Макс Гурин - Я-1

«…Ему надоело одно, другое, пятое, третье. Всё стало пустым, серым, бессмысленным. Он заскучал… Никакое из испытываемых ранее „сильных“ чувств не вернулось. И тогда, исключительно от не хуй делать, он стал интересно жить!..»

Хорошая фишка, по-моему. Полагаю, что и Алексей Максимыч, возле последнего земного обиталища коего я всё это и корябаю, не отказался бы вставить её в своего «Самгина». Но… это тоже не обо мне. Ах, как бы так ухватить себя самого за жопу, дабы далее деятельно собою руководить?!

Кстати, весьма интересно, сколько бы целковых отвалил мне товарищ Пешков, если бы мне удалось впарить ему этот фрагмент? О том, что, мол, от не хуй делать стал интересно жить.

Это всё Дулов со своей болезненной и нервозной ежедневной борьбой! Впрочем, я сам виноват. Это ведь я, а не Ваня, не умею вовремя сказать: «Я категорически против!»

Впрочем, я ещё научусь… Он тоже не от рожденья умел…

И от нечего делать, стал интересно жить!..

10

Только что отшумел очередной мудацкий праздник встречи Нового года. Все мои драгоценные родственники, кроме мамы, уехали продолжать банкет.

Я очень обрадовался их отъезду, ибо для трёхкомнатной «хрущовки», пять человек — это, по-моему, слишком. (Спасибо, тогда еще не родилась моя двоюродная сестра.) Я и тогда уже почти так считал.

Я, пятилетний урод, искренне полагал, что сегодня я тоже буду развлекаться и уже предвкушал, как я сейчас вывалю на пол все полученные минувшей ночью подарочки и буду с ними изощрённо играть. Но тут выяснилось, что мама решила позаниматься со мной музыкой. Вероятно, она тоже решила, что будет сегодня развлекаться, и не придумала ничего веселее, чем посвятить эти редкие часы досуга моему воспитанию.

Я учился в музыкальной школе уже полгода. Мама определила меня к своей бывшей учительнице Ирэне Рудольфовне Ашкенази, соответственно, по классу фортепиано. Я сейчас точно не помню, какую конкретно мудню мама намеревалась со мной разучить. По-моему, всё ту же злоебучую «Полюшку-полю», с которой у многих ребят, осчастливленных, подобно моему, своими родителями начальным музыкальным образованием, связано столько зачастую неприятных воспоминаний. Да и дело-то, собственно, не в этом.

Дело в том, что в этой главе я считаю нужным посвятить вас в свои сложные взаимоотношения с нечистой силой, а вернее, с тёмной стороною душонки господа нашего, имя которого по сию пору точно никому неизвестно. (Кстати, говоря, это и вправду так.)

В то злополучное 2-е января 1979-го года, мне, как и в любой другой день, совершенно не хотелось заниматься музыкой (это действительно идиотское словосочетание. Ей-богу, оно ничем не уступает пресловутому «заниматься любовью»), однако, получив от моей милой мамочки первые несколько оплеух, я всё-таки театрально, как меня учили, поднял расслабленные детские кистьки и плавно, но уверенно опустил свои лапки на клавишки.

Минуты три-четыре я сохранял самообладание, но вскоре дело снова застопорилось. Мама снова прибегла к насилию и больно ущипнула меня за руку. Я заплакал, и она решила переменить тактику. Зная, что её сын от рожденья наделён сверхэмоциональностью, она решила меня несколько припугнуть, как ей, очевидно, казалось, достаточно деликатно.

Тут надо заметить, что мы сидели с ней не за какой-то совковой «Лирикой», а за старинным немецким пианино «Дидрикс» с клавишами из натуральной слоновой кости. А помимо изрядного количества причудливых узоров, вырезанных на корпусе этого, в сущности, доброго зверя, он, зверь, был также, извините за выражение, оборудован двумя старинными подсвечниками. По случаю же праздника в эти самые подсвечники были вставлены реальные свечки, которые к тому же еще и натурально в тот вечер горели.

