Дмитрий Калин - Книга россказней
Хазе сгреб мелочь, попрощался и, не дожидаясь, когда продавщица вспомнит еще один случай из жизни, выскочил на улицу.
Перила, скрипнув, слегка пошатнулись от тяжести тела. Урна поймала обертку от сигаретной пачки, но не сумела удержать, и та выскочила и, шурша, покатилась по выбоинам асфальта. Хазе с наслаждением затянулся, разглядывая вызубренные им наизусть окрестности. Пожухлая трава, окончательно смирившаяся с неизбежностью зимы, ничком распласталась по одеревенелой земле. Среди нее под порывами ветра сиротливо копошились оборванные листья, стараясь спрятаться от надвигающихся холодов. Высохшие почерневшие стебли полыни безмолвно покачивались безутешными вдовами. Впавшие в спячку высоченные деревья слегка ворочались в тревожном забытье. С обочины дорожки тщетно старались вылезти полузарытые старые автомобильные покрышки. Когда-то они резво колесили, весело наматывая километры, но износились и оказались выброшенными на помойку. Люди приспособили их под ограждение, покрыв новенькой голубой краской. Но она уже давно стерлась, затаившись лишь среди морщин протекторов. Со стороны казалось, что все вместе – это огромная змея, ныряющая и выползающая на поверхность. Среди разрыва череды сараев пускали мусорную слюну переполненные контейнеры. Брезгливо поджимали колеса несколько новеньких иномарок, издевательски ухмылявшихся в фасады желтых трехэтажных зданий.
Вздохнув, Хазе собрался уже было уходить, как его окрикнули. Обернувшись, он увидел соседа Витю, жившего над его квартирой. Тот радостно шел навстречу, заранее протянув руку для приветствия.
– А я гляжу: ты или не ты? – заговорил Виктор, стиснув ладонь. – Со спины же не видно. Вот если бы ты передом стоял, тогда бы другое дело. А так ты спиной стоял, я и не пойму. Вроде ты, а вроде и не ты. Пригляделся получше – ты! Да?
– Пиздец, попался. Сейчас начнется, – подумал Хазе. – Вот что ему сказать? И, не придумав ничего оригинальнее, промямлил: «Да… Я…».
– Да я сразу понял, что ты. Хотя сначала немного сомневался. Потом гляжу: и одежда твоя, и волосы длинные – точно ты. Хотя сейчас многие так одеваются. С работы, что ли, возвращаешься?
– Нет, месяца два как из издательства уволился. Сейчас дома работаю. В магазин за сигаретами ходил.
– Да ты что?! А чего уволился? Платили мало? Сейчас везде платят мало. Это раньше платили нормально, и хватало на все. А сейчас мало. Но работать все равно надо. Надо на что-то жить. Это я могу дома сидеть, потому что отработал свое. Пенсия, конечно, маленькая. Но кому сейчас легко? А ты еще молодой, тебе трудиться надо. Работать. Потому что без работы никуда. Труд из обезьяны человека сделал…
– А еще Волга впадает в Каспийское море, – подумал Хазе, начиная злиться. – Чего им всем от меня надо?
– Работать надо, – продолжал тем временем Виктор. – Цены-то сейчас растут. Они и раньше росли, а сейчас тем более растут. Вот сколько сейчас сигареты стоят? Сам-то я не курю. Курил когда-то в молодости, а потом бросил. И ты бросай, потому что курить вредно – капля никотина убивает лошадь. Денег на сигареты опять же не напасешься. Цены на них растут каждый месяц. Вот, скажем, вчера они 30 рублей стоили, а сегодня уже 32. Дааа, растут цены. А с чего им расти-то, никто и не знает. Но сейчас все дорожает, и не только сигареты. Но в разных магазинах по-разному. Где на рубль, а где и на два. В некоторых вообще на пять рублей. А ты, значит, за сигаретами ходил? Я почему-то подумал, что ты с работы возвращаешься. А ты, оказывается, за сигаретами… Вон оно что, значит. Хотя я тебя не сразу узнал, ты же ко мне спиной стоял. Но когда разглядел, подумал, что ты с работы идешь. А ты, оказывается, в магазин ходил…
– О, Господи! – взмолился Хазе. – Сколько можно? Да когда же это кончится?!
Хазе терпеть не мог, когда собеседники говорили об одном и том же, зачастую используя одинаковые слова. Поначалу он вежливо поддакивал, делая вид, что внимательно слушает, а затем начинал злиться. После того как ему в пятый или шестой раз принимались втолковывать ту же самую мысль, он впадал в бешенство и, брызгая слюной и уже не соображая, что делает, орал как резаный. Окружающие пугались внезапной, как им казалось, перемены настроения и, искренне недоумевая, обижались. Хазе понимал, что поступает отвратительно, и что люди, по большому счету, не виноваты в своем пустословии. Не слыша себя со стороны, не анализируя сказанное, они попросту не замечают повторов. Тем более, были глубоко убеждены, что в компании нужно обязательно о чем-либо рассказывать, даже если сказать нечего. В противном случае, их запросто могли заподозрить в высокомерии, в непочтении или в элементарной неучтивости. Молчание в обществе воспринимается чуть ли не оскорблением, тогда как редко кого смущает отсутствие смысла в речах. Хазе все прекрасно и отчетливо осознавал, но ничего не мог с собой поделать. Сколько раз, остыв после вспышки ярости, он мысленно корил себя, обещая, что подобного больше не повторится. Чувство вины и стыда за содеянное гнали его мириться и извиняться перед обиженными. Хазе прощали, ведь, по общему мнению, он был нормальным парнем, но со своими странностями. А у кого их нет? Взаимоотношения быстро налаживались, но – очередная порция пустословия, и все начиналось заново.
