Алексей Рыбин - Черные яйца
– Хорошо у тебя, Рома, – наконец молвил артист. – Я, знаешь, редко в гости хожу... Все работаю, работаю... А у тебя – просто прелесть что за дом. Можно посидеть по-человечески...
– Сейчас, сейчас, все будет по-человечески, – пробормотал Леков, срывая винтовые пробки с водочных бутылок.
Когда Кудрявцев, гремевший на кухне тарелками и хлопавший дверцей холодильника, появился в комнате с подносом, на котором лежала закуска – копченая колбаса, буженина, хлеб, зелень, тонко нарезанный ароматный сыр, Леков уже выпил свои первые двести граммов.
– Не гони, Василий, – строго сказал Роман. – А то вырубишься раньше времени.
– А что, позволь спросить, это за время такое, до которого мне нельзя вырубаться?
Лекову, очевидно, стало лучше. Пот на лбу высох, лицо порозовело, в глазах заиграли злые, веселые искорки.
– Я хотел тебя попросить спеть последние твои песни. Из нового альбома. И Сережа бы послушал. Хочешь, Сережа?
Кудрявцев посмотрел на артиста. Тот пожал широкими плечами и как-то странно сморщил лицо. При желании, конечно, выражение, которое приобрела физиономия Отрадного, можно было назвать заинтересованностью, но с тем же успехом к нему подходило и определение «отвращение». Он провел ладонью по длинным, густым, ухоженным волосам, зачесывая их со лба на затылок, и промычал что-то неопределенное.
– Ну да, Сережа у нас только свои песни любит слушать, – ехидно заметил Кудрявцев.
– Ну, отчего же, – прикрыл глаза артист. – «Битлз» я слушаю с удовольствием... Вы как, – нарочито-официально обратился он к Лекову, – насчет «Битлз»?
– Нормально, – ответил Леков, странно глядя на статного артиста. – Нормально насчет «Битлз».
– «Нормально», – вздохнул Отрадный. – Эх, молодость, молодость... Они гениальные композиторы.
Сказав это, артист снова прикрыл глаза и погрузился в самосозерцание.
– Глубоко, – констатировал Леков. – Глубоко. Гениальные, значит. Ну, ладно. Раз в консерватории так считают, я, что же, я ничего...
Артист не реагировал.
– Ладно, Рома, давай еще по двести и споем.
– Не много будет тебе?
– Ты чего, Рома? Я свою дозу знаю. Гитарку вашу можно взять, Сергей... по отчеству, извините, не помню?.. А?
– Не надо, не надо, – Кудрявцев быстро погасил пожар, заметавшийся в мгновенно открывшихся глазах Отрадного, пожар, который, кажется, вот-вот готов был расплавить дорогую золоченую оправу его очков. – Не надо. У меня есть гитара.
Он метнулся в кухню и через секунду вручил Лекову двенадцатиструнный инструмент.
– Специально купил, – сказал Роман. – Как, ничего?
– Говно, – коротко ответил Леков. Отрадный усмехнулся. – Говно, – повторил Леков. – У нас хороших гитар на заводах не делают. Не умеют.
– Ну, ладно, – пожал плечами Роман. – Как-нибудь с тобой походим по Москве. Поможешь выбрать...
– Если только по комиссионкам, – сказал Леков. – Ладно, сыграем пока и на этой...
С дивана, на котором восседал артист, донеслось какое-то сдавленное шипение.
– Последняя песня, – объявил Леков и быстро налил себе полстакана водки. – Называется «Время богов».
– Можно водки выпить? – глухо спросил Отрадный.
– Конечно, – Кудрявцев быстро поднес артисту требуемое. – И огурчик возьми, Сережа, огурчик.
– Спасибо. Отрадный залпом выпил водку. Леков, наблюдавший за ним с гитарой в руках, одобрительно кивнул.
– Ну, понеслась, – сказал он, когда артист прожевал и проглотил крохотный крепенький соленый огурчик.
* * *Отрадный потянулся за сигаретой, его качнуло, и он вляпался растопыренной ладонью в блюдце с крупно нарезанными помидорами. Очень серьезно рассмотрев свои вымазанные в розовой помидорной кашице пальцы, артист, не найдя салфетки, потащил из кармана брюк носовой платок, попутно заляпав и черную рубашку, и собственно брюки, умудрился окропить скатерть и накапать на пол.
– У тебя гитара...
Язык артиста заплетался, лицо раскраснелось и покрылось капельками пота. Кудрявцев наблюдал за именитым гостем с удивлением. Прежде он не видел Отрадного в подобном состоянии.
