Джонатан Летем - Бастион одиночества
Песня умерла. Почему — никого не интересовало, никто ничего и не объяснял. Скажете, странно, что она вообще попала в хит-парад — с таким-то припевом: «Мне в задницу впиявились трусы»?! Наверное, вы правы. Назовите «Дуфус Фанкстронг» группой, чьей целью было просто выпустить альбом, которой на все наплевать. Гонорар был настолько крохотный, что Пи-Брейн Рустер даже не счел нужным консультироваться по поводу его получения с юристом. Песня звучала на радио несколько недель и исчезла, лишь в какой-то момент став предметом спора ценителей музыки, которые ругали ее или защищали. Никакой истории у нее, по сути, не было. Марилла и Ла-Ла ни разу не пропели бы ни одной строчки оттуда — ни просто так, ни когда прыгали через скакалку или заплетали косички, или дразнили парней. А это был самый строгий тест, определявший даже не качество песни, а наличие в ней чего-то такого, что цепляло бы.
Когда учитель Винегар велел ему остаться после урока, он решил, что физик каким-то образом разгадал его секрет и от лица сил гравитации собрался прочесть ему лекцию: «Молодой человек, люди не могут летать! Немедленно откажитесь от этой бредовой затеи!» Но Винегар всего лишь достал из ящика стола и отдал Дилану какое-то письмо, после чего уставился на ученика, теребя усы. В конверте лежало уведомление о зачислении Дилана в Стайвесант — его отобрали по результатам теста.
За окном мело, снежинки, похожие на древесные опилки, сугробом покрывали подоконник, налипали на решетку на окне. Задержавшись после занятий, Дилан упустил шанс влиться в общий поток и в безопасности толпы пройти по Смит. Теперь ему предстояло стать мишенью для тех, кто еще болтался у школы, и быть нещадно обстрелянным снежками.
— Ты единственный прошел, — сказал мистер Винегар. — А впрочем, пробовали только шестеро ребят из всей школы. Я решил лично сообщить тебе эту новость и сказать, что горжусь тобой.
Подергивание усов и растерянный взгляд противоречили напыщенной речи Винегара: по-видимому, он хотел лично вручить Дилану письмо, для того чтобы только увидеть выражение его лица. Лицо мальчишки, которому неожиданно удалось всплыть на поверхность океана потенциальных преступников, которыми были одноклассники Дилана и соответственно ученики Винегара, строившего карьеру неизвестно ради кого или чего. «Если бы я знал, что ты сумеешь это сделать, с удовольствием заметил бы тебя раньше».
Но Дилана не особенно заботило удивление Винегара.
— А что у моего друга Артура Ломба?
Винегар нахмурился.
— Я не имею права обсуждать с тобой результаты других учеников.
Это могло означать только одно. Дилану стало искренне жаль Артура, сердце сдавило сочувствием.
— Может, его примут хотя бы в Бронкс Сайенс? — предположил он.
Лицо Винегара исказила страдальческая гримаса.
— Некоторые люди… — Голос оборвался.
Дилан все понял: ни о Бронкс Сайенс, ни даже о Бруклин Тех говорить не имело смысла. Артур Ломб, умевший сто раз подряд обставить тебя в шахматы, скопировать чужую походку и манеру речи, превосходный артист-симулянт, не воспользовался собственным советом и банально провалил тест. Быть может, опять понадеялся на приступ астмы или страдал в тот день расстройством желудка, или возомнил себя крутым парнем. Только алгебре на все это наплевать. Гудини тоже однажды застрял в запертом сундуке.
По тону учителя Дилан понял, что Артур часто раздражал его своим хвастовством или умозаключениями.
— От дома мне гораздо ближе до Сары Хейл, — сказал Дилан во внезапном приступе мазохизма. Он произнес эти слова так, будто приносил дань памяти Артуру Ломбу, павшему солдату. — Все мои друзья учатся именно там.
— О чем ты говоришь?
— Я сдал этот тест, просто чтобы проверить себя. И в Стайвесант не хочу переходить.
Лицо Винегара перекосило. Школа Сары Дж. Хейл в списке самых неблагополучных стояла даже после двести девяносто третьей. Можно было прогулять целых два года, как Мингус Руд, и спокойно очутиться после этого в Саре Дж. Хейл. Слова Дилана были равносильны заявлению: «Думаю, я перейду сразу в бруклинскую тюрьму».
— Мне очень жаль, что ты упускаешь такую возможность…
«Ты же белый!» — хотел проорать Винегар.
«Человек может летать!» — рвалось из груди Дилана.
— Я уже принял решение, — сказал Дилан.
— Ведь ты же, как выяснилось, способный мальчик…
«И умею летать».
— Ладно, я поговорю с Авраамом. С отцом.
Если бы не эта капля жалости, Винегар, наверное, оторвал бы себе усы.
— Непременно поговори. Скажи, я с удовольствием встречусь с ним и отвечу на все его вопросы…
— Ладно.
