Чак Паланик - Обреченные
Все свои самые главные заботы я вверила этой полудохлой кетаминовой гончей, мистеру Сити, который сейчас подпрыгивает и машет свечой, привлекая к себе внимание. Представь мой ужас, когда мистер К. выкрикивает:
– Стоп! – Он свистит, призывая к тишине, и продолжает: – Мэдисон говорит, вы все попадете в ад, если не будете слушать!
Головы в толпе оборачиваются и смотрят на мистера К.
– Ангел Мэдисон, – кричит он, – хочет, чтобы вы перестали сквернословить и рыгать…
Я поручила этому единственному человеку передать всю любовь, выразить которую сама не могла, попросила его рассказать о моих сожалениях и моей лжи. Однако, чувствую, дело принимает иной оборот.
Лица в проемах алых капюшонов глядят на мистера К. непонимающе. Они беспокойно ждут и озадаченно моргают.
– Мэдисон, – выкрикивает мистер К. и делает паузу, дожидаясь полной тишины. – Мэдисон Спенсер говорит, что единственный истинный путь к спасению – сосать ослиные члены!
О боги!
В этот самый миг я вижу родителей. Они откидывают капюшоны. На их искаженных лицах – потрясение и ужас.
И тут, не успев даже вдохнуть, мистер Кресент Сити, охотник за головами духов, падает замертво.
21 декабря, 14:22 по гавайско-алеутскому времени
Избиение, которого я полностью заслуживаю
Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])
Милый твиттерянин!
Никто ничего не понимает. Вернее, понимает, но неправильно.
В высоком – до небес – храме из переработанного пластика уже знакомый мне призрак вытекает из тела мистера Кетамина.
– Больше я не вернусь, – говорит, мотая головой, стоящая подле меня синяя эктоплазма в форме мистера К. Нас никто не видит. Все таращатся из-под капюшонов на засмертные останки посреди двора: на тряпичную куклу в оспинах и с косой на голове. Тем временем группа медиков проталкивается сквозь толпу и начинает выискивать у тела признаки жизни.
– Наконец-то сердце сдало. Аллилуйя, – говорит мне призрак мистера К. – Теперь-то уж насовсем.
Под нашими ногами континент Мэдлантида чуть дергается в сторону.
Мои родители, обнажив головы, смотрят, как медики делают трупу инъекции разнообразных реанимирующих препаратов. Носильщики укрытого бархатом портшеза опустили свою ношу, но его спрятанное за шторами содержимое остается тайной.
Участники прерванного на минуту обряда откидывают алые капюшоны и, не выпуская свеч из рук, продолжают бубнить генитально-экскреторные непотребства. Когда медики срывают с груди мистера К. неопрятную тунику и готовятся подключить провода к дефибриллятору, я понимаю, что вот он – мой шанс.
Дух мистера К. замечает это и говорит:
– Не надо, ангел Мэдисон.
Я должна. Мне еще так много надо сказать родителям. И не в последнюю очередь о том, как сильно я их люблю и как по ним скучаю. Это и еще объяснить, до чего глупо они себя ведут.
– Если вы хотите воспользоваться моим старым телом, имейте в виду: у меня как раз было жуткое обострение герпеса.
Я смотрю на призрак. Смотрю на его съежившийся труп.
– Просто знайте, во что хотите влезть, – предупреждает он.
Мне так Ctrl+Alt+Отвратительно.
Медики командуют: «Разряд!» А я не могу. Не могу впрыгнуть в тело, милый твиттерянин, только не в этот омерзительный, воспаленный, напичканный наркотиками труп. Медики подают запускающий сердце ток, но ничего не происходит. Все линии на приборах ровные.
Родители умрут и не узнают, что я их любила. Они попадут в ад, и демоны нашинкуют их лезвиями, которые прежде обмакнут в соль для «Маргариты». Им сделают тонкие надрезы на глазных яблоках и поставят клизму с очистителем для труб.
Медики снова командуют: «Разряд!» Но я не пользуюсь возможностью.
Человечество будет сметено с лица Земли. Сатана заберет всех детей Божьих. Сатана победит. А все потому, что я не решаюсь сливать свою непорочную интеллигентную душу с этими желтушными костлявыми останками гадостного, начинающего тухнуть неудачника.
– Я тебя понимаю, – говорит призрак мистера К., – мне и самому там не нравилось.
В третий и последний раз медики дают команду: «Разряд!»
Мой мозг издает предупреждающий рык: Сатана отыщет котенка.
И я решаюсь.
