Субмарина - Бенгтсон Юнас

Я стараюсь не застаиваться. Еще сделка, еще одно знакомое лицо, и я иду в какое-нибудь кафе попить кофе. Подальше от улицы Если будешь все время шляться туда-сюда, все сразу поймут, кто ты. Или еще хуже: подумают, что ты работник социальной службы.

Кофе вкусный, крепкий, народ завтракает, курит. Сколько могу, тяну время и снова выхожу на улицу. Продаю две дозы шлюхе, одну — для нее, другую — для ее мужика.

Последняя сделка перед церковью Святой Марии, молодой норвежец в короткой кожаной куртке пытается торговаться, хочет скинуть полтинник. Я отказываюсь, и он достает деньги.

Когда телефон прослушивается, в трубке вовсе не раздаются короткие щелчки. Это мне Джимми рассказывает, пока мы с ним в баре сидим. В трубке вообще ничего не слышно. Они ж не дураки. Когда телефон прослушивается, когда за тобой наблюдают, ты это чувствуешь.

Идешь по улице и чувствуешь, что ты не один. Ты чувствуешь это спинным мозгом, переходя улицу.

Желтый Джимми у меня покупает. Он не колется. Желтого Джимми зовут Джимми Торсеном. Народ зовет его то так, то сяк. Никогда просто Джимми. Меня спрашивают: ты видел Желтого Джимми?

Или: Джимми Торсен тебя ищет, у него деньги есть.

Прошла пара дней, прежде чем я понял, что это один и тот же человек.

Джимми сегодня при деньгах.

— Обычно я на улице не покупаю, — сказал он, когда я вложил ему в руку три пакетика. — Но мой контакт присел…

Он встретил меня у Центрального, заулыбался.

— Вчера купил понташку. Найду этого парня…

Когда покупаешь порошок, который оказывается не тем, за что его выдают. Когда покупаешь героин, а это оказывается толченый аспирин, мел, цементная пыль. Это называется понташка. Ты купил понташку. Тебя кинули. Тем, кто такое продает, нужно уметь очень быстро бегать. Тех, кто продает такое, называют кидалами. Они — худшее, что бывает на свете. Хуже полиции, хуже Пии Кьерсгор [17], Гитлера. Кидалы.

Белые продают чеки. Они похожи на пакетики. Маленькие пакетики, как в игре — «Маленький почтальон». Как те, что приклеены к ручкам гномов. Маленькие пакетики, называются чеки. Это все мне рассказали на улице. Они говорят: покупай у белых. Меньше шансов попасть на развод. Черные не продают пакетиков, они продают болики. Так это называется. Носят их во рту. Негры могут засунуть в рот много болюсов. Иногда это не болики, а понташки. Поэтому покупай у белых.

Я не расист. Такое на улицах тоже часто слышишь. Я не расист, просто не хочу попасть на развод.

Джимми сегодня при деньгах. Он вкладывает в мою руку купюры, хороший клиент, зря время не тянет.

— Ты на кого работаешь? — спрашивает Джимми, задумчиво ковыряя этикетку на бутылке с пивом.

Бар находится на улице — на углу, — поблизости от Центрального вокзала. Окна темные, в воздухе висит сигаретный дым. Мы сидим на барных стульях, пьем бутылочный «Карлсберг». Джимми сегодня при деньгах.

— С собакой нельзя! — кричит официант женщине, заходящей в дверь.

— Он спокойный!

— Табличку видели? Уберите отсюда свою псину!

Она медленно пятится, держа овчарку на поводке.

«Роллинг стоунз» в музыкальном автомате сменяют Йона Могенсена.

— Так на кого ты работаешь? — тихо спрашивает Джимми, отлепляя крошки табака от нижней губы.

Когда Джимми начал у меня покупать, я не сомневался, что в следующий раз он вместо денег достанет из кармана наручники. Он был в отличной форме. Слишком хорошей для джанки. Недостаточно худой.

Желтый Джимми — настоящий мужик, говорят.

Желтый Джимми нюхает, говорят. Не любит уколов.

Желтый Джимми умеет ладить с дамами, ему всегда удается найти бабенку, которая его приголубит.

Джимми покупал у меня считаное количество раз. И я не был в нем уверен. Пока мы не зашли в бар, пока не пошли в туалет и он не попудрил носик. Глазом не моргнул, не дрожал и не чесался. Даже если он коп, даже если это спектакль в мою честь, да он бы помер от целой дозы.

