Кен Кизи - Пролетая над гнездом кукушки (One Flew Over the Cuckoo’s Nest)
В отделении стало светло, как днем, и тут же в окно постучали. Макмерфи подбежал к окну и прижался к нему носом, заслонив ладонями глаза от света. Потом с улыбкой повернулся к нам.
– Пришла и ночь красотой осветила, – сказал он. Потом взял Билли за руку и подтащил к окну. – Отопри ей, Теркл. Спусти на нее этого бешенного жеребца.
– Подожди, М-м-Макмерфи, послушай. – Билли упирался, как мул.
– Билли, мальчик, брось свои «Ма-ма-мерфи». Поздно отступать. Прорвешься. Слушай, спорим на пять долларов, что ты ее укатаешь, – идет? Отпирай окно, Теркл.
В темноте стояли две девушки – кэнди и та, которая не приехала на рыбалку.
– Сила! – Сказал Теркл, помогая им влезть. – На всех хватит.
Мы бросились на помощь: чтобы перелезть через подоконник, им пришлось задрать узкие юбки до самых бедер.
Кэнди сказала:
– Макмерфи, черт такой! – И так принялась его обнимать, что чуть не разбила обе бутылки, которые держала за горлышки.
Ее порядком качало, и волосы, собранные на макушке, все время распадались. На рыбалке они у нее были закручены на затылке, и это ей больше шло. Она показала бутылкой на вторую девушку, как раз влезавшую в окно.
– И Сэнди со мной. Взяла и бросила своего маньяка из Бивертона – вот ненормальная, а?
Девушка влезла в окно и поцеловала Макмерфи.
– Привет, мак. Извини, что в прошлый раз не приехала. Но с этим – все. Сколько можно терпеть его шутки – то белые мыши в наволочке, то черви в банке с кремом, то лягушка в лифчике. – Она мотнула головой и покачала перед собой ладонью в воздухе, словно стирала воспоминания о бывшем муже, любителе живности. – Господи, что за маньяк.
Обе были в юбках, свитерах и нейлоновых чулках, без туфель, обе разрумянились и обе хихикали.
– Приходилось спрашивать дорогу, – объяснила кэнди, – в каждом баре.
Сэнди озиралась, широко раскрыв глаза.
– Ой, кэнди, куда мы попали? Это правда? Неужели мы в больнице? Дела!
Она была крупнее кэнди, лет на пять старше и соорудила из своих каштановых волос модный узел на затылке, но волосы не держались, падали прядями вдоль упитанных сливочных щек, и похожа она была на скотницу, которая хочет сойти за светскую даму. Плечи, грудь и бедра у нее были слишком широкие, а улыбка слишком открытая и простоватая, чтобы назвать ее красавицей, но она была миловидной, она была здоровой, и на одном пальце у нее висела четырехлитровая бутыль красного вина, качалась возле ноги, как сумка.
– Кэнди, кэнди, почему, почему, почему с нами случаются такие дикие истории? – Она еще раз повернулась кругом и замерла, расставив босые ноги и хихикая.
– Эти истории не случаются, – торжественно сказал ей Хардинг. – Такими историями ты грезишь по ночам, когда лежишь без сна, а потом боишься рассказать их своему психиатру. Вас тут на самом деле нет. Вина этого нет, ничего этого не существует. А теперь пойдем отсюда.
– Здравствуй, Билли, – сказала кэнди.
– Вот так штучка, – сказал Теркл. Кэнди неловко протянула Билли одну бутылку.
– Я привезла тебе гостинец.
– Это не истории, а грезы специально для психотерапевта! – Сказал Хардинг.
– Мама! – Сказала девушка Сэнди. – Вот так влипли!
– Тссс, – сказал Сканлон и оглядел их, насупясь. – Не кричите так, разбудите остальных паразитов.
– Ну и что, жадина? – Сэнди хихикнула и опять начала озираться…
– Боишься, что на всех мало будет?
– Сэнди, так и знал, что привезешь этот дешевый портвейн.
– Ух ты! – Она перестала поворачиваться и смотрела на меня. – Кэнди, а этот каков! Прямо людоед!
Мистер Теркл сказал:
– Сила! – И запер сетку.
А Сэнди еще раз сказала:
– Ух ты!
Мы все сбились в кучку посреди дневной комнаты, смущенно топтались друг возле друга, говорили какую-то ерунду – не знали, что делать дальше, никогда в таком положении не были, и эта смущенная, взволнованная, суматошная болтовня, и смех, и топтание продолжались бы неизвестно сколько, но тут во входной двери звучно щелкнул замок, и все вздрогнули, словно сработала электрическая сигнализация.
– Господи боже мой, – сказал мистер Теркл и хлопнул себя по лысой макушке, – это дежурная, вышибут меня под черный зад коленкой.
Мы убежали в уборную, выключили свет и замерли в темноте, слушая дыхание друг друга. Потом услышали, что дежурная бродит по отделению и громким тревожным шепотом зовет мистера Теркла. Она боялась повысить голос, но в нем слышался испуг:
– Мистер Теркл? Мистер Теркл?
