Андрей Темников - Зверинец верхнего мира
То, что называлось Банановой рощей, на самом деле представляло собой смешанный лесок неопределенной протяженности. И чего там только ни росло. Клены, липы, вязы, ясени, акации, абрикосы, тыквенные кустики, огуречные деревья – словом, обыкновенная для этих мест растительность, но ни одного бананового дерева. Именно поэтому лесок и получил такое название. Крапал мелкий дождик. Учитель спугнул какого-то зайца, а может быть, щенка, он не разобрал. Что-то тонкое метнулось через тропинку, а за ним светлое, то ли другой заяц, то ли щенок. Сандалии Учителя промокли. Красные, похожие на высунутые коровьи языки грибы стали попадаться в подножиях чахлых деревьев. Это было место лесного пожара. Здесь ему и надлежало прогуливаться, так советовала ведьма. Здесь он должен был что-то открыть. Не зря же он, вопреки своему обыкновению не уходить от дома больше, чем на день пути, все-таки забрался в эти горы. Как только память стала ему изменять, и он назвал мальчика-слугу именем своего сто семнадцатого сына, казненного за то, что его мать прелюбодействовала с собственным мужем, Учитель понял, что книги надо спасать от разрушения временем, которое пробралось и под своды его черепа. А рассказы о лисах-оборотнях, ящерках Ы и моложавых старухах заставили его на время покинуть остров Е-дан. Нет, не напрасно долгожительница настаивала, чтобы Учитель поднялся в эту Банановую рощу. Осеннее утро еще только начиналось, а он уже встретил двух зайцев: серого и белого. Это было хорошим знамением, знаком удачного возвращения, и, хотя Учитель не был суеверным, некоторые приметы, как, например, эти зайцы, с самого рождения сулили ему только благо. И встреча с двумя зайцами означала, что он спасет свою память. Спасет эти бесценные древние книги, которые в юности, отыграв у приятеля самшитовую лягушечку, а главным образом, ради забавы, он выучил наизусть. Теперь, когда сгорели последние списки «Зеркала для носорогов», «Таблицы знаменательных гор», «Просторов пустынь на юго-западе от столицы», а его, придворного учителя четвертого ранга, сослали на остров Е-дан, и его жен казнили за прелюбодеяние с собственным мужем (даже Ручей), потому что в правление Прабабушки О вновь были учреждены моногамные браки, и его детей тоже казнили, особенно водяных, потому что и они были зачаты в грехе, а книги пожгли, потому что они были написаны полигамами из любви к явлениям природы, – теперь все, что можно спасти, – это книги, а все, что их может спасти, – это время. Сколько ему понадобится, век или три, он не знает, и рассчитывает в глубине души на тысячелетие. Такой запас времени не помешает, его с лихвой хватит на все: выродится и падет правящий дом О, выродятся и падут десятки, сотни правящих домов, поджигающих древние книги, убивающих женщин и детей, разбивающих древние барабаны только на том основании, что на них написано слово «рыба», не сохранятся и старинные колокола, но слово, нежнейшее из всего, что создано человеком, дойдет и через тысячу лет в своем совершенном виде, неизменное, чарующее, простодушное, честное и опасное, как настороженный самострел.
Рассуждение Учителя прерывается странной находкой. Ничего подобного он раньше не встречал, так как жил на равнине. А ведь это всего лишь птичье гнездо, и оно лежит на земле, покрытой опавшими листьями, и оно такое же мокрое, как его шерстяные носки, потому что это гнездо не свито из веток, а сваляно из множества чьих-то волосков, словно войлочная шапочка. Птица облепила его мхом, который от сырости вечно зеленеет, и потому-то, наверное, летом, на верхушке какого-нибудь зеленого дерева, гнездышка никто не замечал. Теперь же все эти ухищрения бесполезны, гнездышко лежит на бурой листве, и его хорошо видно. «Вот удобный случай для размышления о бренности», – думается старому ученому, когда он вертит гнездышко в руках. А в это время совсем маленькая птичка, которая сидит на ветке абрикоса, говорит ему густым басом:
– Это как раз то, что ты ищешь. Если разгадаешь загадку моего гнезда, то получишь желаемое.
– Что ты за птица? – спрашивает старый Учитель.
– Мое имя Лок, – отвечает птичка тем же густым басом, и Учителю слышится гул водопада в горном ущелье.
– Птица Лок! – кричит он, и в этом крике смешиваются радость и ужас.
