в ванную и начинает набирать воду; и я ещё несколько минут сижу на кровати, подхожу к окну и смотрю на пустую улицу; во всем мире сейчас нет ни человека, и я стою так пару минут и размышляю, потом иду посмотреть, чем она там занята, оказывается, она на кухне, одета в пушистое платье и тапочки с Микки Маусами, кипятит чайник, чтобы сделать ещё по чашке чая.