Джимми смотрит на меня поверх бутылки, ковыряет этикетку.

Я не ответил, по крайней мере сразу. Попытался вспомнить какое-нибудь имя. Джимми меня опередил:

— Товар ведь твой. Твой товар.

Я молчу.

— Черт… — Джимми делает большой глоток пива. — Пообещай мне кое-что, — говорит он, у него хорошее настроение, он кайфует. — Пообещай мне никому об этом не рассказывать. Пообещай мне.

Я киваю.

— Никто не должен знать, что это твой собственный товар. Поверь мне.

Он шмыгает, вытирает нос тыльной стороной руки.

— Оптимально для тебя было бы нанять продавца. Ты подумай.

Джимми заказывает еще два пива. Кладет деньги на стойку, пригоршню монет. Если я и сомневался еще, не полицейский ли он, если хотя бы на секунду усомнился в том, не поменял ли он пакетики, не устроил ли спектакль: вдохнул лактозу или тальк, а теперь примется выспрашивать у меня имена, а тут и наручники появятся, — если я и сомневался в какой-то момент, то теперь все сомнения позади. Он доволен, он под кайфом. Я узнаю эту реакцию, этот покой в глазах. Улыбку на губах. Все хорошо.

— Я и сам продавал, — рассказывает мне Джимми. Желтый Джимми. — Несколько лет назад. Был не очень осторожен. Поэтому я знаю, о чем говорю, шеф. Я чувствовал это, спинным мозгом чувствовал. Но не обращал внимания. Я думал: Джимми, черт возьми, у тебя просто паранойя. Паранойя — вот что это такое. Что может случиться? И продолжал в том же духе. Неосторожно. Будь осторожен, шеф, — говорит он. — Мой контакт присел. Ты мне нужен.

По пути домой захожу в супермаркет. Я предпочитаю те, что в центре: там выбор больше, овощи и мясо свежие Плачу наличными, не всю пачку вынимаю, а аккуратно выуживаю из кармана нужное количество купюр.

Кружным путем возвращаюсь домой. Размышляю над словами Джимми. А нет ли у меня такого чувства? Легкого зуда в затылке, а? Сажусь в автобус, еду до Амагера. Прохожусь пешком, сажусь на другой автобус. Доезжаю до Остебро и беру такси.

Дома кладу покупки в холодильник, читаю газету, пью кофе под аккомпанемент телевизора. Напоследок еще раз осматриваю квартиру. Не завалялось ли где порошка.

Забираю Мартина одним из первых. Пью с воспитателями очередную чашку кофе, пока Мартин доигрывает. Бывает, он договаривается с кем-нибудь из ребят пойти к ним в гости поиграть. Тогда я захожу в кабинет и звоню Анни, или Могесену, или Сенполь и спрашиваю, в курсе ли они. Но не сегодня.

Помогаю Мартину одеться, комбинезон дается с трудом. Нет, папа, это не та нога. Спрашивает, что на ужин. Лазанья, говорю. Да, конечно, он хочет помочь мне на кухне.

Мартин читает вслух книжку о кошках. Сидит с ней на диванчике, с «кошачьей» энциклопедией. Читает: для норвежской лесной кошки характерно наличие светлой отметины и острых ушей. У норвежской лесной кошки красивая густая шерсть, часто серая с белой грудкой. Он не то чтобы читает вслух, а тщательно ведет по строчкам пальчиком, медленно выговаривая слова. Сколько раз он просил меня почитать ему эту книжку. Лесной кот — его любимый, он помнит текст наизусть.

В дверь звонят. В обычной ситуации я бы запаниковал. Потому что у меня нет знакомых, которые могут прийти в семь вечера во вторник. Я бы спустил героин в туалет или попробовал запихать в нос, если бы его не было так много.

Но сегодня я знаю, кто пришел.

Нажимаю кнопку домофона. Вскоре в дверях появляются двое мужчин в рабочих халатах, они несут первые коробки. Большое кресло в картонной упаковке. «ИКЕА» — написано на ней синими буквами. Пусть поставят в гостиной.

Я целый день потратил на покупку мебели. Новый диван, новый столик. Обеденный стол. Записывал номера, тебе правда нравится, Мартин? Какой больше: желтый или голубой? Потом мы ели в кафе тефтельки с картошкой и брусничным вареньем. Я выпил чашку кофе, а Мартин съел большую порцию мороженого со взбитыми сливками. После мы отправились в отдел детской мебели.