– Куда он, к черту делся? – Шепнул Макмерфи. – Почему не отвечает?
– Не волнуйся, – ответил Сканлон. – В сортир она не заглянет.
– Но почему не отвечает? Задвинулся, что ли?
– О чем ты говоришь? Задвинулся с такого маленького косячка? – Голос мистера Теркла раздавался где-то рядом, в темной уборной.
– Теркл, а ты-то что тут делаешь? – Макмерфи старался говорить строго, а сам с трудом сдерживал смех. – Иди узнай, чего ей надо. Что она подумает, если не найдет тебя?
– Конец нам, – сказал Хардинг и сел. – Аллах, будь милостив.
Теркл открыл дверь, выскользнул наружу и встретил дежурную в коридоре. Она хотела выяснить, почему везде горит свет, для какой цели включены все лампы в отделении. Теркл сказал, что не все включены, что в спальне не горят и в уборной тоже. Она сказала, что это не оправдание для иллюминации в остальных местах – по какой причине ее устроили? Теркл не мог придумать ответ, и в наступившем молчании я услышал, как рядом со мной в темноте передают из рук в руки бутылку. А там, в коридоре, она повторила вопрос, и Теркл сказал, что он, ну, убирался, наводил порядок. Тогда она поинтересовалась, почему именно в уборной темно, хотя как раз там ему положено убирать по штату. Мы ждали, что он ответит, а бутылка опять пошла по рукам. Дошла до меня, и я выпил. У меня была сильная потребность. Даже отсюда было слышно, как Теркл глотает слюну в коридоре, мекает, бекает и не может придумать ответ.
– Совсем вырубился, – прошипел Макмерфи. – Кто-то должен выйти помочь.
Рядом со мной спустили воду, открылась дверь, и коридорный свет упал на Хардинга – он выходил, подтягивая брюки. При виде его дежурная ахнула, а он попросил извинения – не видел ее, очень темно.
– Не темно.
– Нет, в уборной. Я всегда выключаю свет – для перистальтики. Понимаете ли, зеркала: когда горит свет, кажется, что зеркала заседают надо мной, как судьи, определяют наказание, если у меня не получится.
– Но санитар Теркл сказал, что убирался там…
– И отлично справился с работой, осмелюсь заметить, – учитывая сложности, обусловленные темнотой. Не угодно ли взглянуть?
Хардинг приоткрыл дверь, и полоска света легла на кафельный пол. Я увидел, как попятилась дежурная, говоря, что не может принять его предложение, ей надо продолжать обход. Я услышал, как отперлась входная дверь в начале коридора и дежурная вышла. Хардинг крикнул вдогонку, чтобы не забывала нас надолго, и тут все вывалились в коридор поздравлять его, жать ему руку и хлопать по спине.
Мы стояли в коридоре, и вино опять пошло по рукам. Сефелт сказал, что принял бы водки, если бы было чем ее разбавить. Он спросил мистера Теркла, нет ли чего-нибудь такого в отделении, а Теркл сказал, ничего, кроме воды. Фредриксон спросил: а что, если микстурой от кашля?
– Мне иногда давали из двухлитровой банки в аптечной комнате. На вкус ничего. Теркл, у тебя есть ключ от комнаты?
Теркл сказал, что ночью ключ от аптеки только у дежурной, но Макмерфи уговорил его позволить нам поковыряться в замке. Теркл ухмыльнулся и сонно кивнул. Пока они с Макмерфи ковырялись скрепками в замке, остальные вместе с девушками побежали на пост и стали открывать папки и читать записи.
– Смотрите, – сказал Сканлон, размахивая папкой. – Все как есть. Тут даже мой табель за первый класс. О-о, паршивые отметки, просто паршивые.
Билли читал с девушкой свою историю болезни. Она отступила на шаг и оглядела его.
– Столько всего, Билли? Шизо такой и психо сякой? Не подумаешь, что у тебя столько всякого разного.
Другая девушка открыла нижний ящик и подозрительно спрашивала, зачем сестрам столько грелок, прямо тысяча, а Хардинг сидел за столом старшей сестры и наблюдал за нами, качая головой.
Макмерфи с Терклом открыли дверь аптеки и вытащили из холодильника бутыль густой вишневой жидкости. Макмерфи посмотрел ее на просвет и вслух прочел этикетку:
– Ароматическая эссенция, пищевая краска, лимонная кислота. Инертных веществ – это, наверно, вода – семьдесят процентов, алкоголя двадцать процентов – прекрасно! Кодеина десять процентов. Осторожно, наркотик может вызвать привыкание. – Он отвинтил пробку, попробовал жидкость на вкус, закрыл глаза. Потом провел языком под губами, еще раз глотнул и снова прочел этикетку. – Так, – сказал он и щелкнул зубами, как будто их только что наточили, – если добавить немного в водку, будет то, что надо. Теркл, браток, как у нас со льдом?
