Хьюберт Селби - Реквием по мечте

В кино Гарри не мог усидеть на месте. Он постоянно вертелся, пытаясь сесть поудобнее, но каждый раз, когда ему казалось, что он нашел комфортную позу, у него начи­нала либо болеть спина, либо задница, либо затекала нога, поэтому он постоянно крутился, куря сигареты одну за другой. Он не мог сидеть спокойно даже несколько минут, поэтому решил спуститься вниз, купить сладостей: че-ни-будь будешь, братка? Ага. «Сни-керс». Он купил пару шо­коладных батончиков и, вернувшись, снова начал вертеть­ся в кресле. Один фильм был ничего, его снял старик Рэн-ди Скотт, но следующий — просто тоска зеленая. Типа, романтическая комедия с бюджетом в доллар девяносто девять. Господи, ну и говно. Иногда с любопытством ко­сился на Тайро-на, который не отрываясь смотрел на эк­ран. Он тоже попытался сосредоточится на фильме, но его мысли были далеко и говорили ему, что он полный мудак, и чего он вообще ждет, она там уже давно, а потому надо забить, и всё.

Она там с тяжеловесом, у которого есть дерьмо, а ты со­бирался сидеть и ждать ее в каком-то мудацком кафе? Бля, да ты точно в голову трахнутый. Она там вовсю барахтается с черным, а ты здесь жуешь долбаные «чаклс», пока зубы не повываливаются, и смотришь эту херню, снятую кучкой мудаков. Он снова заерзал и громко хмыкнул. Тайрон, про­должая смотреть на экран, протянул руку и похлопал его по спине: все нормально, чувак. Все круто. Потом повернулся, улыбнулся белозубой улыбкой и снова похлопал его по спине. Гарри кивнул и сунул в рот еще одну конфету.

Большой Тим стоял, прислонившись к косяку, голый, по­чесывая грудь, улыбаясь и чувствуя себя очень хоро-шо-ооо, глядя, как Мэрион расчесывает волосы. В руке он подбрасывал сверток на десять чеков. Знаешь, если ты со­скочишь с этого дерьма, я мог бы помочь тебе поднять хо­рошие деньги, детка. Мэрион улыбнулась в зеркало, про­должая причесываться. Не сегодня. И кроме того, у меня нет серьезной зависимости. Большой Тим засмеялся своим смехом Санта-Клауса: ага, конечно, — и отдал ей сверток, когда она закончила приводить себя в порядок. Мэрион сжала его в руке, потом засунула в свою сумочку. Какого хрена ты делаешь? Мэрион была сбита с толку и посмот­рела на него удивленно: да ничего, я — Черт! Он смеялся и смеялся, с таким счастливым видом, что Мэрион сама прыснула, понятия не имея, что тут, собственно, было смешного, бля! Ха-ха-ха-ха-ха, да мне, похоже, настоя­щая целочка попалась. Ты, видно, шутишь, Большой Тим, это уж точно. Мэрион все еще улыбалась и качала головой. Я не пони... — Ты хочешь сказать, что ты даже не пересчи­таешь чеки, а просто сунешь вес в сумочку и так пойдешь на улицу??? Черт! Похоже, ты совсем недавно на улице, так, детка? И его улыбка стала еще шире, а тон еще мягче и удивленнее. Мэрион покраснела, пожала плечами и воз­разила: вообще-то я давно не школьница, — она вертела в руках свою сумочку, а Большой Тим продолжал с улыбкой смотреть на нее. Я... Я... ее голова и плечи дрогнули, я всю Европу объездила и... я не — Большой Тим кивал головой, улыбаясь: да ладно, тебе нечего стыдиться, детка, понача­лу все такие. Я тебя не гружу. Я просто совсем не хочу, что­бы тебя кинули. Чиерт, ты заслужила это, детка — Мэрион вспыхнула и моргнула — и уж точно тебе не хочется пода­рить вес какому-нибудь торчку, вырывающего сумочки у женщин. Он снова засмеялся, и Мэрион улыбнулась. Ты Тайронова лисичка? На его лице и в его голосе все еще бы­ла улыбка. Мэрион покачала головой. Тогда тебя, значит, будут поджидать два чувака? Да, Я — Хорошо, смотри сю­да, есть только одно место, куда ты можешь спрятать герик, не боясь, что он случайно попадет не в те руки, вруба­ешься? И никакой сумочник или гопник не сможет его до­стать. Мэрион покраснела, потом улыбнулась и покачала головой. Когда она поняла, какой тупой она выглядит в гла­зах Тима, то покраснела еше больше. Ну а если ты умная, то ты разделишь груз пополам, понимаешь меня? И оставишь часть себе. Он снова расхохотался, пошел в комнату и на­лил себе еще бурбона. Мэрион развернула сверток и отло­жила два пакетика, засунув их себе во влагалище первыми, после чего запихала остальное. Вернувшись в гостиную, она увидела все еще голого Тима, стоявшего возле стерео­системы со стаканом в руке, со свисающей изо рта сигаре­той, кивающего в такт музыке. Он глянул на нее: подожди минутку, мне нравится это место. Он слушал, пока саксо­фон не стал постепенно затихать, потом пошел к двери: ладно, скоро увидимся. Ну... я... я не... Мэрион пожала плечами, невольно заморгав — Большой Тим только улыб­нулся, открывая дверь: до встречи, киска.