Артист, конечно, выпивал. Но никогда – по крайней мере последние несколько лет – никогда и никто не видел его пьяным. Может быть, только родные и близкие, дома, ночью... В общественных же местах артист старался (и у него это получалось) выглядеть образцом трезвости. Живым символом здорового образа жизни. Раньше, в молодости, конечно, всякое бывало. Но за те несколько лет, которые сделали артиста популярным, и не просто популярным, но по-настоящему знаменитым, едва ли не символом поколения, которое он перерос давным-давно, – за эти годы артист успел так мощно «засветиться», дать такое количество журнальных, газетных, а главное, телеинтервью, такое количество концертов, выпустить столько пластинок, что иначе как трезвенника и борца за нравственность и чистоту искусства его уже никто и не воспринимал.
Он пел романсы на стихи русских поэтов, записывал народные песни, арии из итальянских опер, сам писал (и очень много). Концерты артиста длились иной раз часа по три. Он добился того, что в консерватории ему разрешили вести, правда, факультативно, уроки рок-вокала. Он считался первым и главным советским рокером, его, несмотря на сравнительную молодость, называли «дедушкой русского рока». Он застолбил этот участок и надеялся разрабатывать его до конца дней своих. При этом он не являлся циничным хапугой, а во всех своих убеждениях был искренен. Но то, что он услышал сейчас – от пьяного, грязноватого и грубого ленинградского парня, совершенно неизвестного самоучки с немытыми руками и обломанными ногтями, матерщинника и бездельника, – повергло артиста в глубочайшее смущение.
Он старался не терять лицо и не впадать в видимый посторонним восторг, однако он все-таки был профессиональным музыкантом. И он был потрясен.
– Слушай, это... Вася, – вспомнил артист имя гениального самородка. – Вася... У тебя гитара... Как-то странно строит... Точнее, не строит...
Отрадный икнул и задел рукой бокал с водкой. Бокал упал и замочил брюки артиста.
– Я на тон опускаю, – сказал Леков, шаря рукой за воротом свитера девушки Наташи, которая после прослушивания пяти песен в исполнении пьяного хулигана впала в совершенно зомбическое состояние, так что, когда Леков, отложив гитару, поманил ее пальцем, она подошла и молча устроилась на его коленях. – На тон опускаю, – повторил Леков, найдя наконец пальцами соски девушки Наташи. Она, впрочем, даже не дрогнула. – Струны легче... – Он крутанул правый сосок. Девушка Наташа тихонько завыла. – Струны легче прижимать.
– Ну...
Отрадный решил качнуться на стуле и едва не завалился на спину – Кудрявцев придержал начавшего падать назад артиста за плечи и вернул в исходное положение.
– Ну, по-моему, не совсем на тон... У меня абсолютный слух.
– А кто его знает, – рассеянно сказал Леков, начиная шарить второй рукой между ног девушки Наташи. – Может, и не на тон. У меня – не абсолютный. Может, промахнулся... Какая разница?
– Не скажи... Не скажи... Василий, тебе бы поучиться... Цены бы тебе не было. Ты отличный музыкант... Вернее, можешь стать отличным... У тебя школы нет. Школы не хватает...
– Да брось ты, – сказал Кудрявцев, снова придержав за спинку стул Отрадного, когда артист сделал еще одну попытку качнуться. – Брось. Всего ему хватает. Самобытное такое исполнение... Это же чистая энергия...
Леков поморщился. Девушка Наташа взвизгнула – пальцы Лекова расстегнули молнию на ее джинсах и теперь блуждали по резинке трусиков.
– Ненавижу это слово, – сказал Леков, быстро укусив девушку Наташу за ухо. – Энергия... Бред собачий. Никакой нет энергии... – Из уха девушки Наташи потекла кровь. – Бред, говорю, – повторил Леков, укусив девушку Наташу за другое ухо, которое она с удовольствием ему подставила.
Девушка Наташа закатила глаза. Отрадный, не услышав высказанных замечаний, продолжал:
– Школа... Это – главное. Это – выход на мировой уровень. Скоро все изменится.
– Уже меняется, – убежденно сказал Кудрявцев. – Горбачев пришел – теперь все будет круто меняться. Мне сказали люди, ну, ты, Сережа, в курсе...
– Да, да, – важно кивнул Отрадный.
– Ну вот, мне сказали, что Горбачев еще себя так покажет – мало не будет. Никому мало не будет. Все перевернет. Там, в ЦК, готовятся уже. Интриги плетут. Он не так прост, как кажется, Горбачев. Ему палец в рот не клади.
– Да ты что, Рома?!
Леков выдернул руку из джинсов обливающейся кровью девушки Наташи, поковырял пальцем в носу и снова запустил ладонь в расстегнутую ширинку своей пассии.
– Какая разница – Горбачев, не Горбачев?
– Ну, Василий, твои политические пристрастия нам известны.
– Не известны они вам!
Девушка Наташа начала медленно сползать с колен Лекова, когда его пальцы вонзились туда, где находилось самое святое, самое заветное. Девушка Наташа была девственницей.
