Джон Кинг - Английский путь

Я вспоминаю игру в Париже, как полиция применила против нас слезоточивый газ, когда мы погнали моб французских скинхедов. Я громко смеюсь, когда вспоминаю, как Род пытался поссать на вечный огонь, но не успел, потому что был повязан. Марк и этот ебанутый удивленно смотрят на меня, но тут другой немец говорит, что его дед погиб, сражаясь с англичанами. Я не знаю, хочет он драться или что, но потом он говорит, что это тупо — друзья не должны драться, когда у них есть общий враг. Мы киваем, потому что в этом есть логика, какой смысл убивать друг друга, и я вспоминаю Винса Мэттьюза 106 и его рассказы о Кубке Мира 1982 года, как испанская полиция постоянно провоцировала англичан, и как полисы и местные фашисты действовали абсолютно одинаково, старались подкараулить за углом маленькую группу англичан, взять числом, и как англичане были этому только рады. Испанцы вели себя так, потому что мы дали аргентинцам пизды на Фолклендах, это было просто чувство расовой солидарности, и когда несколько лет спустя Англия играла с Аргентиной в Мексике, когда еще Марадона забил Шилтону рукой, английские парни собрали моб после матча, но аргентинцы обосрались, но даже пусть так, я не думаю, что я рад возможному объединению с немцами, потому что я ненавижу саму идею Евросоюза. Мы должны жить отдельно, мы можем вместе пить пиво, но у нас разные дороги. Я хочу сказать Гансу или как его там, что англичане не убивают женщин и детей в концлагерях. Это принципиальная разница. Я знаю, что сейчас это не самая хорошая идея, но я чувствую, как где-то внутри слова выстраиваются в стройные предложения, и я думаю, не стоит ли напомнить ему про бомбежки Лондона и то, как в конце войны нацисты вынашивали планы ликвидировать всех английских военнопленных, и если бы это произошло, мы вряд ли сидели бы здесь вместе. Но я знаю, что сейчас не место и не время, к тому же я никак не могу справиться со своим идиотским смехом, поэтому я отвожу взгляд в сторону и смотрю на сидящих в углу чикс, пытаюсь сконцентрироваться на их буферах и забыть о серьезных вещах. Чикс трое, они выглядят пиздато, сорванная крыша настраивает меня на сексуальную волну, и мне хочется подойти к ним, оттащить в сортир и выебать в задницу одну за другой, но в голове звучит НЕМЦЫ ИДУТ ОДИН ЗА ДРУГИМ, И ВАЛИМ МЫ ИХ ОДНОГО ЗА ДРУГИМ на мотив «Когда Джонни Вернется Домой», это старая песня «Челси» про «Вест Хэм», я переиначиваю ее на новый лад, смотрю на этого человека рядом со мной и борюсь с искушением ударить его головой в переносицу, чего он на меня косится, и я снова перевожу взгляд на женщин.

Я разглядываю, во что они одеты, фокусирую свое внимание на той, что с обесцвеченными перекисью волосами, которая похожа скорее на панкушку, чем на скингёл, но волосы меня не интересуют, меня интересует ее грудь. Все-таки я еще не совсем в хлам, и я отвожу глаза, когда она смотрит на меня. Пусть гадает. Нет смысла искать неприятностей в баре, полном крафтов. На ней высокие ботинки, английские, само собой. Я пытаюсь выкинуть ее из головы и вернуться к разговору, но бар почему-то начинает казаться мне очень душным, музыка — слишком громкой, все хуже, чем раньше. Я хочу пойти на улицу, глотнуть свежего воздуха, и похоже, что все остальные думают так же, потому что мы встаем и идем куда-то, выходим из бара на улицу, Харрис рассказывает, как познакомился с этими парнями на Мальорке, когда отдыхал там с женой и детьми — представляешь, я сижу с детьми на пляже, и тут появляются эти немцы — а Билли познакомился с ними в Лондоне, они как-то приезжали на пару дней. Он говорит, что среди них есть несколько продвинутых ультраправых, но в основном это просто любители помахаться. Они не такие уж крутые, что бы они там про себя ни думали, и я вспоминаю, как нацисты сломали жизнь той тетке, которую я встретил днем, как Союзники разбомбили ее страну, а потом выебали ее саму во все щели, но хотя бы платили за это, потом думаю о том, что немцы ведь тоже ебали русских баб; настоящее кровосмешение. Я думаю о разбомбленных английских городах и всех убитых немцами английских людях. Лучше бы мы прыгнули на них, а не пили вместе с ними пиво. Да, конечно, сейчас это нейтральная территория, и мы можем оттянуться вместе, но все равно это как-то неправильно. Наше дело — приехать в Берлин и погнать подонков. Или я чего-то не догоняю.

