Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
Каждой новой партией своих вязанных творений она пыталась защитить их от всех простуд, ОРВИ и холодных линолеумов мира.
А еще он помнил, как все это время стоял рядом и молча гладил бабушкино плечо, давя внутри свои слезы и пытаясь сказать хоть несколько слов, чтобы ее подбодрить. Но как подбодрить умирающего человека? Женя стоял чуть не плача, но так и ничего не сказал.
Через полчаса бабушка умерла. Лифт был сломан, и поднявшийся пешком врач с фельдшером шумно дышали в прихожей. Особенно тучный фельдшер – он постоянно промокал лоб платком, а его носки были мокрые и пахли немытыми ногами.
А Женя так и не понял, знала ли вообще бабушка, что он был с ней в этой комнате.
А ведь и он столько всего мог вспомнить. Как они с одноклассником сбежали с уроков, пошли в магазин за чипсами и газировкой и наткнулись там на бабушку, покупающую мясо для борща. Попало в тот день ему хорошо.
Или как они купили с бабушкой в супермаркете большой арбуз, не дождались трамвая и решили пойти домой пешком. Бабушка еще тогда ему сказала, что арбуз – это ягода, и он всю дорогу переспрашивал, думая, что она шутит.
Женины руки ныли, но он героически нес эту гигантскую полосатую ягоду с хвостиком – и уронил буквально перед самым домом. С глухим треском красная мякоть брызнула на его белые шорты.
Женя тогда оторопел, ожидая услышать крик и упреки в криворукости, но бабушка, улыбнувшись, заговорщицки предложила Жене сказать маме с дедом, что арбуз они так не купили – мол, магазинные на вкус совсем не те, а завтра они лучше съездят на рынок.
Он мог вспомнить и рассказать и другие истории. Но не рассказал. Последние года три бабушка боялась инсульта. Делала зарядку, решала кроссворды и судоку. Села на диету. Запоминала ряды трехзначных чисел. Пересказывала сама себе увиденную час назад передачу.
Но он пришел – как будто в насмешку, что все ее старания были безрезультатны.
Женя поднял глаза. Рука Сашиной мамы была от него в полуметре. Надо было только слегка привстать и на несколько секунд ее коснуться. Женя придвинул стул на несколько сантиметров ближе.
От сложенных на коленях ладоней на джинах остались два мокрых отпечатка.
Женя потянулся к койке. Осталось просто вытянуть руку, и он ее коснется.
Громко вздохнув, Сашина мама стала вытирать выступившие слезы.
Женя слегка отпрянул от неожиданности.
Вытерев остатки слез, Сашина мама вернула руки на место, а через секунду убрала их под одеяло.
Из коридора донесся шум железной тележки на колесиках. Зашла медсестра.
– Юлия Вадимовна, обед.
Женя растерянно смотрел на въезжающую тележку с аскетичными двумя кусочками хлеба, гречневой кашей и разбавленным чаем в стеклянном стакане.
– Как танцы твои? – Сашина мама гладила дочь по руке.
– Да, мы с девчонками снимем видео завтра. Я тебе покажу.
«Как же ты не вовремя, – подумал Женя, переводя взгляд на медсестру. – Почему именно сейчас?»
Саша уже обнимала маму на прощание.
Женя старался сохранять самообладание, но его трясло. Шансы стремительно уменьшались.
– Мамуля, мы пойдем. Рада тебя была видеть. Я еще к тебе забегу завтра. – Саша встала и надела на плечо сумку.
Женя поднялся следом на ватных ногах.
Сашина мама лежала под одеялом, из-под которого виднелись края ключиц. Они уже полностью прорисовывались на ее худом теле и вместо присущего им изящества они неестественно выпирали, напоминая грудную клетку.
Женя подошел к койке с умирающей женщиной.
Улыбка пропала с ее лица – сделав большой вдох, она начала кашлять. Резкий непрекращающийся звук эхом отражался от стен больничной палаты.
Казалось, этот приступ кашля не закончится и перейдет в рвоту.
Медсестра села на край койки и протянула Сашиной маме в несколько раз свернутый кусочек марли.
Наконец, кашель прекратился. Было ощущение, что он одним грубым и резким движением сдернул зыбкую пелену радости и спокойствия, которую Сашина мама долго пыталась создать перед приходом дочери.