– А я вот прогуляться решил. Дома сидеть надоело. Дай, думаю, прогуляюсь, свежим воздухом подышу, заодно и собачкам косточки отдам. Ты же знаешь, я их всегда подкармливаю. Потом вижу: ты стоишь, спиной ко мне. Непонятно, ты или не ты…
– Слушай, – перебил Хазе, – ты слышал, собаки ночью выли?
– Ночью? Нет, не слышал. Я ночью сплю, потому что ночью все нормальные люди спят. Днем все работают, а ночью спят – сил набираются. Потому что если спать не будешь, то какой из тебя работник днем? Нет, ночью спать надо, иначе…
– Извини, Вить. Я побегу, а то оделся легко. Замерз. Потом поболтаем. Пока.
Поежившись, словно, действительно, продрог, Хазе быстрым шагом рванул домой. Собаки, грызшие возле сараев кости, насторожились, когда тот пробегал мимо. Если бы Хазе даже внимательнее к ним присмотрелся, то все равно не заметил бы, как от одной из них отделилась чуть видимая тень и заскользила вслед. Она едва успела проскочить внутрь подъезда перед тем, как захлопнулась дверь.
4Хазе, лежа на полу квартиры, рассматривал эскизы картин. Перебирая и поправляя их, он кривился, словно от зубной боли, и откладывал в сторону. Каждые пять минут художник раздраженно вскакивал и бежал на кухню курить. В конце концов, ему надоело ходить туда-сюда, и пепельница перекочевала в комнату, которая тотчас же наполнилась сизым дымом. Хазе перевернулся на спину и уставился в потолок. Ему ничего не нравилось из написанного за последнее время.
Он вообще редко когда был доволен своими работами. Всякий раз ему казалось, что нарисована полная ерунда, недостойная внимания. Поэтому и не воспринимал всерьез восторженные отзывы, полагая, что ему просто льстят и не хотят обидеть. Требовательный к себе, он был строг и к произведениям других художников. Прекрасно видя и замечая недостатки, а подчас и откровенную халтуру, Хазе, тем не менее, никогда не критиковал, предпочитая помалкивать. Только в узком кругу, когда его допекали витиеватой напыщенной похвалой гениальности того или иного автора, он вдруг взрывался и бросал пару-тройку емких и подчас непечатных слов. Авторитетов в живописи для него не существовало. Он был абсолютно уверен, что при желании напишет ничуть не хуже, но то, что делали другие, казалось ему слишком примитивным и откровенно скучным. Искренне же и неподдельно восхищался Хазе, когда понимал, что никогда и ни при каких условиях не сможет написать так же или лучше.
Резкий звук завибрировавшего мобильника подбросил Хазе. Опрокинутый стакан покатился по полу, теряя карандаши. Вырвавшись на простор, они, перебирая гранями, разбежались, прячась под мебелью. Зеленая трубка утонула, высвобождая запертый звук. Звонил давнишний приятель Санька Ивлев, с которым художник раньше учился в институте. В отличие от Хазе, он сразу понял, что больших денег в искусстве не заработаешь, поэтому подался в рекламное агентство. Начав с простого менеджера, Ивлев через пару лет стал заместителем главного. Пользуясь положением и памятуя о друге, он подбрасывал ему работенку. Хазе, скрепя сердце, вынужден был браться за нее, ведь жить на что-то надо.
После привычного: «Как дела? Нормально. Нормально», Ивлев поведал суть заказа. Открывающемуся мебельному магазину требовался рекламный буклет.
– К концу недели набросаешь эскизы? – спросил Санька.
– Постараюсь. Слушай, тебя еще не тошнит от всех этих салонов?
– Не то слово! Блевать хочется! Но не могу же я, как ты: все бросить, отовсюду поувольняться и заниматься, чем душа пожелает.
– Почему?
– Потому! Ты же сам сказал как-то: либо деньги, либо свобода. Третьего не дано. Я выбрал деньги, надеясь разбогатеть, а потом спокойно заняться искусством в свое удовольствие. Теперь соскакивать поздно. Ладно, каждому свое, как ты любишь говорить. Да и не телефонный это разговор. Давай я к тебе в конце недели заеду, коньячку выпьем, поболтаем, вспомним годы молодые. Давно уже не виделись.
