Генри Миллер - Книга о друзьях

Ровно в десять следующим утром я постучался в дверь. Свами открыл с теплой улыбкой и пожал мне руку, но я сразу же поставил его в известность, что пришел только из вежливости, добавив, что за ночь кое-что изменилось и проблема моя исчезла.

— Прошу прощения, — сказал я, — но в вашей помощи я больше не нуждаюсь.

На это он быстро ответил:

— А откуда вы знаете, что я в вас не нуждаюсь?

С этими словами он взял меня за руку и втянул в свои апартаменты.

Я не стал рассказывать мудрецу подробности наших взаимоотношений с Севасти. Я просто сказал, что моя проблема сама собой разрешилась во сне. Правда, я забыл ему сказать, что именно его слова и его манера говорить по телефону, возможно, и стали толчком к моему освобождению.

Поскольку мы могли не тратить время на Севасти и мою глупость, мы сразу же приступили к разговору о гораздо более важных вещах. Я помню, как рассказывал ему о своей любви к Свами Вивекананде и Рамакришне. Мы очень хорошо поговорили в течение часа — так, словно были знакомы целую жизнь.

Я покинул мудреца с ощущением, что приобрел настоящего друга. Особенно я оценил, что он всячески избегал приглашать меня на свои чтения, не желая банально агитировать. Вместо этого он просто принял меня таким, каким я был, — обычным человеком.

Излечившись, я вскоре уехал в Биг-Сур, где и провел следующие семнадцать лет.

Я снова женился, у меня появилось двое очаровательных детей. Проведя в Биг-Суре первый год, я получил от Севасти письмо, где она просила разрешения приехать повидать меня. Разумеется, я разрешил.

Она приехала — такая же красивая, как прежде, но не излучающая больше той сумасшедшей силы соблазнения. Мы отправились с ней на длинную прогулку в лес, во время которой вели дружеский разговор о довольно серьезных материях. Уже собираясь уезжать, она повернулась ко мне с выражением лица, которое я никогда не забуду, и сказала:

— Ты не только великий писатель, ты еще большой человек.

Но героем этого рассказа был, конечно, Свами Прахбавананда. Да святится имя его!

Мне было двенадцать или четырнадцать лет, когда тетя Анна — так называла ее моя мама — впервые появилась на горизонте.

На самом деле она не приходилась теткой ни мне, ни моей маме. Быть может, они с матерью были чем-то вроде двоюродных кузин. Знаю только, что каким-то загадочным образом тетка была связана с некой женщиной, которую моя мать называла не иначе как чудовище, а брат ее был тем слабоумным, которому лошадь откусила руку.

Тетя Анна вышла замуж за местного политика, грубого субъекта, которого моя мать не выносила. Замечу, что позже я нашел в нем довольно приятного человека — так всегда бывает с политиками. Хотя все же как он умудрился жениться на таком ангельском создании, как тетя Анна, — выше моего понимания.

В тете Анне было что-то очень специфическое. (Кстати, моя мама всегда называла ее Энни: имя Анна казалось ей слишком аристократическим, так звали героиню из известного романа Толстого.) Анна редко приходила к нам в гости, но, когда это случалось, мама всегда поджидала ее у окна и, поворачиваясь ко мне, говорила с самым почтительным видом:

— О, Генри, пришла тетя Анна. Пойди открой ей дверь.

Разумеется, я тут же вскакивал на ноги, счастливый от одной перспективы открыть для тети Анны дверь. Входя, она тепло целовала меня, от чего я стыдливо краснел. Я уже говорил, что мне было около тринадцати, ей же — далеко за двадцать. Для меня она была человеком без возраста и без пола — просто ангелом не от мира сего. Подозреваю, что она была красива, но меня тогда впечатляли в ней другие качества, которые не имеют отношения к полу. Она была словно соткана из воздуха, как сказали бы греки, не просто неземная, но чуть ли не божественная.

Во время ее визитов к матери я мог часами сидеть уставившись на гостью. Должно быть, она видела мое обожание и, закончив разговор с матерью, всегда обращалась ко мне с каким-нибудь вопросом, который почему-то казался мне очень интимным. Не помню, что именно мы с ней обсуждали, но я воспринимал эти разговоры как страшно секретные.

