Юнас Бенгтсон - Субмарина

— Скоро.

Спускаясь по лестнице, я включаю мобильный. Сразу приходит первое сообщение. Один из постоянных спрашивает: «Когда откроешь контору?»

Посылаю ответ: «В девять». Во всяком случае, я успею к этому времени дойти. По пути домой получаю еще одно и посылаю тот же ответ. Это практически стало рутиной. Небольшой шрам на челюсти все еще болит, когда я запрокидываю голову. Но что случилось, то случилось. В первый раз тебя всегда берут на гоп-стоп Всегда Так мне сказали. Это как обряд инициации. А теперь это стало рутиной. Запираю дверь в квартиру, в первую очередь включаю телик. Без Мартина здесь слишком тихо. Если ничего не шумит, у меня случаются приступы страха: а вдруг он не вернется? Вдруг я его больше не увижу? Это быстро проходит, я говорю себе: он всего лишь в детском саду. Телевизор помогает. Отгоняет призраки. Из кухни я слышу, как повар рассказывает о приготовлении тюрбо с петрушкой и о том, что нужно есть больше фруктов, что мы забыли, какие они вкусные. Стою у стола с плошкой попкорна, достаю товар, белые пакетики, заготовленные ночью. Немного. Еще раз пересчитываю. Доедаю содержимое плошки, ставлю ее в мойку. Достаю свой собственный пакет и аппаратуру. Готовлю раствор, аккуратно, одновременно дожевывая. Маленький укольчик на диване перед телевизором. Ввожу раствор в кровь, а по телевизору молодая повариха окунает тюрбо в оливковое масло.

Через двадцать минут я готов. Проверил, нет ли на диване пятен крови, и довольно кивнул: еще один день без аварий.

Уношу иглу на кухню, аккуратно выбрасываю, завернув в несколько слоев фольги и пакет. В прихожей засовываю товар во внутренний карман куртки. Проходя через гостиную, выключаю телевизор.

Это самый ужасный момент.

Как посещение стоматолога, операция по удалению камней в почках.

Как анализ на ВИЧ. Все это сразу.

Вот он я, сижу в автобусе. Карман распирают пакетики.

Слишком много героина. Так много, что, если меня возьмут, я увижу Мартина уже с пушком над верхней губой. Когда он забудет меня. Когда я буду срать в пакетик, прикрепленный к бедру.

Потому что джанки в тюрьме влезают в долги.

Потому что джанки в тюрьме получают побои.

Вот я выхожу. На Ратушной площади. Походка уверенная, а лоб вспотел. При виде собаки мне приходится сделать усилие, чтобы не свернуть в страхе: а вдруг эта собака в прошлом специализировалась на поиске наркотиков?

Я все время чувствую руку у себя на плече. Слышу голос: мы хотели бы с вами поговорить… И никакого тебе драматизма ситуации, но жизнь уже никогда не будет прежней.

Со временем страх пройдет.

Я знаю.

Со временем это станет таким же обычным делом, как выдрочить ранним весенним утром, под пение птиц, вдыхая запах свежеиспеченного хлеба.

Но не сейчас. Смотрю на часы, без пяти девять. Сбавляю темп. Неохота ждать, лучше опоздаю на пару минут.

Первый пакетик продаю у Центрального вокзала. Здесь многовато полиции, но мы быстро, как будто обмениваемся рукопожатием. Я знаю этого клиента, и нам ни к чему разговаривать. Он в курсе, что у меня качественный товар. В курсе цены. Кивок, и мы расходимся.

Люблю работать утром. Не приходится много оглядываться. Копы в это время такие же вялые, как и все остальные. Не то что нарики, те живо выбираются из постели или из-под куста, гонимые вечным голодом. Первые покупатели либо только что обзавелись деньгами, либо у них осталось со вчера. Или же это респектабельные наркоманы, которые свою толику покупают перед работой. Меньше чем через час подтянутся шлюхи со Скельбэкгаде. Со свежими денежками от утренних клиентов, словивших свой кайф по дороге на работу. И остаток дня в офисе чувствующих себя значительными персонами.

Я стараюсь не застаиваться. Еще сделка, еще одно знакомое лицо, и я иду в какое-нибудь кафе попить кофе. Подальше от улицы Если будешь все время шляться туда-сюда, все сразу поймут, кто ты. Или еще хуже: подумают, что ты работник социальной службы.

Кофе вкусный, крепкий, народ завтракает, курит. Сколько могу, тяну время и снова выхожу на улицу. Продаю две дозы шлюхе, одну — для нее, другую — для ее мужика.

Последняя сделка перед церковью Святой Марии, молодой норвежец в короткой кожаной куртке пытается торговаться, хочет скинуть полтинник. Я отказываюсь, и он достает деньги.

