Иэн Уотсон - Блудницы Вавилона (Whores of Babylon)
– Их построил какой-то грек. Аристотель? Нет. Архимед? Наверно, Архимед. Архимед… предки человека с таким именем вполне могли быть правителями Мидии и магами. Нет, это точно был Аристотель, наставник царя.
Алекс схватил ее за руку.
– Фес! Подумай, сколько в Вавилоне греков! Их здесь тысячи. Откуда они приезжают? Как? Я тебе скажу: они прибывают сюда на колесницах, которые летают по воздуху. И не из Греции, а из Эвристики.
Она рассмеялась – звонко и легкомысленно.
– По-моему, наше последнее приключение оказалось для тебя слишком тяжелым испытанием. Македоняне и другие греки пришли сюда с армией Александра. Пришли и остались. Но это было давно.
– Они прибывают сюда каждый день. Их привозят на летающей колеснице, и они входят в город через врата Иштар.
– Я отпущу тебя на недельку. Можешь провести ее у врат Иштар, но уверяю, никаких летающих колесниц ты не увидишь. Потому что их просто нет в природе. Есть лодки, есть ослы. Некоторые приходят в Вавилон пешком. Некоторые верхом на лошади.
– Ты ведь шутишь, Фес, да? Хочешь меня подразнить? И снова она рассмеялась.
– Вот уж нет! Это ты шутишь. – Она вдруг замолчала, потерла лоб, словно пытаясь вспомнить что-то. Нахмурилась. – Вообще-то кое-что вспоминается. Как сон. Что-то, напоминающее твои фантазии. Нет, не могу вспомнить. Сны всегда плохо запоминаются. Да и какой в них смысл?
Что-то определенно изменилось. И в людях, и в самом городе. Но Алекса эти изменения почему-то не коснулись. Он вспомнил, как однажды сомневался в собственном здравомыслии. Неужели он и впрямь был сумасшедшим? Фантазером, мечтавшим о далеком будущем?
Как он пытался теперь вспомнить эту tekhne будущего. Если Фессания не шутит, не поддразнивает его – а на нее это не похоже, – то выходит, что в последние примерно полгода модель города достигла завершения. Раньше, до этого, в систему загружалась свежая информация, ее дополняли новые персонажи. Те, кто необходим для установления полного взаимодействия между системой и ее создателями. Каждый из новичков нес в себе что-то вроде ключа от закрытого города, ключа, подходящего к определенному замку. До некоторого момента модель работала на прием, справляясь с наплывом новых элементов. И вот теперь Вавилония заполнилась. Ключи – логические связи с прошлым – были уничтожены, удалены из системы.
Но у Алекса ключ остался. Он ничего не забыл. Он помнил. .
Но почему он? Может быть, ему отвели роль курсора, некоего мобильного маркера, сшивающего паутину вавилонской жизни? Или его просто пропустили?
А не пропустили ли и других? Например, Гупту, человека-невидимку?
Или объяснение еще проще, и все дело в том, что город аккумулировал слишком много событий? Обрабатывающих способностей не хватило, произошла перегрузка? Ненужные воспоминания сброшены или отправлены в корзину?
И только о нем забыли.
Эмбрион в лоне Фессании думал свои эмбриональные мысли и слушал звуки незнакомой речи, воспринимая барабанную вибрацию кожи ее живота. Зародыш в матери: просыпающееся сознание, требующее дополнительного места в модели Вавилона. Поэтому мать лишилась части памяти? Не потому ли Америка представлялась Фессании неким размытым, безвозвратно забытым сном?
Если все эти объяснения верны, тогда понятно, что именно изменилось в городе.
Сможет ли он помочь ей, возлюбленной, носящей в себе его ребенка, вспомнить то, что она сейчас, к его ужасу, отрицает?
– А вот и я! – Гупта с трудом забрался в колесницу с последним урожаем слитков.
Какая глупость! Ценно было не то, что индиец принес в карманах. Ценно было то, что трюк с невидимостью позволял, может быть, увидеть невидимое, узреть исчезнувшее, обнаружить тайных наблюдателей.
Если же никаких невидимых наблюдателей нет, если они не прогуливаются, восхищаясь, дивясь, развлекаясь, меж призраков Вавилонии, то истинно золотой наградой будет понять логику мышления подлинного бога-творца, разума, содержащего аналоги человеческих существ, оригиналы которых все еще живут собственной жизнью в таких местах, как Орегон, Нью-Йорк и Калькутта.
– Все что можно сделано. Давайте заберем вашего отца.
Фессания тронула поводья.
– Пошли!
– Гупта? -Что?
– Мне тревожно.
– Расскажете потом. Я должен расслабиться.
И Гупта приступил к исполнению дыхательного упражнения.