Бруклин тонул в паутине ложного спокойствия, а школа будто оглохла. Дилану наскучило болтать с Винегаром, он уже готовился к предстоящей снежной атаке.
А здорово бы было спрыгнуть с заснеженной крыши — тогда на ней остались бы следы его подвига.
Аэромен, как и его предшественник, как вы уже, наверное, догадались, патриот своего района.
Для Рейчел дым марихуаны был причастием. Вдыхая его, она как будто освобождалась от грехов, купалась в объятиях небесных рук. Дилан со временем научился этому искусству, а поначалу только притворялся, что балдеет: брал в рот предлагаемый Мингусом косяк, причмокивал, при этом дым проникал не в легкие, а в голову, сдавливал ее будто жгутами. Потом он вообще ничего не чувствовал, только жжение в горле. И лишь на шестой или седьмой раз ему удалось втянуть в себя дым по-настоящему. Стены крохотной комнаты Мингуса сразу же раздвинулись, и Дилан действительно ощутил все то, что до этого лишь представлял себе.
Тогда-то к нему и пришла Рейчел — в эту самую комнату, с заткнутой полотенцем щелью внизу двери и открытым окном, впускавшим внутрь морозный воздух. Рейчел пряталась либо в самом Дилане, либо в наркотике и материализовалась при их взаимодействии. А может, Дилан до сих пор еще только знакомился с ней: узнавал ее, слушая записи «Модерн Джаз Квартета» и Нины Саймон, пробуя наркотики, оценивая вкусы матери.
Все открытки от Бегущего Краба он сохранял, их скопилось уже штук тридцать пять или сорок. Они лежали в строгой последовательности между книгой Хайнлайна «Чужой в чужой земле» и стопкой из шестнадцати книжек «Нью Белмонт Спешиалс», оформленных Авраамом — отец больше не сотрудничал с «Белмонт», — на книжной полке со статуэткой премии Хьюго. Дилан складывал открытки вместе с произведениями отцовского коммерческого искусства, не только чтобы позлить Авраама, если тот надумает в отсутствие сына залезть сюда, но и потому что чувствовал: так надо. Ему хотелось соединить эти вещи, превратить их в волшебную поэму «Авраам-Рейчел», слить в одно родительские творения, как ДНК при зачатии, как гены, отвечающие за цвет волос, разрез глаз.
Дилан намеревался как-нибудь перечитать все открытки Краба под кайфом, при помощи наркоты расшифровать их и, наконец, найти причины исчезновения Рейчел.
— Взгляни-ка, — сказал Мингус, выгнав дым из комнаты взмахом руки и закрыв окно. Холод его не страшил: он никогда не снимал свою запятнанную армейскую куртку, будто заскакивал домой лишь на минуту.
Он извлек из кармана семидюймовую пластинку и поставил на проигрыватель. Полилась песня из сериала «Спецназ», сопровождаемая жутким скрежетом. Мингус принялся выкрикивать призывы к воображаемой толпе, собравшейся в школьном дворе, — голосом мультипликационного героя, Баггза Банни из гетто.
Дилан одобрительно закивал.
— Ужас, правда?
— Это «Ритм Херитидж»? — спросил Дилан.
— Никто из диджеев не может достать эту запись. А я поднялся к Барретту и стырил пластинку из его коллекции. Послушаем еще?
— Ага.
— Молоток, мой приятель хочет послушать еще.
Мингус переставил иглу проигрывателя на «Скорпиона» Дениса Коффи и группы из Детройта и опять принялся заводить несуществующую толпу.
Наверное, он еще не был готов вынести проигрыватель в школьный двор, но у него имелись отличные записи — такие, о которых другие мальчишки в Бруклине не могли и мечтать.
Комната Мингуса изменилась. Плакатов с изображением Дейва Шульца из «Филадельфия флайерс», Меркури Морриса из «Майами долфинс» и «Джексон файв» — подарков Барретту Руду-младшему с настоящими автографами — теперь не было. Там, где они раньше виседи, виднелись только обрывки под шляпками гвоздиков. Остался лишь один плакат, весь в сгибах, поскольку был вкладышем в конверте с пластинкой, — снимок Бутси Коллинза и его группы, в кожаных костюмах и туфлях на высокой платформе. На этом плакате тоже имелся автограф. Бутси лично побывал в комнате Мингуса, когда навещал Барретта Руда-младшего, и поверх изображения своей гитары в форме сердца написал чернилами «Гарви Вайолет»: «С любовью, Бутси!». Позднее Мингус нарисовал на плакате серебряной краской из распылителя свой тэг. Теперь он ставил их здесь повсюду: ленился каждый раз тащиться ради этого на улицу или слишком часто бывал под кайфом. ДОЗА, ДОЗА, ДОЗА. Серебряные буквы тянулись вдоль стен, по потолку, даже по оконному стеклу. Красовалась надпись и на батарее — трехмерная загадка. Если ты смотрел на нее сбоку, ясно видел слово «АРТ». С другой стороны — ряд полосок, невнятный шифр.
