Алексей Рыбин - Черные яйца

Любил Игорь Куйбышев советскую фантастику. Особый прикол в ней находил. И не в новой, не в Стругацких – хотя и в них тоже, – а в старой. В Ефремове том же, в Беляеве, который человека-амфибию воспел.

У Спаса-на-Крови каяк, в котором плыли Маркиза и Лео, чуть не перевернули. Тот самый давнишний катер со здоровенным обломом и ляльками. Впрочем, обломов было теперь двое. Расплодиться, что ли, успели. Второй был как две капли воды похож на первого. Или это так показалось в темноте.

В ярко освещенном кабаке напротив оглушающе ревела попса, далеко разносясь по округе. Одно время Лео каждую ночь проходил вон там, мимо решеток Михайловского сада: вечерами халтурил, возвращался к разводке мостов. Кабак этот слышен был еще с Марсова поля. Здесь, возле собора, он всегда воспринимался как что-то особенно непотребное. По крайней мере, Лео это так казалось. Хотя религиозным человеком Лео не был.

А кабак был неистребим. В каком году он открылся? Лет пять уже. Или шесть. Место уж больно завлекательное. Все иностранцы, как только Спас увидят, кипятком начинают писать. А тут тебе и посидеть-оттянуться. С видом на историческую достопримечательность.

Внизу, на воде, звуки музыки приобретали какое-то странное какафоническое звучание. Вверху мерцали золотом лики, устремленные на кабак.

Над головами слышались голоса, звуки шагов. Хлопнула дверца машины...

Катер появился будто из ниоткуда. Странно, что ни Лео, ни Маркиза его не услышали. Просто их вдруг оглушил рев мотора, а вслед за этим брезентовую посудину завалило набок. В нос ударило выхлопом. Лео инстинктивно навалился на другой борт, удерживая равновесие. Верткое суденышко плясало на взбаламученной воде.

– Козлы!!! – Он с ненавистью посмотрел вслед удаляющемуся катеру.

Сверху, с набережной, донеслись смешки.

Маркиза не обратила на происшедшее ни малейшего внимания. Неотрывно глядя вверх, на лики, она вдруг зябко передернулась.

– Все, – резко сказала она Лео, возвращаясь к действительности, – хорош херней маяться. Пошли на Неву. Заколебало тут говно месить!

Избывая злость от пережитого, Лео яростно греб, глядя, как медленно уплывает похожий на игрушку собор. Маркиза сидела теперь нахохлившись, погруженная в свои думы.

У Невы дул ветер. Небо на востоке уже светлело. Дыбились пролеты разведенных мостов. По реке волокла свое длинное тулово здоровенная баржа.

– Ну что? – нарушил молчание Лео. – Тут?

Маркиза огляделась.

– Нет, давай лучше там... Хотя... Нет, здесь тоже хорошо.

Каяк по имени «Каюк» медленно покачивался на волнах. Баржа уползла за Троицкий мост. Было удивительно тихо. Лишь вода поплескивала в днище.

– Странно, – проговорила Маркиза. – А почему чаек нет?

– Может, спят, – предположил Лео, доставая «баян».

– Какое «спят». Их тут на рассвете всегда до дури.

– Так еще не рассвет.

Глава четвертая

ОГНИ НЕБОЛЬШОГО ГОРОДА

– Здесь у нас Зал оплодотворения.

– Ты, тряпка, вымоченная в портвейне, заткнись!

Голос Отрадного, тысячекратно усиленный и размноженный реверберацией, упал на темный зал дворца культуры, как падает платок, брошенный усталым хозяином на клетку с разверещавшимся попугаем. Голос Отрадного мгновенно заставил замолчать нескольких разбушевавшихся на балконе молодых людей. Голос Отрадного, высокий, пронзительный, известный всей стране голос, разнесся по закулисью, залетел в служебный буфет и отдался эхом в гардеробе.

– Чего это он? – спросил Леков, ставя на стол бутылку пива. В буфете было почти пусто – за соседним столиком сидели две девушки лет девятнадцати, в углу стояли трое молодых людей комсомольско-кагэбэшного вида, покуривали, посматривали по сторонам.

– Да как обычно, – лениво ответил Огурец. – Порядок наводит. Высокое искусство нужно с почтением воспринимать. Благоговеть надо перед божественными песнями.

– А-а, – Леков понимающе кивнул. – Тогда ясно.

– Со свиным... в калашный ряд... – донеслось со сцены.

– Во дает. – Леков уважительно прикрыл глаза. – Сила! А петь он будет сегодня?

– Подожди. Он же мастер. Сначала поговорит, объяснит, насколько он крут, а потом, конечно, споет. Его еще и не остановишь, он петь любит.

– И как?

– А ты что, не слышал?

– Не-а. Леков взял со стола бутылку и налил себе пива.

– Да брось ты дурака валять, – раздражился Кудрявцев. – Ты хочешь сказать, что Отрадного никогда не слышал?