Еще ни разу с тех пор, как была погребена в непомерно грязных стенах общественного туалета, я не чувствовала себя настолько убого. Эти лепрозные ладони! Эти усохшие длинные конечности! Медики старательно сорвали большую часть засаленной одежды, и я вижу, что на мне остались только зловонные трусы, прикрывающие обвислый отвратительный membrum virilis[41]. Мой собственный тяжкий membrum пуэрильный[42]. Хоть медики, как им и пристало, велят мне лежать ничком на мостовой, я придаю своему неуклюжему телу вертикальное положение. Руки в латексных перчатках пытаются меня остановить, однако я делаю нетвердый шаг к потрясенным родителям.
Мать с отцом стоят возле закрытого портшеза. Рты разинуты. Я накреняю свое новое исполинское тело в их сторону, широко раскидываю руки, чтобы от всего сердца их облапить, а они вздрагивают с нескрываемым отвращением.
Я так слаба, что падаю (я, милый твиттерянин, всегда падаю) и растягиваюсь на пластиковых булыжниках.
Я, которая когда-то тревожилась, как бы не нажить подростковых угрей, теперь лежу перед отцом, испещренная болезненными язвами заразного герпеса. Я, которая стремилась выйти замуж за Иисуса, чтобы предотвратить подступавший девичий расцвет, извиваюсь на мертвеющих коленях, неверным голосом умоляю мать обратить на меня любящий взгляд. Распростертая, вся в болячках, я подползаю к своим творцам на животе. Это тело – результат разложения, которое началось, когда я обеспечила своим родителям светлое будущее; оно – живое подтверждение того, что мама с папой принимали политически прогрессивные решения. Теперь я пресмыкаюсь перед родителями на голом животе, сверкая ребрами на спине и волоча тяжкий срам засаленной косы. Эта коса – она так похожа на мозговой ствол предков рептилий. Я, Мэдисон Спенсер, их посланница в лучшее, просвещенное будущее низведена до какой-то недоношенной ящерицы.
Сиплым голосом, одолженным у мертвеца, я призываю:
– Мамочка! Папочка! – Волоча едва прикрытую, костлявую, скользкую от пота новую себя, я выкрикиваю: – Я люблю вас! – Морщу потрескавшиеся, все в ранках, губы, чтобы запечатлеть свое обожание поцелуем, и молю: – Разве вы меня не узнаете? Я Мэдисон! Я ваша конфетка!
Мое новое дыхание на вкус – как воздух в зоомагазине.
Красивое отцовское лицо оскалено гримасой отвращения к тому созданию, которое он вынужден ударить. Мощно вмазать. Отец, о, мой любимый отец, – чтобы защитить себя и мать, ему придется взять на себя докучное дело – отметелить меня кулаками. Брызжет горячая заразная кровь. Отцу гадко от вида моих волос и телесных жидкостей на костяшках его пальцев, однако он полон мрачной решимости остановить мое продвижение.
Я умоляюще складываю сломанные пальцы.
– Я оторвала разбухший торчун Папчика, – признаюсь я, – и бросила его умирать в луже крови. – Я рассказываю им, что на самом деле никогда не лизала анусы на высоких задах экзотических жирафов. Что лишь выдумала роман с Иисусом. Я говорю им все. Силы тают, я хватаю руками воздух, но мольбы натыкаются на жесткие подошвы отцовских «прад». Заключенная в этот кошмар из гноя и крови, я дразню родителей. Бросаю им вызов. Предлагаю осмелиться и полюбить меня. Я проверяю, разглядят ли они в истерзанном нелепом теле хоть намек, что это – их девочка, их трудный ребенок.
Я лежу ниц перед двумя совершенствами. Показываю, каким чудовищем сделалась, и умоляю принять меня.
– Прости, что ударила тебя в ванной «Беверли Уилшира», – заклинаю я отца, а матери говорю: – Обещаю тебе похудеть.
За нами наблюдает Бабетт и тайком посмеивается. Потаскуха, полногрудый суккуб. Наблюдают и синий призрак мистера К., и трепещущий крылышками золотистый дух Феста. Я извиваюсь вокруг ног моего охваченного ужасом семейства. Медленным, словно в ночном кошмаре, движением я тяну чужие мне пальцы к маминой перепуганной лодыжке.
– Мамочка, я пришла тебя спасти.
В ответ на проявление любви отец молотит меня ногами и кулаками. Боль растекается по тощей грудной клетке. Одолженное сердце перехватывает. Течет кровь, и муки мои неописуемы.
Сказать по правде, милый твиттерянин, я всегда испытываю их любовь.
Чей-то голос окликает:
– Свеча! Мэдисон, возьми свечу!
Голос исходит от духа мистера К. Его призрачная рука направляет мой взгляд на пластиковые булыжники. Туда, куда в момент его смерти упала зажженная свечка. От фитиля занялись искусственные пенопластовые камни. Пузырящийся огонь расходится и вот-вот охватит весь храм, гору, весь материк. Сердце остановилось, однако я должна выбрать: поцеловать изъеденными больными губами напуганных маму с папой или двинуться в новом направлении и погасить быстро распространяющийся пожар.