Когда телефон прослушивается, в трубке вовсе не раздаются короткие щелчки. Это мне Джимми рассказывает, пока мы с ним в баре сидим. В трубке вообще ничего не слышно. Они ж не дураки. Когда телефон прослушивается, когда за тобой наблюдают, ты это чувствуешь.

Идешь по улице и чувствуешь, что ты не один. Ты чувствуешь это спинным мозгом, переходя улицу.

Желтый Джимми у меня покупает. Он не колется. Желтого Джимми зовут Джимми Торсеном. Народ зовет его то так, то сяк. Никогда просто Джимми. Меня спрашивают: ты видел Желтого Джимми?

Или: Джимми Торсен тебя ищет, у него деньги есть.

Прошла пара дней, прежде чем я понял, что это один и тот же человек.

Джимми сегодня при деньгах.

— Обычно я на улице не покупаю, — сказал он, когда я вложил ему в руку три пакетика. — Но мой контакт присел…

Он встретил меня у Центрального, заулыбался.

— Вчера купил понташку. Найду этого парня…

Когда покупаешь порошок, который оказывается не тем, за что его выдают. Когда покупаешь героин, а это оказывается толченый аспирин, мел, цементная пыль. Это называется понташка. Ты купил понташку. Тебя кинули. Тем, кто такое продает, нужно уметь очень быстро бегать. Тех, кто продает такое, называют кидалами. Они — худшее, что бывает на свете. Хуже полиции, хуже Пии Кьерсгор[17], Гитлера. Кидалы.

Белые продают чеки. Они похожи на пакетики. Маленькие пакетики, как в игре — «Маленький почтальон». Как те, что приклеены к ручкам гномов. Маленькие пакетики, называются чеки. Это все мне рассказали на улице. Они говорят: покупай у белых. Меньше шансов попасть на развод. Черные не продают пакетиков, они продают болики. Так это называется. Носят их во рту. Негры могут засунуть в рот много болюсов. Иногда это не болики, а понташки. Поэтому покупай у белых.

Я не расист. Такое на улицах тоже часто слышишь. Я не расист, просто не хочу попасть на развод.

Джимми сегодня при деньгах. Он вкладывает в мою руку купюры, хороший клиент, зря время не тянет.

— Ты на кого работаешь? — спрашивает Джимми, задумчиво ковыряя этикетку на бутылке с пивом.

Бар находится на улице — на углу, — поблизости от Центрального вокзала. Окна темные, в воздухе висит сигаретный дым. Мы сидим на барных стульях, пьем бутылочный «Карлсберг». Джимми сегодня при деньгах.

— С собакой нельзя! — кричит официант женщине, заходящей в дверь.

— Он спокойный!

— Табличку видели? Уберите отсюда свою псину!

Она медленно пятится, держа овчарку на поводке.

«Роллинг стоунз» в музыкальном автомате сменяют Йона Могенсена.

— Так на кого ты работаешь? — тихо спрашивает Джимми, отлепляя крошки табака от нижней губы.

Когда Джимми начал у меня покупать, я не сомневался, что в следующий раз он вместо денег достанет из кармана наручники. Он был в отличной форме. Слишком хорошей для джанки. Недостаточно худой.

Желтый Джимми — настоящий мужик, говорят.

Желтый Джимми нюхает, говорят. Не любит уколов.

Желтый Джимми умеет ладить с дамами, ему всегда удается найти бабенку, которая его приголубит.

Джимми покупал у меня считаное количество раз. И я не был в нем уверен. Пока мы не зашли в бар, пока не пошли в туалет и он не попудрил носик. Глазом не моргнул, не дрожал и не чесался. Даже если он коп, даже если это спектакль в мою честь, да он бы помер от целой дозы.

Джимми смотрит на меня поверх бутылки, ковыряет этикетку.

Я не ответил, по крайней мере сразу. Попытался вспомнить какое-нибудь имя. Джимми меня опередил:

— Товар ведь твой. Твой товар.

Я молчу.

— Черт… — Джимми делает большой глоток пива. — Пообещай мне кое-что, — говорит он, у него хорошее настроение, он кайфует. — Пообещай мне никому об этом не рассказывать. Пообещай мне.

Я киваю.

— Никто не должен знать, что это твой собственный товар. Поверь мне.

Он шмыгает, вытирает нос тыльной стороной руки.

— Оптимально для тебя было бы нанять продавца. Ты подумай.

Джимми заказывает еще два пива. Кладет деньги на стойку, пригоршню монет. Если я и сомневался еще, не полицейский ли он, если хотя бы на секунду усомнился в том, не поменял ли он пакетики, не устроил ли спектакль: вдохнул лактозу или тальк, а теперь примется выспрашивать у меня имена, а тут и наручники появятся, — если я и сомневался в какой-то момент, то теперь все сомнения позади. Он доволен, он под кайфом. Я узнаю эту реакцию, этот покой в глазах. Улыбку на губах. Все хорошо.