– Не-а, – снова сказал Леков, глотнув пива. Кудрявцев пожал плечами.

– Пойдем тогда, послушаем.

– Пойдем.

За кулисами толпилось множество обычного сэйшенового люду – девочки, прилипшие глазами к черной фигуре, замершей на сцене у микрофонной стойки, мальчики с фотоаппаратами, несколько обязательных костюмно-комсомольских юношей, тетеньки-администраторы зала, боязливо посматривающие по сторонам, рабочие сцены, равнодушно-презрительно оглядывающие всю остальную публику.

– Ну он начнет когда-нибудь? – раздраженно спросил Леков. Девочка, стоящая прямо перед ним, быстро обернулась. «Что за лох пробрался за кулисы, – говорили ее расширившиеся в гневном презрении серые глаза. – Что за гопник посмел покуситься на святое?»

– Чего? – спросил Леков девчушку. Та, брезгливо зашипев, вернулась в исходное положение и снова принялась пожирать глазами черную фигуру на сцене.

Фигура меж тем, покачивая рано обозначившимся животиком, продолжала источать ругательства, направленные в зал. Зал благоговейно молчал, внимая откровениям мэтра.

– Слушай, – громко обратился Леков к Кудрявцеву. Заговорил он настолько внятно и громко, что черная фигура на сцене заметно дернулась, но головы в сторону кулис не повернула. Профессиональные навыки артиста сказывались. Зато нервная девчушка снова изменила позицию, повернувшись к сцене задом, к Лекову передом. – Слушай, – не обращая внимания на испепеляющий взгляд девушки, продолжил Леков, – это он, что ли, рок-оперу написал?

– Ну да, – кивнул Роман Кудрявцев. – Я не пойму, Васька, ты издеваешься или серьезно говоришь?

– Абсолютно серьезно, – ответил Леков.

– Да брось ты... Помнишь песню «Молодость наша уходит»?

– Нет. Я эту музыку не слушаю вообще-то.

– Ладно. – Кудрявцев махнул рукой. – Смотри, он начинает.

Девушка, стоящая между Лековым и сценой, зашипела, глаза ее сверкнули и потухли, лицо превратилось в каменную маску. Она еще раз яростно зыркнула на Лекова и снова повернулась к любимому, судя по всему, артисту.

Артист выверенным, отрепетированным жестом взялся левой рукой за гриф гитары, болтающейся на уровне живота, занес над струнами правую и выдержал небольшую паузу. Зал, прежде находившийся в религиозном оцепенении, по мановению руки артиста просто умер.

– Курить есть? – громко спросил Леков у Огурцова, и артист, приготовившийся уже обрушить на зал всю мощь своего таланта, снова нервно дернулся. Девчушка на этот раз не повернулась на ненавистный голос, а просто сгорбилась и втянула голову в плечи.

– Тс-с-с, – просвистел Кудрявцев. Леков пожал плечами и уставился на сцену.

Артист, так и не опустив руку на струны, вдруг затянул а капелла:

– Аааа-а-а-а... Выше и выше взлетал его голос, и по мере того, как он переходил из октавы в октаву, лицо Лекова морщилось, приняв в конце концов совсем уже нечеловеческое выражение.

– Ну я пошел, – сказал он громко, когда артист на сцене перестал голосить и взял первый аккорд на гитаре.

– Подожди, сейчас он...

– Я уже все понял, – прервал Леков Кудрявцева. – Вы остаетесь?

– Да. Я хочу послушать, – сказал Роман. Огурцов же, потоптавшись на месте и посмотрев на Кудрявцева чудесным образом снизу вверх, хотя были они с Романом одного роста, кивнул и поддакнул:

– Да. Я тоже послушаю...

– О’кей. Я в буфете. Денег только дайте.

Артист вошел в буфет, сопровождаемый роем поклонников, – все они были на голову ниже статного певца, одетого в черное и поблескивающего золотой оправой очков. Леков, пивший уже седьмую бутылку пива, заметил в толпе поклонников девчушку, давеча торчащую на сцене. За спиной артиста маячила длинная фигура Кудрявцева, который что-то говорил герою дня, хлопал его по плечу, герой слушал, кивал головой и улыбался.

Кудрявцев указал на столик, за которым сидел Леков, и артист, снова кивнув, лениво повел рукой, отметая от себя рой поклонников и поклонниц, и вальяжно двинулся в указанном направлении.

– Познакомьтесь, – весело сказал Кудрявцев, оказавшись у столика Лекова одновременно с артистом. – Это наш знаменитый питерский музыкант, звезда панк-рока Василий Леков.

– А где Огурец? – спросил Леков, мельком взглянув на артиста.

– Он уехал. Какие-то дела у него. Бабы, наверное, – ответил Кудрявцев.

Артист свысока посмотрел на звезду панк-рока и осторожно кивнул. Глаза артиста за тонкими стеклами очков странно забегали. Леков снова взглянул на топчущегося на месте Отрадного и тоже кивнул.