Через какое-то время мы приходим на улицу, на которой достаточно много баров. Большинство мажорские, и сквозь окна я вижу, что там одни мудаки. Музыка тоже говно, люди выглядят самодовольными; похоже, они не очень рады нашему появлению. В витрину летит бутылка, и наши радушные хозяева прыгают. Они врываются внутрь, разносят бар и дают пизды некоторым посетителям. Это не настоящий махач. Один группенкореш, топ-бой, видимо, говорит, что это легкое место, а сейчас они собираются прыгнуть на настоящих коммунистов. Людей с твердыми политическими убеждениями, которые могут постоять за себя и свои взгляды, и лучше нам быть ко всему готовыми, потому что это скорее анархисты, чем красные, и я чувствую, как к ненависти в его словах примешивается какое-то подобие уважения. Моб движется дальше, заряжая «зиг хайль!», мы с Марком идем несколько в стороне, Харрис и остальные наши где-то впереди. Мне все это кажется каким-то нереальным, странным, просто диким, я вспоминаю виденные по телеку сюжеты про демонстрации, люди в барах стараются спрятаться, бутылки летят в окна и витрины.

Я смотрю в окно одного из нетронутых баров и внезапно вижу на той стороне глазеющее на нас рыло, и я зову Марка посмотреть, потому что это же он, Жирный Гарри, с бутылкой пива в руке и глупой улыбкой на лице, а свободной рукой он обнимает достаточно привлекательную щелку.

Я останавливаюсь, бар выглядит ничего, я раздумываю, зайти или нет, когда слышу сирены. Это подталкивает меня к действию, я хватаю Марка, потому что я заебался, и все это меня не интересует, потому что мы англичане, и это все неправильно. Я кричу остальным, но они уже свернули за угол, так что у нас появляется шанс…забуриться в бар и преподнести Гарри сюрприз…ебаный в рот, Гарри, где это ты ее откопал…ловко ты от нас слинял…и Гарри смотрел на Тома и Марка и понимал, что они пьяные и удолбанные — он тихо-спокойно наслаждался зрелищем изнутри, и вдруг откуда ни возьмись появляются эти двое. Немецкая банда уже растворилась где-то в переулках, но даже сквозь музыку Гарри слышал грохот осыпающихся витрин. Но теперь ему предстояло решить, как быть с Томом и Марком, он уже предвидел проблемы, его вечер может ничем хорошим не закончиться, потому что они уже завалились в бар, Ингрид увидела их и спросила, кто они такие, и когда Гарри ответил, что это его лондонские приятели, она засмеялась и сказала, что они, похоже, очень рады его видеть.

Гарри был доволен жизнью в целом и этой чиксой в частности. Он просидел в баре пару часов, прежде чем появилась Ингрид. Он не очень беспокоился, придет она или нет, ему сейчас и одному было неплохо, может, она даже не запомнила его, а если запомнила, то думает, что он какой-нибудь проходимец. В одиночестве он сидел у окна, и всем было наплевать, что он иностранец, и что он один. Это не как дома, потому что там, если ты сидишь один в клубе или баре, люди начинают думать, что ты полный мудак, которому даже пива выпить не с кем.

В «Бэнге» все выглядело новеньким, но в заходивших людях не было ничего особенного. Бар оказался тематическим, сделанным под тропический остров. Люди были спокойные и приветливые, но все-таки не настолько, как в Амстердаме, и вообще такие места Гарри не нравились. Он не ожидал здесь, в восточном Берлине, найти улицу, на которой сплошь одни бары и клубы. Остальные улицы выглядели так, как, на его взгляд, и должна выглядеть эта часть города, серая и тоскливая. Он так и видел, как агенты тайной полиции бродят по улицам, выслеживая и вынюхивая, а пограничники отстреливают из автоматов несчастных беглецов, пытающихся удрать на Запад, но такой бар мог находиться где угодно. Но ему было все равно, особенно когда он увидел Ингрид.

— Привет! — сказала она, сразу его заметив.

Она казалась не слишком удивленной, и Гарри тут же почувствовал себя лучше.

— Ты нашел этот бар, — протянула она, усаживаясь рядом.

Гарри не хотел смотреть, но не удержался. На ней была новая миниюбка, еще короче, чем на пароме. Когда она садилась, ему представилась великолепная возможность любоваться ее ножками, вплоть до краешка белоснежных трусиков. Блядь, она охуительная, слишком охуительная для такого жирного пидора, как он, но в жизни не угадаешь, иногда случаются странные вещи, но эти ножки просто сводили его с ума. Он начал представлять, как он стягивает с нее эти белоснежные трусики, только происходило это почему-то в постели Ники, а рядом лежал закрытый фотоальбом и в углу стояла статуэтка Будды; так не пойдет, решил он, и передвинул сцену в другое место. Какая разница, где стоит эта ебаная постель, раз Ингрид устраивает для него стриптиз, и Гарри на секунду показалось, что он просто жирный мелкопоместный бандюк, разглядывающий воскресным вечером повисшую на шесте затасканную шлюху, но Ингрид выглядела в сто раз лучше, и демонстрировала стриптиз не за деньги, а ради чистого искусства. Только он подумал об этом, как Ингрид снова оказалась в постели Ники, и Гарри решительно выкинул эту картину из головы и отправился заказать чего-нибудь выпить для девушки.