Мама вкрадчивым голосом, спросила, знаю ли я что-нибудь о… чёрте, а когда получила отрицательный ответ, тут же поведала мне о том, как он ужасен, и о том, сколь неравнодушна эта тварь к детям, тем более, к непослушным. Я спросил, что он с ними (с нами) делает и тут… надо отдать моей маме должное, ибо она сказала очень красиво: «…Этого не знает никто, но ещё ни один ребёнок от него не вернулся живым…»

У меня, как сейчас помню, волосы встали дыбом, и я пролепетал: «А где он живёт?» Но мама, видимо, вошла в весьма творческое расположение духа, потому как сказала следующее: «Этого тоже никто не знает. Он везде. Он может оказаться повсюду. Может быть, он живёт в пламени свечи…»

Сейчас я затрудняюсь сказать, откуда она всё это взяла и что на неё нашло, когда она говорила это, но тогда я пристально посмотрел вовнутрь этого самого пламени свечи. В моём воображении это страшное пламя мгновенно выросло в огромный костёр, каковой давеча мне довелось увидеть по телевизору в кинофильме «Великое противостояние» про мою любимую девочку Серафиму, которая снималась в юности в фильме про войну 1812-го года, а потом реально билась с фашистами, как, собственно, и другая моя любимая девочка Гуля Королёва из книжки «Четвёртая высота». А потом, кстати, эта самая моя детская возлюбленная Серафима уже после войны стала астрономом, вследствие чего фильм, равно как и одноимённая повесть Льва Кассиля, и назывался столь многозначно: «Великое противостояние».

Короче, я круто испугался. Занятия музыкой, что называется, удались на славу.

Вечером того же дня, во время купания, всплыл ещё ряд подробностей касательно товарища Чёрта. Здесь уже, вероятно, в маминой двадцатидевятилетней голове всплыли какие-то отрывочные сведения о языческой мифологии. Как говорится, ничтоже сумняшися, она рассказала мне, что, собственно, чертей и богов очень много, так что угроза, как я это понял в свои неполные шесть, в принципе, таится во всём: в воде, в огне (видать, маме-девочке самой понравилось, как клёво она завернула насчёт «пламени свечи»), в небе, в воздухе, в электрической лампочке, словом, реально везде.

Самое весёлое (простите за чёрный юмор) в этой историйке было то, что на этом дело не кончилось. Когда летом того же 79-го года мы переехали на дачу, где я от души бесился, временно освобождённый от занятий музыкой, вследствие чего трудно засыпал, мама как-то сказала мне, что, мол, на днях она видела чёрта уже непосредственно на нашем дачном участке, и он, де, спрашивал у неё про меня; в частности, сплю ли я уже или ещё нет, ибо если второе, то он незамедлительно заберёт меня к себе (туда, откуда, как я хорошо помнил, ещё ни один ребёнок не вернулся живым), но, дескать, мама солгала во моё спасение (спасибо, блядь, дорогая мамочка!) и сказала, что я уже сплю.

Короче говоря, я почувствовал, что он ко мне подбирается, сучий потрох! Всё ближе и ближе, блядь! И я уже не так бесился, как в первую неделю пребывания за городом, хотя проблемы со сном всё равно не исчезли. Более того, это всё оказалось истинной правдой — то, что он ко мне подбирается…

Вечером 30-го июня 1979-го года родная тётя (мамина сестрица) «нечаянно» опрокинула на меня трёхлитровый бидон крутого кипятку. Я получил 27-мипроцентный ожог поверхности своего нехитрого детского тельца, соответственно, преимущественно 2-й, но в самом забавном месте, а именно на жопе, 3 а и 3 б степеней, то есть до мяса.

Болел я долго. Несколько раз маме говорили, что я не выживу, но я выжил. Выписали же меня почти через полгода, 18 декабря.

С тех пор мама больше даже не заикалась о чёрте. Может она, и это скорей всего, даже и не ведает, что сама навлекла на меня беду. Но… тем не менее, примерно таким вот макаром в мою жизнь вошёл Страх, каковой в тех или иных проявлениях продержался в моей душе около пятнадцати лет. Как это ни смешно, но имЯнно в канун своего европейского совершеннолетия (21-го года) он совершенно оставил меня. Как корова языком слизала, честное слово! А ещё немного погодя Страх окончательно уступил своё место одному лишь раздражению (когда вялому и пассивному, а когда и весьма агрессивному) по поводу того, что за редким исключением все вокруг полные мудаки.

Тем и живу по сию я пору. («Сию я…» — левоватый, конечно, констракшн, но это только если вы и впрямь мудаки, а если пытливые вы борцы за торжество окончательной мировой революции, то не можете не оценить, как это красиво — сию я…)

11

Христос воскрес, моя Ревекка!Сегодня, следуя душойзакону бога-человека,с тобой целуюсь, ангел мой!А завтра к вере Моисеяза поцелуй я, не робея,готов, еврейка, приступитьи даже то тебе вручить,чем можно верного евреяот православных отличить!..

12

Хули ж я такой злой, подумалось мне тут как-то на днях. Почему надо по каждому поводу заходиться сердитым, но, в сущности, совершенно беспомощным тявканьем? К чему вся эта моя правда, так называемая?