И сейчас, когда эта пелена спала, Женя увидел измученную, сильно постаревшую женщину, которая скорее была похожа на манекен. Ее лицо приобрело какой-то пепельный оттенок. Из-под опухших век на Женю смотрели покрасневшие глаза с застывшими на них от напряженного кашля слезами.
Она, не отрывая марлю ото рта, сжала ее в комок и убрала в сторону. Женя успел заметить, что она была насквозь красная от крови.
Сделав усилие, Сашина мама слабо улыбнулась. Одна не удержавшаяся на глазу слезинка побежала вниз, застыв на середине щеки.
– Пока, – беззвучно сказала она, кивнув головой.
Саша взяла Женю за руку, но он стоял как вкопанный. Внутренняя борьба в нем, казалось, уже достигает своего апогея. Не в силах что-либо предпринять, он попятился назад, не сводя с нее глаз.
– Д… До свидания. Мы придем еще, – упавшим голосом сказал Женя.
Сашина мама утвердительно моргнула, едва кивнув головой.
С каждым шагом к двери Женя ощущал нарастающие отголоски какой-то бессильной злости.
Дверь палаты закрылась.
«Мудак! – злость к себе начинала подступать, как спящий долгое время, но уже готовый вот-вот начать извергаться вулкан. – Ссыкливый мудак», – мысленно, удар за ударом, Женя сам себе разбивал лицо.
Саша взяла его под руку и прижалась плечом. Женя шел молча, плотно сжав губы.
Она что-то рассказывала, наверное, желая прервать тишину и отвлечь себя, но Женя ничего слышал.
Спускаясь к гардеробу, они проходили мимо стены, состоящей из множества плиток синего, зеленого и бутылочного цвета.
Жене хотелось отпустить Сашину руку и с размаха ударить по ней, сломав костяшки. Чтобы на пол, громко звеня и привлекая внимание врачей и посетителей, полетели блестящие осколки. А лучше не на пол – а в него, впиваясь бесчисленными острыми углами.
Взяв в гардеробе пальто и Сашину куртку, Женя молча и резко застегивался. Молния пальто неприятно защемила шею.
– Саш, – хмуро позвал он.
– Что? – Саша, поочередно вставая на одну ногу, снимала бахилы.
– А когда мы снова придем?
Саша слегка удивленно посмотрела на Женю, застыв с зажатыми между указательным и большим пальцем бахилами.
– А ты хочешь?
– Конечно хочу, – из-за разрывающей его злости ответ прозвучал резко, но Саша не заметила интонации.
– Ну… я думала послезавтра еще прийти.
Саша внимательно смотрела на него – она чувствовала Женин настрой и решительность, но объяснить их причину не могла.
– Давай я тогда в полшестого заберу тебя с танцев, и поедем оттуда сразу. Хорошо?
Саша придвинулась к Жене и обняла его.
– Хорошо, – шепотом сказала она.
Во время поцелуя Женя чувствовал к себе неприязнь – так бывает, когда целуешь человека после обмана, в который он поверил, или измены, о которой он не знает. Неприятное чувство незаслуженного поцелуя.
– Зачем побрился? – Саша коснулась губами Жениной щеки. – Тебе с щетиной лучше было.
– От взросления убегаю и самого себя, – попытался улыбнуться Женя. – Больше не буду.
Женя молча смотрел в заляпанное окно такси на отдаляющуюся больницу.
Ее серые окна равнодушно смотрели вслед.
Почему-то все больницы в России выглядят так. У тебя в городе может быть просто офигенная библиотека с евроокнами, несколько пятизвездочных гостиниц и два аэропорта. Но больницы везде одинаковые.
Они не обязательно старые, с серыми стенами и почерневшими от времени оконными рамами, хотя есть и такие.
Они скорее стерильные – в самом широком смысле этого слова. И речь идет не о чистоте.
Но у всех больниц было одно общее – скрипящие и тяжелые входные двери, которые с громким и оглушающим звуком захлопываются позади тебя, отрезая от внешнего мира.
Этот лязгающий звук означает, что отныне ты в другом мире. Мире вечно недовольных медсестер, врачей и гардеробщиц. Мире ничего не знающей и не торопящейся тебе подсказать регистратуры, но с радостью готовой повторить тебе, что они ничего не знают. На два-три тона повыше. Мире медленно гудящих лифтов с тусклыми лампочками, рождающих в тебе легкую форму клаустрофобии. Мире непрекращающегося шарканья бахил. Этот мир всячески пытается сказать: тебе тут не рады.
Женя, до того как еще пошел в медуниверситет,