А птичка, серенькая, как воробей, фр-р-порх-порх – и улетает. Учитель смотрит в глубину гнезда. Загадка-то не из трудных, иначе бы птичка снабдила ее множеством подсказок, как это сделала ведьма. Весь секрет, несомненно, в том, из чего сваляно это необычное гнездышко, в волосках. Они разные-разные, их тут очень много, и все они переплетены между собой подобно тому, как переплетаются судьбы людей. Тут уже есть, о чем подумать. Рассказывая о ворах, ведьма упоминала птицу Лок. Что же таскает птица Лок, если не волоски, себе в гнездышко? А раз их там много, значит, среди них есть и мой волосок. Верно-верно, мы, не задумываясь, оставляем что-то ненужное нам, а птица это все подбирает и вьет гнездо, сплетая наши судьбы. Значит, если я найду свой собственный волосок, если я узнаю его, если я отличу его от других и выдерну из гнезда, то моя память может получить бессмертие, необходимое «Зеркалу для носорогов», «Таблице знаменательных гор» и «Простору пустынь».
– Совершенно верно, – пробасила птица Лок, пролетая у него над головой. – Только не выдерни по ошибке волос Прабабушки О или шерстинку несчастного ослика ведьмы.
И Учитель, кивнув ей, чтобы не мешала, погружается в изучение влажной внутренности гнезда.
Три дня спустя он вышел из-за висячего камня, уже не боясь поломать себе ног. Он словно бы парил над тропинкой, и это было непривычно, наступать на воздух, как на что-то твердое. На месте домика ведьмы он нашел только ворох листьев и бамбуковую удочку, прислоненную к наклонному дереву, но это его не огорчило. Ведь это только и значило, что вечность среди множества сюрпризов приготовила ему еще одну тропинку в горах и еще один домик, занесенный опавшей листвой по самые окна.
Он проснулся оттого, что луна залила половину постели. В сундуке пищала мышь. Кто его разбудил, мышь или луна, он не сообразил, только лунный свет, оставшись на одеяле, заставил его вспомнить вдову-соседку, которую он видел накануне вечером, когда она стирала у запруды. Тогда он выглянул в окно на стук валька. А мышиный писк его развеселил: попалась! Вот уж много дней кто-то шумит в чулане и разоряет у них запасы. Мышей не было все лето, теперь появилась одна, и мальчик-слуга никак не может ее выловить. Он изобретал разные способы, но нет у них хорошей приманки: на рыбьи хвосты мышь ни за что не шла в клеточку с дверцей на пружинке. Верно, еще днем она юркнула в открытый сундук, чего-нибудь испугавшись, теперь же не может выбраться. В сундуке только старый халат – там она и прячется.
Мальчик явился со свечой.
– Она попалась! – сказали оба почти в одно и то же время, так как мальчик услышал писк и возню в сундуке. В тот же миг писк и возня прекратились. Учитель вооружился лопатой и осторожно приподнял крышку сундука.
– Посвети!
Было тихо. Мышь лежала на рукаве учительского халата, прямо на истлевшей нашивке учителя четвертого ранга, раскрыв розовый ротик, белым животом вверх.
– Выбилась из сил и умерла! Учитель поддел ее лопатой и достал из сундука. Вот она, обыкновенная желтая мышь с черной полосой на спине и кружевными ушами, изодранными в драке. Он подносил мышь к самому носу, точнее, к тому месту, где должен быть нос, хранящийся в коробочке работы деревенского резчика, а мальчик поднимал повыше толстую свечу.
– Выбросим ее за дверь, – сказал Учитель. Ему даже стало грустно. Не так ли и он, как эта мышь, все долгие годы выбивается из сил, нищенствует, влача жалкое существование, с трудом перебивается от урожая к урожаю, весной ест траву, зимой одни соленые арбузы. Положив на пол лопату с мышью, Учитель собрался уже отпустить мальчика спать, попросив только, чтобы он оставил свечку, как мышь перевернулась на живот, подпрыгнула и побежала, почти не касаясь пола (или совсем его не касаясь, трудно было разглядеть это сверху). Все было до того неожиданно, что оба вскрикнули, когда мышь уже скрылась в темном углу комнаты.
Отпустив мальчика спать, Учитель принял решение записать историю с мышью классическим стихом, очинил тростинку перочинным ножиком, развел побольше свежих чернил и сел к ящику с рыбными консервами, который заменял ему давно сбежавший письменный стол. «Она ведь поняла, что ей самой не выбраться из этого сундука, и потому стала громко звать людей! – рассуждал он. – Ну не диво! Бессмертный, а обманут ничтожной мышью». И только он собрался изложить свое восхищение классическими стихами, как вдруг обнаружил, что в том древнем, прекрасном языке, на котором полагалось складывать классические стихи, нет рифмы к слову рш (мышь), односложному и неогласованному. Выход можно было найти в сочетании бу занг ти у (усатая, желтая, поющая в сундуке), но этот перифраз укладывался в довольно грубый размер. Посадив кляксу на пустой лист, Учитель отложил глаза и горько подумал о том, что мышь обманула его во второй раз.
