Хантер Томпсон - ЦАРСТВО СТРАХА

Скэггс соображал быстро и не спрашивал чужого мнения. Он владел тремя яхтами на причале «Хэмингуэй» и охотно соглашался с тем, что он приехал на Кубу, чтобы развлекаться и сорить деньгами. Довольно смело для современной Гаваны, где правительство борется со всем тем, что так дорого Скэггсу. Но все это ему по барабану.

-     У меня все документы в порядке, - объяснял он, пока мы неслись по набережной Маликон на огромной скорости в новом серебристом кабриолете Z28, a Rolling Stones надрывались из колонок. - Полицейские здесь все коммунисты.» Следует помнить об этом, - добавил он. - Они примитивны, но совсем не глупы. Их не проведешь. Только сегодня по до­роге в твою гостиницу меня арестовывали три раза.

-     Что? - спросил я. - Три раза? За один день? Господи, Скэггс, это же страшно. Может, сегодня лучше не соваться на улицу?

-     Ни о чем не беспокойся, - сказал он. - Они знают, что мои документы в порядке. Сдается, все дело в том, что они в восторге от моей машины. Им нравится лапать ее, пока идет проверка документов.

Скэггс - праздный джентльмен из Арканзаса, человек, живущий легкой жизнью, и хороший друг Билла Клинтона вдобавок. Я знаю его уже много лет и считаю честным и не­плохим человеком. Хотя Арканзас наложил на него свой от­печаток, и есть в нем что-то дикое и наглое. Он может в любой момент затеять ссору и выхватить из-за пазухи обрез. Скэггс - красивый мужчина с обходительными манерами и талантом грамотно размещать выгодные инвестиции.

Куба как раз представляла собой превосходное поле для инвестиций, но его дружба с президентом Америки несколько осложняла ситуацию.

-     За последние пять лет на меня три или четыре раза за­водили дело в Америке, приходилось иметь дело с присяжными. Для начала они принялись прослушивать мои теле­фоны; затем за мною стали следить, куда бы я ни шел; люди, которых я знал всю жизнь, стали меня избегать. Я уехал из города в какой-то медвежий угол, но и это не помогло. Тогда я и решил: нет, я уже слишком стар для подобных штучек; купил эту долбанную яхту и уехал на Кубу.

Причал «Хемингуэй» в пригородах Гаваны стал одним их тех вражьих притонов, которых закрыли сразу после выхода указа о борьбе с тлетворным влиянием Запада. Прекратились вечеринки на борту яхт у облупленных набережных. Кубинкам больше не разрешали заходить на территорию причала, а если местные и заходили туда, то они обычно носили полицейскую форму. Так выглядела бы Касабланка, если бы нацисты установили там Новый Порядок. Эрнест Хемингуэй просто бы прифигел.

Мы потеряли кучу времени, плутая по узким полутемным улочкам, покрытым гравием, что тянутся вдоль всего причала. О старых добрых днях довоенного декаданса напоминают лишь несколько сохранившихся больших яхт. Суровая борьба с проституцией нанесла непоправимый урон вечериночному угару Гаваны, и тех немногих, кто продолжил жить на яхтах, ожидает теперь участь шпионов и извращенцев. Моего друга Скэггса из Литл-Рока арестовывали четы­ре раза только в тот день, когда мы с ним повстречались. Полиция приходила трижды в ту ночь, которую мы провели на его яхте, стараясь расслабиться за просмотром новостей о войне по телевизору. Скэггс вопреки запретам прятал его у себя на камбузе.

Мы сидели за столом из тикового дерева в капитанской кабине его яхты производства «Грэнд Бэнкс», когда по теле­визору передали, что югославы взяли в плен американских солдат. Это была одна из тех сцен, которые отпечатываются в твоей памяти на всю оставшуюся жизнь - люди рыдают и кричат в Техасе с ужасом в глазах, соседи разражаются сло­весным поносом на лужайках перед своими домами под пыт­ливым взглядом многих телекамер, и собаки облаивают те­левизионщиков.

Скэггс стукнул кулаком по столу и заорал:

-     ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЕРЬМО-ТО КАКОЕ ДЕПРЕС­СИВНОЕ! ЭТИХ НАШИХ ВОЕННЫХ-УБЛЮДКОВ НАДО РАССТРЕЛЯТЬ ЗАВТРА ЖЕ УТРОМ!

-     Что? - отозвался я. - Возьми себя в руки, Скэггс. Их нельзя расстреливать, они же военнопленные.

-     Ерунда, - сказал он. - Они - шпионы. Их надо Поста­вить К Стенке. Только так удастся привлечь внимание президента.

Я обомлел. Скэггс всегда бескомпромиссно поддерживал Клинтона, а Скэггсова жена - ярая противница смертной казни. Каждый год она два или три раза ездит в Вашингтон - лоббирует борьбу с полицейским произволом. От него как- то не ожидаешь услышать призывы расстрелять американских военнопленных. Но в тот вечер его жена не сидела вместе с нами на Кубе, и он мог не сдерживаться.