В дальнейшем распределении золота Алекс участия не принимал. Возможность поговорить с Гуптой наедине представилась только через семь дней, когда индиец пришел для очередного урока с Фессанией, и всю эту неделю Алекс провел в тревожном ожидании дальнейших шагов Музи.
Загадочная экскурсия, предпринятая четверкой на следующий после похорон Гефестиона день, немало заинтриговала молодого охотника, но от расспросов он воздержался. Тем не менее Музи наблюдал за всем происходящим – зорко, как ястреб, и чутко, как заяц.
После некоторого раздумья Алекс решил не говорить Фессании о стычке с ее мужем, приняв во внимание и то, с каким недоверием отнеслась она к его предположениям относительно Вавилона. В доме он усердно избегал ее взгляда и вообще старался держаться незаметно, культивируя собственный вариант невидимости, хотя такое поведение и могло быть неверно интерпретировано.
Фессания могла, например, прийти к выводу, что слова Алекса в карете были плодом больного воображения или, что еще хуже, провокацией в расчете на определенную реакцию, которой он воспользовался затем как предлогом, чтобы отказать в моральной поддержке в тот период, когда она более всего в таковой поддержке нуждалась. Из подслушанного разговора между Фессанией и ее свекром Алекс понял, что доктор Кассандр все еще носится с идеей хирургического вмешательства и намерен в подходящее время разрезать мать, чтобы вынуть ребенка. Фессания отражала угрозу в меру сил, напоминая Гибилу при каждом удобном случае о похоронах Гефестиона и давая таким образом понять, чем он ей обязан. Финансист, которому успех придал уверенности, стоял, однако, на своем, вдохновленный перспективой обрести внука.
В свою очередь, Музи мог истолковать поведение Алекса как поведение труса, посчитавшего за лучшее не вставать на пути ревнивого мужа, либо как намеренное непослушание и отказ потворствовать прихотям Фессании в надежде сберечь таким образом собственную шею или по крайней мере собственный член.
Итак, через неделю после кражи золота Алекс катил по улице бочку с водой.
Гупта вышел из ворот.
– Друг мой, как вы? Как ваши тревоги? Улеглись? Никаких ведь последствий наше предприятие не имело, не так ли?
– Меня не это беспокоило.
– Волновались из-за Фессании? Думаю, мои упражнения помогут ей при родах.
– В том смысле, что она исчезнет и родит там, где нет врачей с их ножами? Вы случайно не повитуха? В придачу ко всему прочему?
– Осторожнее, друг мой. Кто знает, не стоит ли по ту сторону стены Ирра?
– Или Неттичин.
– Насчет Неттичина не тревожьтесь.
– Вы с Фессанией что-то планируете? – шепотом спросил Алекс. – Перенесете ее в безопасное место? Или она родит в саду, невидимо и неслышно для всех? И никто ни о чем не догадается, пока ребенок не подаст голос? Она попросила вас о помощи? Какой?
– Легче украсть кучу золота, чем сделать то, что вы предлагаете. Я не стану вам отвечать.
– Послушайте, Музи догадался. Ну, о нас с Фессанией. Только ей не говорите, ладно? У него и вы на подозрении, так что имейте в виду.
– Я уже заметил. Алекс, вы слишком много думаете. Избыточное мышление иногда порождает иллюзии.
– То есть Фес передала вам наш разговор в колеснице? Гупта вскинул бровь.
– Боюсь, если вы и сказали ей нечто важное, оно не дошло до ее сознания. У Фессании, знаете ли, и других забот хватает. Куда более неотложных и обременительных. И они давят на нее не извне, а изнутри. Так, значит, вас не беспокоит ни кража, ни приближающиеся роды?
– Нет. Выслушайте меня и не перебивайте. Вы слышали об Институте будущего в Эвристике, штат Аризона, Америка?
– А теперь помолчите. – Гупта зажмурился и пару минут простоял не дыша. Потом открыл глаза. – У меня такое чувство, что когда-то я об этом знал. До того, как мы с вами стали вавилонянами. Да, определенно знал.
– Но теперь не знаете?
– Невидимый человек взаимодействует с миром. Он не маячит силуэтом на горизонте.
– Как вас понимать?
– Понимайте так, что вы стоите на горизонте. Вы как бы видите обе долины. Первая – это то, что было до нашего рождения, вторая – наша нынешняя жизнь. То, что вы предполагаете, ужасно. Ха-ха! Конечно, я могу быть невидимым, если под этим понимать маскировку какой-то части модели. И, конечно, я мог украсть золото невидимым способом. Если так, то я невидим и сам для себя. Я не знаю, кто я такой.
– Однажды, когда мы еще жили у Камберчаняна, я смотрел в греческом театре пьесу Еврипида об Андромеде. И там у Андромеды такие слова:
