Павел Тетерский - Клон-кадр
В конце концов он бы либо сорвался вниз, окончательно сбив дыхалку и отключившись прямо на лестнице, либо действительно добрался бы первым. Не важно, до верха или до следующего яруса. Ни то, ни другое меня не радовало.
— Ты зассал, — прохрипел Клон примерно на десятом метре (десятый метр: четыре-пять этажей в зависимости от престижности дома и высоты потолков — вы когда-нибудь преодолевали такое расстояние по вертикальной лестнице?). — Ты зассал.
Переставляя гудящую ногу на очередную ступеньку и прихватываясь изгибом локтя за ступеньку метром выше, я согласился:
— Да, я зассал. Только не делай резких движений, умник, блядь.
Продвигаться вверх становилось все тяжелее и тяжелее (ноги: гудели и превращались в вату, руки: вообще не чувствовались). Плюс дыхалка. Плюс осетинский спирт и сегодняшнее (пусть даже не массированное) продолжение банкета. А мы пролезли только одну треть первого яруса. Нотабене: разумеется, по дороге мы не наткнулись ни на одну лежачую тушу, все полки были пусты (как следствие — прижаты к стене).
Дом: мегатонны хрупкой конструкции, пустая бетонная банка. Он издевался, глумился, изгалялся над нами. Невпопад мигал своими идиотскими окнами, внезапно ослеплял и не к месту затемнял пространство, пуская в глаза мутные круги цвета металлик.
Имя создателя этого, главного архитектора и автора всего проекта: Ролан Факинберг. Хотя бы поэтому я был обязан долезть до следующего яруса без передышки на одной из полок. А они (полки) тянулись по обе стороны от меня, безмолвно и тупо приглашая, зазывая «ложись», как галимые привокзальные шлюхи, так что в конце концов я решил на них не смотреть.
Этот ублюдок не заставит меня действовать по его расчету. Noway. Даже если расчет касается непринципиальных и нах… никому не нужных вещей.
Надо думать о чем-нибудь хорошем. Или нет, не обязательно о хорошем (если бы я и заморочился, я, честное слово, не смог бы найти ничего хорошего. Ничего того, о чем можно было бы помечтать), главное — о стороннем. О вещах, не касающихся ни лестницы, ни медиамагната-бывшего-шоумена, ни одышки, ни боли в конечностях.
Интересно, какая (по счету) была бы сейчас ступенька, если бы с самого начала я начал их считать?
В супружеской жизни меня всегда не устраивали три вещи. Полное отсутствие даже намека на свободу, дамоклов меч необходимости (в скором времени) продолжения рода (иначе вообще зачем оно нужно?) и твердые кусочки мыла, остающиеся под обручальным кольцом после омовения грязных рук. Меня не впирало ни первое, ни второе, ни третье. (Вопрос: тебя прет? Ответ: нет. Вывод: значит, ты не прав.)
Я очень хотел сделать так, чтобы меня вперло. Честно старался. Реально зашился на отрезке «домработа», официально выкроив время для хобби, не предполагающих общение с другими, вне нашей дорогой семьи людьми: я делал музыку на компьютере и возился в гараже с «Победой» 1951 года выпуска, пытаясь сделать конфетку из ржавого дерьма. Я научился зарабатывать деньги, а потом зарабатывать достаточные (на самом деле ни фига не достаточные) деньги, в обоих случаях занимаясь тем, что мне нравится и к чему у меня есть склонности. Причем в отраслях, предполагающих отсутствие однозначного диктата сверху и мерзких карнегианских заморочек. Мне позавидовало бы не только большинство моих друзей по прошлой жизни, но и куча людей, которых я не знал. Еще раз: я реально пытался.
Хобби: незначительная и со всех сторон безобидная вещь, дающая нереализовавшемуся человеку иллюзию возможности реализации, обычно оттягивающуюся на неопределенный срок до самой его смерти-в силу чрезмерной занятости на семейном и деловом фронтах.
Заниматься тем, что тебе нравится: все равно заниматься чем-то одним. Сделав один раз выбор, за новые вещи ты уже не возьмешься. Будет жалко упущенного времени тебе самому, а твоя нестабильность будет угнетать близких.
Реально пытаться — этого мало. Нужно еще быть предрасположенным к тому, что пытаешься сделать.
Я имел: полную предсказуемость. Забитую в сетку, как на компьютере, и расписанную на много лет вперед. До конца жизни.
Я хотел: сегодня делать журнал неформального толка, завтра — плотно засесть в гараж, послезавтра — уехать черт знает куда, в неведомую пердь, только для того, чтобы отснять несколько пленок, сделать материал, которого не будет ни у кого другого.