Тайрон и Гарри сидели в дальнем торце кафешки, когда к ним подошла Мэрион. Фильм, конечно, был дерьмовый, но последний час, или сколько там они провели за столи­ком, это была просто труба. Фильм хоть ненадолго, но от­влек его от черных мыслей, но, сидя здесь, в сраном кафе, в ожидании, он страшно измаялся. Господи, да он едва с ума не сошел. Он вертелся, чесался, крутился до тех пор, пока Тайрон не начал над ним хихикать: смотри, не оторви себе конец, старый. Ты выглядишь так, будто собираешься достать свой шланг и окропить стол. Да я лучше тебе по ло-бешнику врежу, — невольно сострил Гарри и положил руки на стол: так устроит? Но продолжал крутиться, пока не увидел, как к ним приближается Мэрион. Они с Гарри не­сколько секунд смотрели друг другу в глаза, отчаянно по­дыскивая слова, с которых можно было бы начать разго­вор, не касаясь того, что их на самом деле не отпускало. Тогда Тайрон спросил, как все прошло. Мэрион кивнула: все нормально — он дал мне восемь чеков. Гарри тихо вздохнул с облегчением. Неплохая раскумарка. Как там мой чувак Тим? Мэрион кивнула, мол, все ништяк. Да, он классный мужик, брат. О-оооочень клевый. Гарри встал. Расходимся. Лады. Хорошо. Я просто умираю, как домой хочу.

Мэрион перепрятала свои два чека, как только выдался момент, и, когда Гарри ушел продавать героин, чтобы взять еще, она села, положила их на ладонь и баюкала и гладила их, закрыв глаза и вздыхая, гладя их кончиками пальцев, уютно свернувшись на диване под симфонию Малера.

Сара затряслась от ужаса, услышав грохот тележки с обе­дом. Санитары уже давно устали уговаривать ее и кормили насильно. Они привязали ее к креслу и засунули резино­вый шланг глубоко в рот, до самого желудка, при этом Са­ру сотрясали рвотные спазмы, потом пластырем прикре­пили конец шланга к се голове. Ее слабые попытки защи­титься или заговорить были быстро пресечены. Ее просто придавили к спинке инвалидного кресла и затянули поту­же ремни. Когда они закончили, Сара попыталась потя­нуть и вытащить шланг изо рта, но ей приказали не трогать его и привязали руки к подлокотникам кресла: ты нас уже достала. Останешься привязанной до тех пор, пока не на­учишься нормально себя вести и прекратишь думать, что ты здесь королева. Рвотные спазмы не прекращались, ей казалось, что ее желудок разорвался на части, потом она обессилела, и просто сидела одним немым комком ужаса, глядя на мир наполненными слезами глазами, пытаясь прорваться сквозь туман слез и транквилизаторов, чтобы понять, что происходит. Она старалась держать голову пря­мо, но та постоянно падала ей на грудь, и сил не хватало, ее голова некоторое время болталась, как тыква, из стороны в сторону, потом снова падала ей на грудь, причем каждое движение стоило ей колоссальных усилий. С каждым вздо­хом внутри нее копилось все больше слез, и она чувствова­ла и слышала, как они разливаются ручьями, грозя зато­пить ее обвисшие в груди легкие. Ей хотелось разрыдаться в голос, хотя бы для самой себя, но она забыла, был ли на свете тот, к кому стоило взывать. Где-то на задворках ее па­мяти оставались смутные воспоминания, однако, поко­павшись в них, она быстро обессилела, да и в любом слу­чае нейролептики, транквилизаторы и электрошок не дали бы ей вспомнить значение слова Бог.

Ремни были затянуты сильнее обычного, но она ничего не могла с этим поделать. Они впивались в ее запястья и сжимали грудь так, что почти перекрывали дыхание, и она не могла ни говорить, ни шевелиться. Ей отчаянно хоте­лось в туалет, но, когда она попыталась позвать кого-ни­будь на помощь, шланг снова спровоцировал рвотные спазмы, и только слюна потекла по ее подбородку. На про­тяжении нескольких часов она боролась со своими кишеч­ником и мочевым пузырем, и когда кто-нибудь проходил мимо, она смотрела на него в надежде, что он взглянет на нее и поймет, что ей нужна помощь, но люди просто про­ходили мимо, и ее голова снова безвольно падала на грудь, и она начинала долгий, трудный, изнуряющий процесс ее подъема, чтобы можно было еще раз взглядом попросить кого-нибудь о помощи, но все проходили дальше, и все равно она продолжала борьбу, но в конце концов физиоло­гия, как обычно, победила, и ее мочевой пузырь и кишеч­ник опорожнились, и она почувствовала тепло и влагу, и последние остатки достоинства покинули ее вместе со сле­зами, и она мысленно просила о помощи... просила, умо­ляла, пока около нее не остановилась медсестра, наконец посмотревшая на нее и скривившая лицо в гримасе отвра­щения: вам должно быть стыдно.