Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
– Бей, – подавшись вперед, заорал он.
Женя старался не смотреть на прижавшуюся друг к другу парочку. Струны жалобно звенели и впивались в руку, когда гитара ударилась о скамейку.
– Сильнее! – кричал Гриша. – Ты че как баба!
Женя надеялся, что эти двое видят, что его заставляют это делать. Что он такая же жертва обстоятельств, как и они.
Женя заносил гитару и бил о скамейку снова и снова.
Земля вокруг напоминала лесопилку из-за рваных и ломаных щепок. Светлых – от гитары и зеленовато-голубых – от скамейки.
Дрожащими руками Женя аккуратно положил гриф на край скамейки – как будто в этом огрызке с торчащими в разные стороны струнами мог быть еще какой-то толк. Женя испытывал смешанное чувство стыда и эйфории. Уши горели, но он чувствовал, как в его руки вложили силу и власть. Власть над людьми. Даже над старшими, такими, как сидящий на скамейке парень. Внутри гулял целый вихрь чувств. Сила, помноженная на безнаказанность, задела и пробудила в нем какие-то доселе неведомые чувства, мысли и желания.
Весь следующий день он огрызался тем, кто ему не нравился. Он как будто понял, что до этого жил неправильно. Опускал глаза там, где надо было смотреть, молчал там, где надо было отвечать. В голове сразу промелькнули десятки ситуаций, где он, «Новый Он», теперь мог поступить по-другому.
Плохие поступки очень сплачивают. Гриша знал это. Он как будто поставил его с собой на одну ступень. Сравнял их. Теперь уже никто не скажет, что примерный гимназист связался с компанией оторви-да-выбрось ребят. Пусть их не вводят в заблуждение его чистые кроссовки и глаженые футболки. Он такой же, как они. Ничем не лучше. Все, что их отличает – наличие у одного из них взрослых мужского и женского пола, называемых родителями.
Для Гриши он был как дорогой конструктор, набор «сделай своими руками». Грише было приятно делать своими руками себе подобного. Сделать из Жени себе подобного было его местью всем состоявшимся и счастливым семьям.
Женя как будто поднялся на ступень к Грише. Или спустился. Но что несомненно – стал ближе. Это было его боевое крещение.
Если гадость делает один человек – это, несомненно, гадость. Если же ее делает несколько человек или хотя бы двое, эта гадость приобретает оттенок идейности. У нее сразу обнаруживается смысл и находится замысел.
Они не торопясь шли по тротуару. Сердце все еще бешено билось. Гриша же был спокоен. Он вернулся в свое обычное состояние. Глядя на него, было трудно поверить в случившееся какой-то час-два назад.
– А вы куда-нибудь выезжаете отсюда? – поинтересовался Женя. Он уже не боялся опрометчивых вопросов. Теперь-то он мог говорить с Гришей на равных.
– Да не особо. Если выезжать, то обязательно куда-нибудь припахают. Мы же рабочая сила. А куда нас еще вести? В парк, на аттракционы? Чтоб мы нормальных детей пугали?
Женя промолчал.
Они забрались на гараж и сели на прогретую шиферную крышу.
– Ну а ты? – спросил Гриша.
– Редко. На море летал как-то. Ну это давно было.
– И что там, на море, делать? – Гриша отпнул лежащий булыжник. – Жара и оводы.
– Там нет оводов. Даже комаров нет.
Женя начал в красках описывать, но осекся. На Гришином лице появлялась скрываемая, но все же ощущаемая зависть.
– Ну и в деревне был, – сменил мысль Женя. – Но раньше. Теперь уже скучно.
Деревня и детство – идеальное сочетание. Тогда ты еще не замечаешь, что все вокруг бухают и делать там особо нечего.
В детстве тебя это не интересует. Тебе всегда найдется чем себя занять.
Запустить чем-нибудь поувесистей в улей, послушать веселые байки соседа-охотника, почесать за ухом соседскую собаку, потыкать палкой в муравейник. Да что угодно. Жаренные на сковороде семечки, липкая смола от шишек, которая, как клей, вяжет пальцы. Комары и те кусают как-то не раздражающе. Во всяком случае, не возникает желания воткнуть в каждую розетку по фумитоксу. Хотелось выцарапать перочинным ножом свое имя на дереве, когда он уже уезжал. Чтобы вернуться следующим летом и отыскать это дерево. Женя видел такое в каком-то фильме. Мама не дала воплотить затею и ножик не дала. Жаль, конечно – ей невдомек символизм, и о «якорях воспоминаний» она тоже ничего не слышала.