Прямо передо мной сидела тогда другая женщина. Ангел. (Это напоминает мне о том, как я увидел Грету Гарбо много лет спустя, после того как ее карьера в театре и на экране уже завершилась. Мы с какой-то актрисой-еврейкой, которая Гарбо никогда не видела, пошли на один из ее ранних фильмов. Когда Гарбо появилась на экране, моя молодая подруга тяжело задышала, как будто ее ударили под дых, у меня же на глаза навернулись слезы, и я тихо плакал без всякого стыда. Я плакал из-за всего — из-за ее красоты, грации, актерского мастерства…) Однако в то время я был еще слишком молод и не сталкивался со знаменитостями. Я еще ни разу не побывал в хорошем бродвейском театре, только в жалких местных, которые не производили впечатления.

Почему же Анна казалась мне такой особенной? К сожалению, я не знал тогда других женщин, кроме своей матери и ее подруг. Теперь мне неприятно вспоминать их манеру говорить и одеваться: приятельницы моей матушки в большинстве своем были немками, а немецкое население Бруклина в те времена не отличалось грацией и очарованием. Скорее наоборот.

Анна же — немка по происхождению, да еще из самого захолустья — и говорила как ангел, и выглядела как ангел, если такое вообще бывает. Среди остальных ее выделяла не только женственность (хотя и это тоже). Только несколькими годами позже я впервые наткнулся на книги малоизвестной ныне писательницы девятнадцатого века — Мэри Корелли — и понял, что Анна принадлежала к галерее ее необычных женских персонажей, на большинстве которых лежала печать божья. Откуда приходят эти создания, встреча с которыми возможна только раз в жизни? Словно те невидимые и незнакомые существа, которые роятся вокруг нас, а мы их не чувствуем, так и эти небесные создания влияют на нашу жизнь, а мы этого не замечаем. В некоторых европейских странах существует народное предание о феях. Только сумасшедшие берутся утверждать, что видели их или говорили с ними, и все же вера в них глубоко укоренена среди простого народа.

Всю свою жизнь я вольно или невольно использовал тетю Анну в качестве мерки для существ подобного рода. Мне даже страшно повезло жить с одной или двумя такими. Так же, как на иконе мы можем определить святого по светящемуся нимбу у него над головой, мы можем узнавать ангелов среди нас, вне зависимости от того, как они одеты и выглядят.

Не больше ли нас впечатляют вещи и существа, которых мы отказываемся признать реальными? Разве не неизвестное ведет нас вперед или назад? Гете называл это das ewige Weibliche — Вечная Женственность. У нас есть глаза, чтобы видеть ее, но у нас нет зрения. Помните, эти пришельцы из иного мира живут среди нас!

Мартины жили по соседству с нами в Бруклине. Их дочери Флоренс и Кэрри однажды отвели меня в полицию за то, что я ругался матом. Только матери (моя и ее собственная) звали старшую дочь Флоренс, все остальные называли ее Флорри, и ей это шло гораздо больше.

Когда мы переехали из старого района на «улицу ранней скорби» в Бушвик, за нами вскоре переехали и Мартины, включая Оле Мэна Мартина и его сына Гарри, который был меня на год или на два старше, но слегка запаздывал в развитии. Оле Мэн Мартин — выдающийся персонаж! Он зарабатывал себе на жизнь, проводя в больших отелях Манхэттена облавы на мышей и крыс. Для этого он использовал двух хорьков, которых носил в кармане своего желтовато-коричневого длинного сюртука, давно вышедшего из моды. Его жена, очень набожная особа, все время ходила в церковь и хранила на лице неизменно печальное и ханжеское выражение. Как и мои родители, она была лютеранкой, но мои предки ни разу не посетили ни лютеранскую, ни методистскую, ни католическую, ни пресвитерианскую церковь.

Мне шел тогда уже семнадцатый или восемнадцатый год, а Флорри Мартин — двадцать какой-то. Она была очень яркой, привлекательной блондинкой, часто просила меня сводить ее в кино, или на танцы, или на какой-нибудь фестиваль, а в подъезде своего дома обычно одаривала меня долгим поцелуем взасос. Я не привык еще к такому обращению от женщин старше меня, это разжигало меня, и я все чаще наведывался в дом к Мартинам. Кажется, это было уже в выпускном классе, поскольку я уже состоял в «Обществе Ксеркс». Их семье, конечно, страшно не повезло с младшим сыном — Гарри, «бездельником» и «никчемным лентяем», как его все величали. Однако я нравился Гарри, и он показал мне, так сказать, «другую сторону бытия»: именно с ним я впервые попал на эстрадное представление, которых теперь уже не устраивают. Я был шокирован и одновременно совершенно очарован, с тех пор я часто ходил смотреть выступления пародистов. (И никогда об этом не жалел.) Гарри также научил меня играть в пул и бросать кости в барах — его забавляло то, как быстро я все схватываю.