Фотограф - Гектор Шульц
Люди огибали меня, как камень огибает широкий поток воды. Они смотрели мне вслед, смеялись и показывали пальцами, или вовсе не замечали. А я шел вперед, сам не зная куда. Перед моими глазами по-прежнему стояло лицо Сэм – окровавленное, улыбающееся и любимое. Он сказал, что выбрал меня потому, что я цеплялся за жизнь. Но Сэм тоже любила жизнь. Почему Он не мог спасти нас обоих? Почему надо было делать выбор? Вопросы, вопросы… ебаная тьма вопросов, сочащихся говниной, как моя гребанная душа.
– Адриан? Это ты? Это правда ты?
Я остановился и, повернув голову в сторону знакомого голоса, прищурил глаза.
– Это ты! Как здорово! Это правда ты…
– Джейн? – имя всплыло в памяти резко и безжалостно, принеся вместе с собой воспоминания. Но в этих воспоминаниях Джейн была другой. Тогда она была Четырнадцатой. А передо мной сейчас стоял совершенно другой человек.
– Да… – сконфуженно улыбнулась она, пряча глаза. – Я знаю, что выгляжу по-другому. Не так, как раньше. А что ты? Как твои дела?
Я не видел её полгода и сейчас не мог поверить в то, что видел перед собой. Четырнадцатая изменилась, хотя я удалил её фотографии и тем более их никогда не обрабатывал. Передо мной стоял совершенно другой человек.
Она сильно потолстела. Так нравившиеся мне черты лица расплылись и превратились в неприятный комок теста. Глаза – безжизненные и усталые, и лишь изредка в них проскакивала та волшебная искорка тепла. Кожа посерела, покрылась странными пятнами. Даже волосы были безжизненными и свисали жирными змеями.
Одежда Четырнадцатой тоже выглядела плохо. Мешковатая толстовка с жирными пятнами на груди, да и сами груди отвисли и стали больше. Огромные джинсы, которые, казалось, трещали по швам. Старенькие кеды, собравшие всю грязь Стрэтфорда. Да и сама Четырнадцатая словно собрала всю грязь. Не только Стрэтфорда. Всего ебаного мира.
– Что случилось? – спросил я. Она смутилась, покраснела и пожала плечами. – Когда тебе вдруг стало похуй на себя?
– Не знаю, – она ответила не сразу. Казалось, она хочет провалиться под землю, но когда она подняла на меня глаза, я всё понял. Сразу и безжалостно. – Ты пропал, Адриан. Исчез из моей жизни так внезапно. Я… я боялась, что с тобой что-то случилось. Что та женщина на дорогой машине похитила тебя и сделала тебе больно.
– Вив? Она такой же фотограф, как и я, – мотнул я головой, но Четырнадцатая улыбнулась и подняла руку.
– Пожалуйста… мне сложно говорить. Просто выслушай.
– Прости, – я с болью взглянул на неё. Жалкую, искалеченную моим эгоизмом душу.
– Потом я увидела тебя по телевизору. Показывали репортаж с твоей выставки. И я поняла, что у тебя все хорошо…
– Слушай, я…
– Нет, нет. Я все понимаю. Правда понимаю, – улыбнулась она. Улыбка, такая теплая и знакомая, вдруг озарила её лицо и согрела мою душу теплом. Тем теплом, которое я так любил в ней. Но улыбка исчезла так же быстро, как и тепло, принесенное ей. Джейн закусила губу и посмотрела на меня. – Я пыталась. Честно пыталась забыть тебя. Встречалась с другими, но каждый раз ты всплывал в моей голове. А их прикосновения, их поцелуи, их грубость… это был не ты. И я покатилась вниз. Это оказалось легко. Ешь что хочешь. Не следи за собой. Забей на всё. И однажды в зеркале увидишь созданное тобой чудовище. Я пыталась забыть тебя, но почему-то не могла. Ты словно не желал вылетать у меня из сердца. Ты запал так глубоко, что даже нож хирурга не вытащил бы тебя из моей груди. Мне сейчас дико стыдно, что ты… что ты видишь меня такой. Нет, ты не виноват. Я знаю, что сама виновата. В слабости, в лени, в том, что… а, ладно. Слушай, мне пора идти. Я правда была рада тебя видеть, хоть и знаю, что мне будет очень больно. Мне уже больно, но я этого не осознаю. Осознаю ближе к вечеру, когда адреналин исчезнет. Прости. Прости, что вывалила на тебя все это. Мне пора идти.
– Джейн… подожди, – я стоял, сжав зубы, и смотрел, как она убегает, пряча лицо под капюшоном толстовки. Слезы текли по моим щекам, но я не думал о них. Я думал о той, которую обрек на тьму из-за своего ебаного эгоизма. – Джейн!
Она обернулась, покачала головой и исчезла за углом. Сердце сдавило ненавистью и жалостью. Я ненавидел себя и жалел Джейн, влюбившуюся в конченного обмудка, который повел себя, как конченный обмудок.
– Я все исправлю, милая. Все исправлю. Даже если ради этого придется провести вечность в ебаной боли, – прошептал я и, развернувшись, бросился бежать к дому. Я должен спасти её. Должен изменить жизнь хоть одного человека, на которого мне не насрать.
Вбежав в подъезд, я отпихнул с пути гребаного мистера Вилки, который снова завел речь про свой твидовый пиджак, и, быстро поднявшись по лестнице, залетел в свою квартиру, после чего бросился к коробкам, где лежало фотографическое оборудование. Но мне нужен был не фотоаппарат, а флэшка. Всего одна гребаная флэшка, которую я отформатировал полгода назад. Черный прямоугольник с золотыми буквами «SD-HC».
Флэшка нашлась на дне рюкзака, но я, вставив её в кардридер[30], мучительно застонал и обхватил голову руками. На ней была тысяча других кадров, а сколько кадров я еще стер… Мысли загудели в голове, как пчелы, стукаясь об стенки черепа, но одна оказалась особенно настойчивой.
– Попробовать восстановить? – спросил я сам себя, после чего вздохнул и потянулся за сигаретами. – Мизерный шанс есть. Если получится вытащить хоть один ее портрет, то этого хватит.
Я запустил программу по восстановлению удаленных файлов, а сам, не в силах сидеть, принялся бродить по комнате, куря одну сигарету за другой. Я не смотрел, какие файлы находит программа. Я молился всем гребаным богам, чтобы хоть одним из них оказался портрет Четырнадцатой. И, когда уведомление, мелодично прозвенев, сообщило, что восстановление закончено, я вернулся за компьютер и принялся изучать сотни тысяч частично восстановленных файлов.
Перед глазами промелькнул Джо, несколько фотографий Пятой, огромный хер того ебнутого мужика и, наконец-то тот портрет, который был мне нужен. Единственный портрет, который умудрилась вытянуть из рабочей флэшки программа восстановления.
Им оказался портрет, сделанный мной в Стрэтфорд-парке, когда Четырнадцатая задумчиво улыбалась, почти растворившись в мягком свете. Лишь её улыбка и глаза резко выделялись на снимке. Торжествующе улыбнувшись, я запустил