Но приедь в более осознанном возрасте, и окажется, что линзы у розовых очков выцвели. Собака – беспородный барбос, сосед такой веселый потому, что уже с самого утра нажрался. Песок попадает в сланцы, а от вездесущих мошек и комаров хочется спрятаться в спальном мешке.
– И как там?
– Где, в деревне?
– Да в какой, блин, деревне. На море.
– А, ну там… Классно… -сказал Женя.
– И все? – усмехнулся Гриша. – И ради этого кучу денег на самолет отдавать?
– Ночью классно. Галька остывает, но еще теплая. Днем так вообще не походишь. Жжет ноги.
– Сильно?
– Ну да, ощутимо, – ответил Женя. – К катеру привязывают ватрушку – ну надувной круг такой. И гонят по озеру. Поворачивают резко – чтоб люди вылетали. Поэтому надо прям вцепиться. Мороженое – вафельный рожок и шарики. Можно хоть пять сразу шариков. Клубничный, банановый и фисташковый.
– Похоже на наше?
– Мороженое-то?
– Ну да.
– Не очень, – ответил Женя. – Там вкуснее. И вкус, он… концентрированнее, что ли.
Гришины бугаи сидели чуть поодаль и слушали. Скажи Гриша, что все это полная ерунда, или пошути какую-нибудь неприятную шутку, они бы его поддержали громогласным ржачем. Но Гриша молча внимал, поэтому они тоже сохраняли серьезное выражение лица.
Под гаражами прошел мужик с доберманом в наморднике. Оба подозрительно покосились на сидящую над ними компанию.
– Потом, правда, английский учил дома, – сказал Женя. – Я, типа, не учил его полторы недели же. Так что дома мне подосрали после моря.
– Английский учил? И как? Скажи на нем что-нибудь, – попросил Гриша.
– …Hello… My name is Jenya. Grisha is my friend, – неуверенно сказал Женя.
– Это ты че там такое ляпнул? – хмыкнул Гриша, услышав свое имя.
– Ну типа, меня зовут Женя. Гриша – мой друг, – смущаясь, ответил Женя.
– Друг говоришь. А че, я по-английски не Джордж буду какой-нибудь разве?
– Ну там не совсем так, – ответил Женя. – Они наши имена просто английскими буквами пишут. А так мы теми же и остаемся. Ну, звучим так же.
– Понятно, – Гриша вытащил из помятой пачки сигарету. – Я смотрел по телеку, у них в Америке даже тюрьмы лучше наших квартир. Прикинь, пошел банк ограбил и живешь в двухместном номере с толчком и душем отдельным. Наше заведение – концлагерь по их меркам.
Чиркнула зажигалка, и Гриша глубоко затянулся.
– Слушай, а как сказать, что наша директриса – фашистка? Вдруг приедут с американского телевидения? Я им быстро доложу.
– Our director is… is… Как будет фашистка – я не знаю, – сказал Женя.
– Жаль, – равнодушно ответил Гриша. Эта тема ему уже явно наскучила.
– Ладно, пора возвращаться в наш барак, – с зажатой в зубах сигаретой Гриша повернулся к своим товарищам позади. – Подъем, штрафбат.
ГЛАВА 23
indecision [ɪndɪsɪʒən] – сущ. нерешительность, неуверенность
heart [hɑ t] – сущ. сердце
broken [brəʊkən] – прил. сломанный, разбитый
По пути домой Женя заскочил в пару магазинов – сегодня должна была приехать Саша.
Она уже как-то оставалась у него последние пару дней, и Женя не мог не заметить увеличившееся количество бутыльков с шампунями, кремами и другими субстанциями, о предназначении которых он не догадывался.
Какая-то глава того самого пособия по пикапу просто так и кричала, что все эти бутылочки и баночки, потихоньку появляющиеся в мужской берлоге – это начало конца.
Но Женя, представляя их совместную с Сашей жизнь, вовсе не испытывал какого-то страха «приручения», «одомашнивания» и других эпитетов, щедро используемых автором той самой книжки, который, по-видимому, раньше писал книги о дрессировке собак.
Более того, он всерьез подумывал о том, чтобы предложить Саше переехать к нему. При желании квартиру можно было облагородить. Новые обои и пластиковые окна вместо деревянных рам – и вот уже совсем другое зрелище.
С появлением Саши квартира и сама начала преображаться – в ней потихоньку стали исчезать признаки совсем уж крайней степени холостячности, такие как разбросанные тут и там носки, пустые коробки из-под молока в холодильнике и вездесущие крошки на диване, которые, казалось, не перестают там генерироваться, даже когда ты уже перестаешь таскать туда тарелки.
Женя не хотел нарушать весь этот установившийся порядок, ровно как и пачкать заботливо вымытые Сашей полы,