Деньги меня при этом особо не интересовали (а посему всегда бы нашлись сами по себе). А все в целом — да, я понимаю — это полный маразм, но в этом состояла моя жизнь. Вся моя предыдущая жизнь.
Моя предыдущая жизнь сделала реверанс и помахала мне ручкой. Проблема была в том, что я не мог ее забыть.
Проблема времени настоящего: когда моя новая жизнь (в лице теперешней жены медиамагната Ролана Факинберга) тоже сделала мне реверанс и помахала ручкой, я не смог забыть и ее. Теперь, кстати, это также моя предыдущая жизнь.
Мысль по ходу: вообще все мои жизни — предыдущие, я как будто существую только в прошедшем времени. Что-то не так в моей психике: жить прошлым — удел восьмидесятилетних пердунов, а не двадцатисемилетних свободных ради калов. Иногда мне кажется, что все мои камни, навязки и подводные течения — только из-за этого. Потому что от настоящего меня впирало лишь тогда, когда оно покрывалось пылью и переходило в ранг воспоминаний.
Идиотская диалектика. Ненавижу идиотскую диалектику.
Умение забывать: ключ к глобальному счастью и пониманию. Maybe down in lonesome town I can learn to forget. Саундтрек к фильму «Криминальное чтиво», Тарантино и компания, 1994 год.
Забудьте, как вас откатали в задницу, и в соответствии с христианско-толстовскими проповедями подставьте другую. Забудьте хороший наркотик и убедите себя, что ежедневный просмотр вечерних телепрограмм — такой же кайф. Забудьте все то дерьмо, что осело в вашей памяти во времена, когда вы ни в чем себе не отказывали. И да будет вам счастье. Великое счастье. Клон прав. Несмотря на то что его тоже не прет — он прав, а не я.
…По моим подсчетам, мы находились уже на середине первого яруса. Хотя, скорее всего, я ошибался. Так ошибается человек, посаженный перед тубус-кварцем и не имеющий возможности смотреть на песочные часы. Когда он считает в уме секунды, время летит быстрее. Раза в полтора, а то и в два. Так происходит оттого, что организм подспудно хочет закончить со всем этим побыстрее, организм требует отделаться от этой мерзкой трубки, вставленной в нос. Поэтому сигналы, которые он посылает в мозг, суть предательские. Секунды наё…ывают, подставляют человека перед кварцем. А меня подставляли — ступеньки.
Я цеплялся за них уже не кистями, а изгибами локтей. Так было легче, несмотря на то что увеличивало количество шансов сорваться — незначительно, но все же. Ног уже не существовало, их место занимали: вата, растительность.
Во времена оные (у меня все происходило во времена оные) я якшался со старшим товарищем по кличке Стос. Мне тогда было чуть за двадцать, ему — тридцать один. (Нынешнее местопребывание: мне неизвестно, Стос давно скрылся из вида.) Он собрал из малолеток моего возраста альтернативную группу и играл хардкор во второсортных клоаках вроде «Р-клуба», «Свалки» или «Даймонда». Сиречь: в откровенно дерьмовых клубах и для откровенно дерьмовой публики (максимум триста рыл пьяных студентов-тинейджеров, пара-тройка коллег-музыкантов, воротящих носы от любого проявления творчества сотоварищей, несколько байкеров-охранников и пара десятков совершенно случайных дебилов, попавших сюда по ошибке или от безысходности). Но это еще не все: Стос в его тридцать один год играл откровенно дерьмовую музыку, состоящую из зашкаливающе тяжелой гитары (струны опущены на восемь ладов), постоянного употребления слова motherfuck и производных, так называемого агрессивного вокала — кондового ора — и полного отсутствия всяких попыток выйти за предел (хотя бы за какой-нибудь хиленький, робкий и незначительный предельчик). Мы часто спрашивали Стоса, какого х…я он играет музыку для малолеток, которые уже через пару-тройку лет напрочь забудут и его, и его (отнюдь не вечную) музыку. Знаете, что он отвечал? Он отвечал: а для кого тогда вообще играть музыку, ребята? Для кого тогда вообще что-либо делать? Вы что, говорил он, серьезно полагаете, что людям от тридцати плюс-минус что-то нужно в этой жизни? Да им, говорил он, абсолютно пох…й, что слушать. А также: им пох…й, слушать или не слушать вообще. А также: читать/не читать, общаться/не общаться, думать/не думать и так далее. Быть или не быть — перед ними такой вопрос не стоит. Стоят только их озабоченные члены, да и то не всегда, потому что после определенной черты им уже абсолютно пох…й на трахаться/не трахаться. Поэтому, говорил Стос, уж если я играю музыку, я играю музыку для малолеток. Ибо только им не пох…й. Пусть только пока, но все же не пох…й. А те, кто играет для людей своего возраста, обычно просто зарабатывают таким образом деньги.