-     Сукин сын зашел в этот раз слишком далеко, - пояснил Скэггс. - Он думает, что может сбрасывать килотонные бомбы на каждого, кто не отдает ему честь.

Он возмущенно покачал головой и отрубил несколько кусков льда ножом для колки.

-     Президент не сумасшедший, он просто глуп. Я это дав­но уже понял, еще когда собирал деньги на его проклятые бесконечные предвыборные кампании.

Яхта задрожала у нас под ногами, когда Скэггс спрыгнул в трюм, где у него стоял музыкальный центр.

-     К чертовой матери! - гаркнул он. - Давай-ка лучше по­слушаем Сонни Бой Уильямсона.

Я почувствовал дрожь во всем теле, когда громыхнул усилитель. Звук у него работал, что надо, все так и подскочили; Хайди даже попыталась встать, но ее снесло обратно. Музыка превратила каждую уключину, каждую деревянную деталь яхты в подобие своеобразного микрофона; настоящий шок наступал каждый раз, когда Сонни Бой брал струну G. Стаканы звенели на столе.

Музыка играла так громко, а новости о Войне были на­столько ужасающими, что нам потребовались время, что­бы понять, что кто-то стучится в заднюю дверь. Оказалось, пришел полицейский, попенять нам на шум. Скэггс отвел его в сторонку, а мы направились в каюту сосать исступленно наши «Кохибас». Ни мы, ни Скэггс не совершали никаких преступлений и не хранили запрещенных веществ, но полицейские тем не менее внимательно следили за нами, а это не добавляет спокойствия, и особенно - за границей.

Мы ждали в аэропорту Рэя, известного, также, как полковник Депп, моего личного телохранителя и международного тур-менеджера из Лондона, когда я услышал этот незабываемый вой электродрели, который доносился из-за за­крытой двери, расположенной рядом с багажным конвейером. Судя по звуку, дрель впивалась во что-то мягкое, и мне даже показалось, что я догадываюсь, во что это она впивается - ведь мой собственный чемодан просверлили минимум раз пять, когда мы прилетели сюда два дня назад. Пять аккуратных маленьких дырочек, просверленных под пятью разными углами. Я знал, что теперь пришла очередь Рэя, и ждать нам еще долго.

Халсбанд неуклюже осел на своем стуле и заказал еще четыре «мохито»[20], пока Хайди ходила взад-вперед. Рэй все не выходил, и мы могли только догадываться, что там у него происходит. Если уж в этой стране принялись просверливать ваш багаж, следует приготовиться к тому, что в следующие несколько часов придется порядком понервничать. Для начала вашу сумку пометят не предвещающей ровным счетом ничего хорошего красной надписью XXX, затем ее тщательно обыщут и проверят. Вам постоянно будут задавать вопросы, об одном и том же: «Почему у вас с собой красные сигареты? Вы носите вставные зубы? Пройдите со мной к рентгену. Почему вы сюда приехали? Что вы носите в той зубной щетке? Ваша мать родилась в Алжире? Кто ваш личный зубной врач? Почему вы такой нервный?»

Правильный ответ на все эти вопросы: нет, нет и все тут. В противном случае непоследовательность может стоить вам десяти лет в кубинской тюрьме. Никогда не будьте непоследовательными. Если вы уже ответили таможеннику, что ваша мать работала зубным врачом в Алжире, то вы должны в точности также ответить и второй раз. Не меняйте в ваших ответах ничего, в противном случае вы вляпаетесь в неприятную историю. Я знал, что у Рэя с собой целый чемодан самых разных подарков, начиная с абсента и биноклей ночного видения и кончая ювелирными изделиями с нацистской и СС-овской символикой. Он также вез с собой из Европы дефицитные на Кубе лекарства, эксклюзивные восточные веера ручной работы, он провозил несколько тысяч долларов, парфюмерию, видеокамеры, порнографию и дорогое оборудование для татуировки. Он выглядел, как международный Сутенер, которому глубоко начхать на все законы этого мира. Если бы его багаж стали обыскивать, то он бы попал по- крупному.

На телевизионном экране в зале аэропорта кубинский оркестр пел «Гуантанамеру», но нам было совсем не до музыки.

-      Похоже, нам придется возвращаться в город без Рэя,- прошептал я Халсбанду. - Его сейчас вполне могут взять.

Халсбанд выглядел испуганным и быстро допил свой «мохито».

-     Да не думай ты о копах, - сказал он мне. - В этой стране все милиционеры. У Рэя все будет в порядке. Он - пуле­непробиваемый парень.

Как раз в этот момент в аэропорту погас свет, и все замолчали. Я почувствовал, как кто-то крепко сжал мою руку и услышал стон Хайди: «О Господи, господи ...»